Наталья Арбузова
Повести и рассказыКонтакты
E-mail: [email protected]
Переход от нищеты к скромному достатку дался Шестакову с трудом. Долго брал он из банки использованную спичку, зажигал от горящего газа и бережно нес огонек к соседней конфорке. Еле-еле отучил себя. Ездить на маршрутке так и не привык. Зябнет, пока какой-то полночный троллейбус не в парк завернет, а покорно остановится персонально возле него, рядом с холодной скамьей, заваленной чужими пустыми пивными банками-бутылками. Американская формула «если ты такой умный, то почему ты такой бедный» к нему не применима. Шестаков умен, даже слишком. Людей видит насквозь и под ними на три метра. Во всяком случае, думает, что видит. Просто у них в Америке так, у нас иначе. Сейчас Шестакову привалило зыбкое современное везенье. Молодая женщина, очень красивая и очень храбрая, открыла минивуз на сотню студентов-заочников. Взяла Шестакова преподавать за белогвардейскую выправку и благородный профиль. А профиль вуза был – маркетинг. Когда студенты якобы приезжали на сессию (все были москвичи и подмосковные), Шестаков читал им теорию вероятностей и математическую статистику. В остальное время рассылал по электронной почте индивидуальные задания (слабо варьирующиеся, год от года повторяющиеся) и проверял на автомате присланные работы. Волочился за директрисой, медленно восстанавливался, думал, куда себя девать. Работа его не поглощала.
Идет по улице. Яркий день, капель. Стройка, растянувшаяся на целый квартал, верещит сваркою. Идет, продолжает в уме бесконечное выяснение отношений. Я, как вы знаете, Шестаков Юрь Федорыч. Считайте, шестидесятник: родился в шестьдесят пятом. На дворе у нас 2008й. Вы – Алиса Алексевна Волкова, умница, вам двадцать девять. Мою теорию вероятностей любят преподавать выпускники военных академий. Придет осанистый, неведомо почему демобилизованный – вы мне тотчас под зад коленом. Ну, не коленом, каблуком. Колени у вас прикрыты длиннющими сапогами. Между голенищами и суперкороткой юбкою интригующий просвет. Бог знает, что творится в вашей стриженной кратчайшим ежиком белобрысо окрашенной голове. Вы скуласты, похожи на крестьянского мальчика. Или вообще ни на кого не похожи. Кто за такую редкостную женщину поручится - дурак будет. (Кап! – Шестакову по башке. Сосулька. Хорошо – не свалилась. Кончай толочь воду в ступе.)
Подошел к школе, где для игрушечного вуза сняты нормативные площади. Комар носа не подточит. Проверяйте, коли вам делать нечего. Возле школы мерз некрасивый малый лет тринадцати. Без шапки, в куртке с отстегнутым капюшоном – полмолнии осталось. Прозрачные уши светились на солнце. Шестаков без лишних слов взял хлопца за воротник. Позвонил, и охранник впустил обоих, тут же разошедшихся всяк в свою сторону. Лекцию Шестаков отбарабанил по времени чик в чик. Вуз и так дутый, нефига подставлять директрису. Слушателей было раз два и обчелся, за окном дрались воробьи. Кран «Вертикаль» волок шлакоблоки над школьной крышею. Шестаков отпустил студентов. В коридоре увидел того же ушастого подростка, перебиравшего на ладони какие-то гроши. Шестаков снова уцепил его за воротник, на сей раз рубашки, и повел в буфет. Взял два школьных обеда, себе да ему. Типовые обеды – по городу их возят го готовыми. Господи, как мальчик уплетал! Трещало за тонкими ушами. Ходят беды у всех на виду, при свете, никто за них не в ответе. Весь день Шестаков видел перед собою копейки, что ушастик считал. На ластик, точилку ли карандаш не хватало. Даже близко не набиралось. Весь день Шестаков в голове перемалывал этот факт.
Наговорив директрисе – лисе Алисе вполне заслуженных комплиментов, Шестаков из тесного офиса в центре ехал на окраину в школу. При выходе из метро его ослепило солнце, уже невысокое и оттого настойчивое. Снег опал, перелаз через сугроб ввалился и затвердел. Около аудитории, то есть класса, увидел: из учительской вышел вчерашний парень явно с матерью, блеклой и слабою. Она вытирала платочком нос, укоряя шепотом сына. Небось за двойки. И тут с Шестаковым случилось то же, что со святым Франциском, когда он спешился поцеловать прокаженного. Подошел, сунул женщине в карман конверт с деньгами, только что полученными от директрисы, и юркнул к себе за дверь. Левая рука не заметила, что сделала правая.
Не жди помощи от новых русских: не любят делиться. Какую страшную участь готовят они своим внукам. Через несколько лет после описываемых на этой странице событий кто-то из Москвы пытался купить за миллион евро осьминога оракула Пауля. Кабы бедный Пауль мог показать ему беспощадное грядущее. Если и мог – не успел. Издох. Был оплакан Испанией, коей предсказал победу на футбольном чемпионате 2010 года (что оправдалось) и кремирован по месту жительства. Помощь придет от бедняка, которому случайно привалила удача. В данном случае от Шестакова Юрь Федорыча.
Подростка звали Николаем, женщину Марией. Приезжие с Сахалина. Господи, каким ветром их занесло в Москву? Снимают две койки в хрущевке у недружных стариков. Мария за себя платит старухе, за Колю старику. Ничего нелепей Шестаков не слыхал. Работала Мария уборщицей и подручной в парикмахерской: волосы подметала, мыла головы, ведала бельем, бегала в магазин. Драила всё после вечерней смены. Вдыхала мерзкий запах краски и пар от сушилок. Держали ее только потому, что мастера таджичек-узбечек не жаловали. Мария, а на Сахалине почему очутилась? (Это уже потом, когда сошлись). Ты что, из ссыльных? Не знает. Отца не было, а мать с ней почти не говорила. Сблизились Шестаков с Марией тоже непонятно как. Шестакова затягивало в воронку. Он отгребал изо всех сил, сил немалых. Но водоворот чужих несчастий уходил в такую глубь, что озноб пронимал.
Весна стала на месте, ровно кто ее не пускал. Нахмурилось. Что подтаяло – снова обледенело. Грачи прилетали. Покружились, ни одной проталинки черной не увидали и улетели. Куда? за кудыкины горы. Но Шестаков уж переселил мать с сыном из одной хрущевки в другую, в свою. У него была точно такая же, как у не ладящих стариков: проходная комната и дальняя, совсем маленькая. В проходной на диване с шиком разместился Колька. Мария стеснялась себя, Шестакова, Кольку и целого света. Растопить ее лед было не проще, чем снега бессовестно затянувшейся зимы. Неласковый апрель помочь не хотел. Дом стоял на границе промышленной зоны – возле. ТЭЦ. Шестаков давным-давно выменял большую комнату в центре на такое вот отдельное жилье, первый этаж. ТЭЦ дымила. Но из душегубки-парикмахерской Шестаков Марию забрал. Определил уборщицей в Колькину (свою) школу. Очень не хотел, чтоб Алиса Алексевна прознала. Стыдился Марии? нет, скорей боялся Алисиной непредсказуемой реакции. Мария, встретившись с Шестаковым в коридоре, опускала глаза и боком-боком спешила разминуться с полюбовником. Она уже чуть поприличней оделась и причесалась. Колька получил новую куртку и прочую экипировку. Всё равно робости в них было не изжить. Еще бы. Шестаков, такой красивый, такой образованный, да с квартирой, да без алиментов – мог взять себе… Знали бы они, Мария с Колькой, как у их нежданного благодетеля внутри всё сложно и к обыденной жизни непригодно. Для него Мария с Колькой самое то. Говорить много не надо, они не приучены. И примененье непривычным деньгам нашлось, явно хорошее.
Вместо весны сразу наступило лето. За сутки потеплело на двадцать градусов. Снег будто корова языком слизала. Мария первый раз за полтора месяца улыбнулась. Шестаков записал ее улыбку себе в плюс. Тут как на грех в школьном помещенье появилась Алиса Алексевна. И сразу со всех сторон зашептали ей в уши. Уши были загляденье. Никаких бриллиантов не надо. Алиса хмыкнула. До чего же мужики могут дойти в своей лености. Взял себе прислугу. А вот и сынок. Это еще зачем? Ладно, Шестакова мы разъясним. Даже интересно.
Вечер в шестаковской квартире. Колька смотрит телевизор с наушниками. Там выплясывают какие-то девицы. Воспитывать Кольку Шестаков не пытается: тот и так запуган раз и навсегда. Телевизор сам бы никогда не включил – Шестаков ему буквально сует в руки пульт и нахлобучивает наушники. Всё, Колька нейтрализован. Во дворе без конца повторяет одно и то же заблудившаяся, не туда попавшая птица. Мария на кухне иной раз стукнет крышкой и надолго затихнет. Подаст хозяину ужин, сама не садится и Кольку не сажает. Уговаривать бесполезно. Еще хуже стушуется. Лишь когда Шестаков поест и с кухни уйдет, поманит пальцем Кольку и сядет сама. Книги у Шестакова – целая стенка – там, в дальней комнате, и компьютер тоже. Мария не заглянет, покуда Шестаков ко сну не отойдет. Погаснет полоска света под дверью, утихнет фильм, просматривавшийся онлайн. Тогда прошмыгнет, уже переодетая в ночное. Молча ляжет с краю. Спать на полу в Колькиной комнате она пыталась, но Шестаков воспротивился. Майская ночь, в окно лезут ветки на редкость жизнеспособной черемухи. ТЭЦ светит зловещим заревом. Мария под рукой Шестакова не смеет шевельнуться. Униженные и оскорбленные. Что они скажут, мать и сын, когда заговорят? о каких обидах поведают? Кто за них предъявит счет жизни, если сами они не сумеют сформулировать своих к ней претензий? или не посмеют? или и то и другое? Шестаков не тяготится своей богоданной семьей. Любишь человечество – полюби конкретных людей. А они не ангелы. Мария с Колькой моются, как Шестаков велел. Аж до дыр протерлись. В глубине души считают, должно быть, - это его причуда. Их старую одежду Шестаков понемногу выбросил. Щеголяют во всем новом. В постели Мария вся зажатая, не докличешься. Алиса Алексевна презрительно усмехается. До сих пор она Шестакова не трогала. У ней кавалеров целый полк. Но теперь решила – надо. Крепись, Шестаков. Устрашись, Мария. Иду на вы.
