– Какой “Павлин”? – удивилась Верка.
– Не знаешь? – удивился старик.
Теплым поздним вечером старик сидел в своем белом костюме под яблоней. Комары звенели у лица, но старика не трогали, он уже был для них как корявое дерево, без крови. Соседка развешивала белье на тугой веревке между яблонь. Расправляла, прежде чем повесить, стряхивала. Белье хлопало в воздухе. Вышла Верка с помойным ведром. Крикнула:
– Оль!
– А! – крикнула соседка.
Верка поставила ведро между грядок и подошла к жердяному забору.
У забора росли белые флоксы. Она их раздвинула, и они запахли сильнее, от испуга. Соседка бросила в таз уже хлопнувшую в воздухе наволочку и подошла к забору со своей стороны. Их освещал с деревянного столба уличный фонарь.
– Слушай, – сказала Верка, – чего такое павлин?
– Птица.
Они разговаривали тихо, но у старика был тонкий слух, он почему-то обострялся с годами.
– У нас в городе есть? – спросила Верка.
– Нет.
– Точно?
– Точно.
– А почему?
– Потому что он в нашем климате не живет, а зоопарка в нашем городе нет. Почему в нашем городе нет зоопарка, не спрашивай, не знаю.
Старик вспомнил “Краснопресненскую”. На лестнице под землю спускаются неподвижные люди и держат в руках павлиньи перья.
Перья большие и качаются, на каждом – круглый глаз. Глазастые перья. И тут же старик вспомнил маленькие окошки у самой земли в толстых каменных стенах.
Окошки глядели на рынок. Они были собраны из цветного стекла, синего, черного и голубого. Из каждого окошка глядело черным зрачком павлинье перо.
Старик сошел с автобуса с желтым бидоном.
Каменный дом был в два этажа. На втором этаже – ажурный балкон.
На нем, прямо на перилах, сохли синие джинсы. Тополиный пух опускался на них. Вся толпа с автобуса пошла через дорогу на рынок, а старик – к кованой приоткрытой двери, из нее слышался звук одинокого струнного инструмента.
Старик ступил на каменный влажный пол. Каменный пол, низкие потолки и цветной свет делали человека как будто тише. Плюс струнная музыка. Струна как будто дрожала внутри человека.
Старик подошел к стойке и увидел за стойкой мальчика лет десяти.
Мальчик о чем-то думал. Он не видел старика.
– Простите, – сказал старик.
Мальчик встрепенулся, понял, что старик что-то сказал, и переспросил:
– Что вы хотите?
На полках ровно стояли цветные бутылки и яркие жестяные банки, и все стеклянные бутылки и все до единой жестянки были чистые, как камешки на морском берегу. Старик бывал на море после войны.
– Даже не знаю, – сказал старик. – А что бы ты посоветовал?
– Мороженое, – тихо сказал мальчик.
– Мне мороженое нельзя, – сказал старик, – у меня кровь холодная, мне что-нибудь погорячее.
– Кофе?
– А чаю нет?
– Чаю нет.
Мальчик включил кофеварку. Медленно наполнялась чашка. К удивлению старика, она оказалась синей с золотой каймой, совсем домашней. Старик расплатился.
– Музыка у вас интересная звучит. Тебе нравится?
– Отцу.
Старик сел за столик в углу и снял панаму. Мальчик, легко ступая, вышел на улицу, и старик остался один. Пепельница простого стекла отражала и преломляла цветной свет. Старик закурил “Приму”. Он никуда не торопился. Один поэт так и сказал: я никуда не тороплюсь – мои часы остановились.
Цветные отражения немного сместились. Мальчик стоял на улице, старик видел его тень из приоткрытых дверей.
Музыка вдруг оборвалась. Из подсобки вышел мужчина.
Он был высок и вышел, пригнув голову, чтобы не задеть притолоку.
Взглянул на старика и встал за стойку на место мальчика. Мужчина был чисто выбрит, в свежей рубашке, застегнутой на все пуговицы.
Старик потихоньку пил кофе, а они стояли оба, мужчина и мальчик.
Будто поджидали кого-то. Мужчина смотрел на вход, мальчик – на дорогу.
Старик курил “Приму”. Он не торопился.
В бар вошли ребята с мокрыми после речки волосами, купили шесть банок пива “Bear”. Ушли. Бармен убрал деньги и снова замер за своей стойкой.
Еще сместились цветные блики. Пепельница погасла. Старик тянул кофе из синей чашки медленно, как коньяк. И тут они оба, он и мужчина, услышали тихое “здравствуйте” мальчика. И оба посмотрели на вход.
Вошла женщина с ведром ранних яблок, золотой китайкой. За женщиной – мальчик.
Она поставила ведро на каменный пол и сказала:
– Свари кофе, я не завтракала.
Бармен включил кофеварку. Положил на блюдце два куска сахара.
Женщина смотрела на его руки.
– Все забываю спросить, – сказала она вдруг. – Почему ты кольцо обручальное не снимешь?
– Вросло, – коротко ответил бармен. Старик впервые услышал его голос. Обыкновенный голос.
– И когда же оно вросло, после первой женитьбы или после второй?
Капал в чашку кофе.
– После первой.
– Надо же, – усмехнулась женщина. – Судьба.
Со своей чашкой она ушла в подсобку. Мальчик – следом. Золотая китайка осталась на каменном полу у стены.
Скоро бармен и старик услышали из подсобки голоса: “Давай рассмотрим третий закон Ньютона, действие равно противодействию… Ты не записывай пока…”
Автобус от центра до Казанки – так назывался мертвый район, в котором жила Верка – шел минут двадцать. Старик сидел у окна и думал.
“Сделаем несколько допущений и, исходя из этих допущений, несколько выводов”.
Старик разговаривал сам с собой.
“Положим, “Павлин” из письма и есть этот бар с цветными стеклами. Положим, этот бармен и есть Степан Петрович, который убил из-за этого “Павлина”. Это можно доказать по кольцу, которое вросло. Вопрос вот в чем: откуда старуха знает этого
Степана Петровича? Вряд ли она посещает бары. И знать она его должна хорошо.
Допустим, что знает она его как соседа, что живет он на той же
Казанке…”
Пахло бензином. Кондукторша дремала на высоком сиденье.
Полупустой автобус дребезжал на неровностях дороги. Солнце клонилось к закату. Бидон стоял у ног старика весь в холодной росе.
К чаю Верка напекла блинов. Выпили по три чашки. Чай оказался очень вкусный на родниковой воде. Блины ели со свежим клубничным вареньем. Старик так наелся, что захмелел. Верка была очень довольна.
Она собрала посуду. Старик хотел выйти в сад, покурить в темном саду “Приму”, но она сказала:
– Вы посидите со мной, я люблю дым.
И он сидел и смотрел, как она моет посуду в тазике, подливает из чайника кипяток, и пар вместе с дымом тянется к потолку.
– Сейчас у нас хорошо, – сказала Верка, – зимой – скучно и печку надо топить. А вы, – Верка взглянула на старика, – смогли бы жить в таком месте, как наше?
Старик действительно задумался об этом. Он представил зиму, обледеневшую тропинку, голос ветра в трубе, тяжелый топор в холодном сарае, блестящие глаза крысы.
– Старый я уже. Да и печь я никогда не топил.
– Что вы! Я не одному вам имею в виду жить, а с нами.
Старик ничего на это не ответил.
После ужина играли в “дурака”, без азарта. Старик молчал, задумавшись, и Верка боялась нарушить его молчание. Она так была занята им, его молчанием, что играла совсем невнимательно, и все время оставалась. Старик же всегда умел и думать и не упускать из виду внешний мир.
Наконец он снял очки. Верка поняла, что он устал играть.
– Я такого старого района, как ваш, еще не видел, – сказал старик, – я даже не реальный возраст имею в виду, а впечатление.
Такое впечатление, что дети здесь не живут.
– Что вы! И какие еще хулиганы живут. Антоновы, к примеру, два брата, тринадцать и четырнадцать, я их как вижу, на другую сторону перехожу. Еще девочка одна живет, Гуля, татарочка.
Хорошая девочка, маме помогает. Еще Школьниковы. Саша Школьников с отцом живет, совсем рядом.
– А мать? – спросил старик.
– Под машину попала пять лет назад. Шла с мужем из гостей поздним вечером, за мужем, вернее, через дорогу, и машина без фар сбила. Муж на шаг впереди шел.
– Почему не женится еще раз?
– Не знаю, может, из-за ребенка. Вообще-то он видный мужчина, и бар у него в городе есть, я, правда, не видела, я в городе не бываю.
Старик был доволен, что его допущение подтвердилось. Бармен жил на Казанке.
К вечеру следующего дня старик мог нарисовать подробнейший план
Казанки.
Кое-что он бы на плане выделил. К примеру, школу напротив заброшенного парка. Она была единственной на район и в древности равнялась тополям. Напротив школы стоял небольшой памятник самолету летчика Гастелло. Из настоящего самолета школа казалась бы пауком с каменным квадратным телом и деревянными лапами.
“Тело” было самым древним, “лапы” пристраивались.
Очевидно, и бармен, и сын его учились в этой школе. И Верка, конечно, в ней училась. Сделаем такое допущение, – сказал себе старик.
Он пока не знал, что оно ему давало.
Слева от школы он бы отметил сад с золотой китайкой. Это была единственная золотая китайка на всю Казанку. Сад был глухой и запущенный. Китайка глядела в пыльные немытые окна. Но чувствовалось, что дом все-таки жилой.
