Андрей Дмитраков - Когда приходят ангелы

Первое знакомство с Раисой Михайловной случилось ранним летним утром. Я возвращался домой после затянувшейся до рассвета вечеринки, настигнутый внезапно всплывшим из-за горизонта солнцем. Хотелось лишь одного: быстрее очутиться дома, выкурить сигарету и лечь в постель.

Проходя мимо высотного здания, я обратил внимание на открытое окно второго этажа, из которого седовласая женщина, пристально наблюдая за мной, выпустила голубую струю табачного дыма и затянулась снова.

Я свернул с тротуара и стал под окном, подняв голову

— Доброе утро, я прошу прощения, вы не могли бы угостить меня сигаре­той? Магазины еще закрыты, а курить очень хочется.

Она облокотилась на подоконник и, устроившись поудобнее, ответила:

— А ты отгадай загадку!

— Загадку? Это уже интересно, загадывайте. — При этом я так глубоко и широко зевнул, что едва не проглотил и женщину, и весь девятиэтажный дом в при­дачу. Она, подобно сказочнице, мечтательно вглядываясь вдаль, подперла малень­ким кулачком подбородок и продолжила: — Два брюшка, четыре ушка, что это?

Я задумался, пытаясь сообразить. «Четыре ушка, два брюшка, два, четыре, четыре, два, ушка, брюшка...» В липкой паутине воображения барахтались раз­личные насекомые, но у них, по-моему, не было ушей.

— А это одушевленный предмет?

— Получай первую подсказку — нет.

Я начал прохаживаться под балконом, размышляя, что это может быть, но путных мыслей в голову не приходило. Она подзадоривала: «Это есть почти у каждого человека».

— А у меня есть?

— Да, у тебя точно имеется.

Казалось, она играет со мной в какую-то игру. Я всего лишь попросил сига­рету, а из этого вышел целый конкурс.

— Подумай, не спеши, времени много. Ты, наверное, любишь этот предмет.

— А можно еще подсказку, уж больно курить охота!

— Нет, подсказки закончились.

— А сигареты не закончились, — съязвил я, шутя.

— Нет, не закончились, так же, как и загадки. Сдаешься?

Мне никак не удавалось соединить в одно целое ушки и брюшки, и я сдался.

— Это подушка.

Мне стало смешно, я действительно любил свою подушечку, особенно теперь. Забавная женщина, ничего не скажешь.

— Позвольте узнать ваше имя?

— Меня зовут Раиса Михайловна Караваева.

— Раиса Михайловна, пожалуйста, угостите сигаретой.

— А тебя как родители назвали?

— Андрей меня зовут.

— Лови, Андрей.

И она бросила мне сверху папиросу «Беломорканал». Я сложил мундштук папиросы гармошкой и закурил.

— Откуда путь держишь в такую рань и куда?

— Из гостей, домой отдыхать, — ответил я и осмотрелся.

Утро с каждой минутой все громче и резче начинало звенеть, пробуждая пернатых солистов, охватывая пышные зеленые кроны деревьев прохладными воздушными потоками умеренных ветров, сгоняя в пушистые, безмолвные стада заблудившихся ночью, разбредшихся по звездным лугам тучек-барашков, слонов и лошадок. Утро дышало ароматами лета, пело голосами природы, улыбалось в каждой капельке росы на траве и листве, утро вдохновляло прожить этот день, совершая добрые поступки, но мне так хотелось спать...

Двое загорелых мальчишек в потешных майчонках, со сбитыми коленками, с бамбуковыми удочками в руках, спешили на воскресную рыбалку. Я догадался, что они недавно проснулись и, наспех позавтракав, подгоняемые рыбацким азар­том, устремились на местный водоем. Тот, что помладше — зеленоглазый кара­пуз, нес еще и увесистую авоську, видимо, с бутербродами, снастями и прочими хитростями. Было заметно, что вес сумки ощутим для него, но он, увлеченный разговором с другом, не обращал на тяжесть внимания.

— Пойдем за камыши. Ты перловку взял? — говорил старший.

— Взял, и червячков накопал, за камышами ж не клюет! — деловито отвечал карапуз, перекинув авоську на другое плечо.

— На перловку будет и за камышами поклевка, — подытожил старший. Глядя им вслед, я осоловело зевнул. Бессонная ночь давала о себе знать.

Я придавил уродливый окурок беломорины и решил отправиться домой.

— Благодарю вас за папиросу, всего добро...

— Погоди, — прервала она, — отгадай загадку и тогда иди. Ты же первую не отгадал, а сигарету получил, должок... Какое женское русское имя не заканчива­ется ни на букву «А», ни на букву «Я»?

У меня в голове закрутились имена женщин: с которыми сталкивался, о которых знал, о которых слышал. Валентина-продавец кваса, Людмила Зыкина, Дарья — соседка, Анастасия Ягужинская, Ада — это мою мать так зовут, одно­классница Светлана. Так, так... Зинаида Ахтунбакен — контрабандистка из-под Бобруйска, тоже не то, Жанна, она же Агузарова, она же с Марса прилетевшая, нет. Агата, имя не русское и «А» в конце.

— Раиса Михайловна, а вы уверены, что такое имя существует?

— Конечно, исконно русское имя.

«Александра, Александра, этот город наш с тобою...» — это строки из кино­фильма о Москве, которая не верит слезам, Анжелика Варум, Анна Каренина, «Алиса в стране чудес», Вероника, Екатерина — скромна и глубинна, «Варвара-краса, длинная коса» и очень, очень острая, что ж за имя-то такое? Я усиленно искал отгадку. Евфросинья Полоцкая, Был я однажды в Полоцке. Мне местные жители рассказали, что если приложиться к мощам святой Евфросиньи и зага­дать желание, то оно непременно исполнится. Поехал, попросил за развитие Белорусской культуры. Зоя — это моя бабушка. Клава — героиня моей песни, которая была небезразлична к деньгам, за что и поплатилась. Юля —- модель, Наталья — литератор, Лада — критик, Вера, Надежда, Любовь, Любовь Полещук, земля ей пухом....

— Раиса Михайловна, Любовь ни на «А», ни на «Я» не заканчивается, угадал?

— Молодец, а то я начала за тебя переживать.

— Мне пора идти, спасибо за папиросу и за конкурсы, всего доброго!

— Если будешь в наших краях, заходи в гости. Я живу одна, поболтаем! В интонации ее голоса почувствовалось отчаяние.

— Обязательно, до встречи! И я отправился отдыхать.

Я и дождь. Мне нравится слушать, как он ласково шепчется со мной, мне нра­вится чувствовать, как он нежно касается моего тела. Многие говорят: «Гулять под дождем — это так романтично. Гулять под дождем — это так здорово!» И продолжают сидеть в своих прокуренных норах.

А я гуляю. Шлепаю по асфальту, не обходя лужи. Моя одежда давно вымок­ла, но мне не нужен зонт. Мне хорошо и радостно. Между небом и землей лишь мы вдвоем. Я и дождь. Одиночество бывает приятным и вдохновляющим. Например, когда ты идешь по многолюдной улице большого города навстречу людям, и вдруг — прохожий улыбнется просто так, невзначай, а на небе появится радуга. У тебя есть мечта, и ты знаешь, куда идти, а соседи, спешно взломавшие твою дверь, восторженно крикнут в телефонную трубку, что утюг ты все-таки выключил. Когда злющий пес, прямо на твоих глазах, не догнал матерого дворо­вого кота, повидавшего на своем кошачьем веку всякие зоо-передряги, а старик из пятой квартиры, в который раз, затаив дыхание у почтового ящика, откроет его и, прослезившись, извлечет долгожданный конверт. Все эти штрихи к карти­не жизни возможно наблюдать будучи одиноким, не отвлекаясь на собеседника, которого попросту нет, и сопереживать или радоваться всему, что преподносит настоящее.

Но одиночество бывает и другим. И не ясно, что хуже — оказаться на необи­таемом острове или быть одиноким среди людей. Когда ты не понят либо забыт, или тебя окружают безразличные люди...

Однажды холодной зимой на железнодорожной станции «Новае жыццё» мне повстречался один человек. Я возвращался из командировки, забрав билеты на несостоявшийся концерт известного певца. Я пришел на «Новае жыццё» без настроения и подумал про себя: «Когда же это новая жизнь наступит?» На заснеженном перроне было многолюдно и как-то серо.

Ко мне подошел утренний попутчик, ехали из Минска в одном вагоне. Оказался журналистом одной из столичных газет. Приезжал, как и я, в команди­ровку за материалом для статьи. По печальному лицу было видно, что впечатле­ния у него не самые лучшие. Стоим, вздыхаем, осматриваемся. На душе тяжело.

Молодые парни, мешковато-бесформенно одетые, грязно матерятся, толкают друг друга то в грудь, то в бок, настораживая окружающих. Женщина обняла своих маленьких укутанных детей, опасаясь за них. Мужчины старались не смотреть в сторону грубиянов, боялись нарваться на наглый непонимающий взгляд. При отсутствии культуры поведения непонимание переходит в агрессию, и в ход могут пойти кулаки — самый примитивный способ самоутверждения и подавления комплекса собственной интеллектуальной несостоятельности. Народ растянулся вдоль перрона от греха подальше. Кроме нас с журналистом. Мы не могли позволить себе быть слабыми и остались на месте.