Алла Боссарт
Новый русский бестиарий
Посвящаю моей кошке Пепе
Кто ж не знал в Бибиреве Вальку Баттерфляй, секс по телефону! Знал ее и Никита Голубь – не по грешному, конечно, делу, а просто Валька приходилась ему племянницей.
Славилась же она своей девственностью. За свои двадцать восемь лет реально никому не дала. Ни один гражданин Российской Федерации и ближнего зарубежья, да и того же дальнего не может похвастаться: так и так, мужики, заходим с Валькой в гараж, ставлю я ее к верстаку, сами понимаете, в позитуру, и… Вот вам и “и”. Никаких “и”. По телефону – да. Тут Вальке равных не было. Доводила буквально до экстаза. Ей даже монтер Леня Хератин, импотент со стажем на почве усиленного алкогольного режима, позванивал: ребята с бригады скинутся, громкую связь включат на узле, Леня Хератин, 51-го года рождения, бухнёт для храбрости – и здравствуй, киска, это я, твой зайка. Валька: “Не вешайте трубочку, гражданин, проверка реквизитов”. А дальше такую загнет вишню с черешней, мужики сидят по рабочим местам, только за ширинки держатся.
И вот пошел раз Никита Голубь за грибами. Был он грибник заядлый, даром что продавец в магазине радиоаппаратуры “Сигнал”, специалист по магнитолам с образованием радиофакультета военно-инженерной академии. С наступлением нескончаемой череды майских праздников, которые народ повадился растягивать, как гармонь, безнаказанно и вопреки всем физическим законам природы и общества, поперли как раз сморчки, строчки и вешенки. Черемуховый холод дохнул в лицо грибнику
Никите с опушки леса, обступившего вырубку, где Голубь и ему подобные граждане среднего достатка выстроили себе под Каширой небольшой дачный кооператив. Конкретно Голубю, одинокому холостяку предпенсионного возраста, инженер-майору в отставке, принадлежали скромный дом в три комнаты с террасой и так называемой мансардой и участок в десять соток всего-то. Местечко, надо сказать, дикое, за сто первым километром, ближе к Рязани, а может, к Туле – потому и недорогое. Берендеев лес, малина, в пятидесяти шагах – Ока с песчаными пляжами… Приезжая сюда на автомобиле одноименной марки,
Никита Петрович буквально отходил душой, такая кругом разливалась красота и благодать.
Вот и сейчас, утеплив лысеющую голову старой кепкой, а ноги по офицерской привычке – портянками, уложив в ивовую корзину нож и пару яблок, прихватив ореховый посох для ворошения земли и прелой листвы, в простой и ухватистой экипировке опытного грибника, с ощущением бодрой и крепкой, настоянной на смородиновом листе и укропном стебле радости, вошел ранним утром Никита Голубь в весенний лес.
Уже гомонили как прибывшие на родину, так и стойко зимовавшие в родном Подмосковье птицы; уже подснежник отцветал, уступая место под солнцем сокровенному ландышу; копошился внутри скудородной почвы крот, отмечая свой путь курганчиками рыхлой глины – для облегчения дыхания земли. Весна.
“Весна! – радовался Никита. – Щепка на щепку лезет! Не жениться ли и мне, старому пню? Взять хоть Амплитуду Андреевну…”
Амплитуда Кузина, соседка по площадке, вдовела третий год, вся сдобная и розовая, вся с голубыми круглыми глазками и в розовых веках, и в шелковых ресничках, вся – шелк, гипюр и ваниль, чисто кукла немецкая. Сталкиваясь с Никитой на лестнице или в лифте,
Амплитуда лучилась ямочками, вспухала клубничной пенкой, пенилась и сочилась. Аккуратненькая женщина, и пенсия за мужа-полковника. Плюс сдает часть площади армянам. А как хачики съедут (съедут же в конце концов, правда?), пробить стенку – вот и хоромы пятикомнатные. Очень хороший вариант.
С этими весенними мыслями Никита Голубь углублялся в чащу, влекомый сырым запахом первых грибов и веселым щебетом.
Вороша ореховым посохом под кустом в прелой траве, Никита вдруг зажмурился: из тоненьких прутиков юного подлеска прямо в глаз ему ударил тугой зеркальный луч. Майор ковырнул яркий осколок посохом, но поддеть не получилось: зеркало стекало в ямку густой жидкостью, вроде расплавленного металла. “Уж не ртуть ли?” – бдительно обеспокоился экологической тревогой грамотный Голубь. Кончик посоха, вытащенный наружу из лужицы, был окольцован как бы фольгой. Никита кое-что понимал в стратегических металлах. Постучав по “фольге” крепким ногтем, он сковырнул с чисто оструганного дерева затвердевший ободок. Внимательно осмотрев и попробовав металл на зуб, радиоинженер Никита Голубь продел в колечко палец. Оно пришлось точно на безымянный и горело чистым серебром.
Никита еще пошарил посохом – и в двух шагах вновь блеснуло. И еще. И вновь. Капли серебра становились все чаще и скоро слились в тоненькую струйку. Она вела в кусты, обломанные явно крупным зверем, и на уровне человеческой груди мелкие острые веточки сплошь были в каплях серебра, будто верба.
Майор позабыл про грибы. Прокладывая путь ножиком и палкой, лез сквозь валежник, сквозь красноватые прутья тальника, подминая сапогами гибкую поросль ольхи, на ходу обирая ладонью с ветвей серебряные бубенчики, царапаясь о твердые иглы боярышника, локтем отводя низкие еловые кулисы. Серебряная нить превратилась в ленту и не успевала застывать. И вывела наконец Никиту на поляну.
Посреди солнечной полянки на просохшей земле, скорчившись и закрыв голову руками, лежал человек. До жалости тощий, лопатки и позвоночник выпирали, как у ребенка. И абсолютно голый. Серебряная лента вела прямо к нему, собираясь в лужу под скрюченным грязным телом.
Подойдя ближе, Никита услышал тихий жалобный плач. “Эй, – позвал
Никита, – паренек! Живой, нет?” Тощий голыш пошевелился и что-то пробормотал. Никита тронул его за острое плечо. Кожа была странно горячей и по-детски нежной. “Пацанчик, – испугался Никита, – да у тебя жар, милый ты мой…” Он перевернул мальчика на спину и увидел рваную черную рану справа под ключицей, откуда и вытекало жидкое серебро. Потом глянул в лицо и обомлел. Посреди высокого бледного лба с прилипшими кольцами волос торчал острый витой рог, в точности как у деревянной фигуры козла, которую Никита видел, будучи на отдыхе в санатории в Пятигорске; деревянный тот козлище стоял на обочине прогулочной тропы на бетонной подставке, снабженной жестяной табличкой в стихотворной форме: “ Добиться хочешь сильных мышц – подняться в гору не ленись! ”
Но в отличие от деревянного козла рог во лбу у раненого юноши был полупрозрачный, как чай, забеленный молоком, теплый на ощупь и искрился.
Никите жалко было оставлять столько бесхозного драгметалла, но парнишку жальче все же. Тем более что за серебром можно прийти и завтра, никуда не денется. Без особого труда кряжистый Никита
Петрович доволок рогатого мальца до своего кооператива и сгрузил на топчан. Тут уж и рассмотрел в подробностях.
Был парень хоть и худ, но жилист и телосложением буквально как на картинах в музее изобразительных искусств имени А.С.Пушкина, куда
Никиту водила одна суматошная девица по неопытной молодости своих лет. Никита в смущении девицу провожать тогда не пошел, а наоборот, привел из музея к себе и угостил портвейном марки “Агдам”. Он тоже, кстати, был мужчина с сильными мышцами, плечистый, и стесняться ему, откровенно говоря, было нечего. А девица оказалась как раз так себе.
Костлявенькая и вся в мурашках. Но это когда было! Еще при Андропове.
Ну вот, этот чудик с рогом оказался совсем даже никакой не мальчуган, а парнище с таким долотом, прямо на зависть. На груди – волнистая тонкая шерстка, серебристая, но не седая, а как бы с розовым отливом, словно подсвеченная изнутри. И весь он так, понимаете ли, мерцал, включая эту его паяльную лампу промеж ног. А долговязый такой, что ноги свешивались с топчана от самых колен.
Грива до плеч, жемчужно-розовая, что море на закате. И такой же пух на губе. Нет – юнец, пожалуй. Лопушок рогатый…
Бездетный Никита с удивлением почувствовал, как в нем поднимается теплая волна даже не отцовской, а как бы даже материнской нежности и жалости. Будто бы он паренька вырастил и выкормил, и на горшок сажал, и за маленькую потную ручку водил в зоопарк… Мелкая слеза выкатилась из майорского глаза и упала на мальчишечью губу. Парень открыл глаза – и вновь оторопел Никита, столько страдания, любви и опыта плескалось в их талой воде. “Дверьми… – послышалось, шепнул найденыш. – Дверьми…”
В магазине радиоаппартуры “Сигнал” Никите Петровичу в течение рабочего дня приходилось слышать много англоязычной музыки. Поэтому, когда тот забормотал, майор заподозрил, что бормочет он по-английски. “Шпион! – пискнуло в генах. Но тут же истаяло. -
Турист! Раздели, избили, ограбили! Чушь… А рог? А серебро?”
– Слышь, сынок, доктора бы надо, а то помрешь тут у меня, и чего кому отвечать?
Парень завел лесные свои очи непомерной глубины на Никиту и слабо улыбнулся.
