В аэропорт поезд шёл с большим опозданием.
Ещё с вечера нависли тучи, поднялся ветер, на приветливый альпийский город обрушились тонны снега. Цветной, нарядный пейзаж, которым ещё несколько дней назад, подъезжая к станции, любовалась Светлана, сменился снежной пустыней. Движение по всем направлениям заблокировалось.
В белоснежном буранном месиве тёмным пятном, едва различимо, нерезко проглядывали горы, и где–то вдали, в разрыве горной цепи, петляла линия горизонта. Казалось, небо сошлось с землёй.
Пассажиры, не привыкшие к зимней стуже, в ожидании электрички жались под навесом у расписания, кутались в воротники, обматывали лицо шарфами, спасаясь от ветра, подпрыгивали и подскакивали по платформе в обуви на тонкой — не зимней — подошве, стараясь согреться.
На остановке вагон выхолаживался. Через раскрытые — обнажённые — двери поезда задувало, клубилось — вытекало тепло. Продрогшие люди вносили в состав леденящее дыхание улицы, шумно отряхивались от снега. Толкаясь, занимали свободные места, выстраивались стеной в проходе. Вагон был переполнен.
Бодрый голос в репродукторе устал извиняться «за причинённые неудобства» и поторапливал производить посадку, а строгий кондуктор, внимательно посматривая по сторонам, не требовал предъявлять билетов.
Шипя, двери защёлкивались, и поезд медленно отправлялся дальше.
Наступил лыжный сезон, шли праздники, у студентов — каникулы, и многие заранее спланировали зимний отпуск в горах. На отдых ехали с детьми, большими компаниями, с
лыжами и сноубордами. Повсюду царило оживление. Вокзалы, аэропорты, автобусные станции встречали и провожали, поили, кормили, лихо распределяли пассажирские потоки по отелям и снежным вершинам.
Казалось, случилось переселение народов.
Неожиданно в чёткий ритм земных служб вмешалась природа. Напомнила о себе шквалистым ветром, снежными заносами, низкой температурой.
Аэропорты закрылись, поезда выбились из графика, на автомагистралях собрались гигантские пробки.
Прощаясь на вокзале с сыном, вглядываясь в поджатое, на глазах выцветающее серое небо, Светлана подумала, что из–за непогоды может застрять где–нибудь на станции по дороге в аэропорт.
Антон бодрился, но она заметила, как ему неуютно: от холода поводил плечами, ежился под легким пальто от ветра. Сказала — в который раз! — что нужно купить зимнюю обувь, на толстой подошве, и это не дело, когда мерзнут ноги, от переохлаждения все болезни.
Сын кивал, смеялся, обещал, что непременно заедет по дороге домой за меховыми ботинками… Говорил, что все равно такой зимы, как в Москве, в Европе почти не бывает. Что толку от теплых башмаков — будут пылиться на полке.
Когда махала ему из окна, а Антон, устремившись за поездом, запрыгал на одной ноге, как воробей, стараясь рассмешить, Светлана поняла, что в магазин за ботинками он не пойдет, так и будет ходить, кутаясь в шарф, втягивать голову в плечи — до тепла.
Она провела несколько чудесных, ослепительно солнечных дней в гостях у сына — студента и теперь отдохнувшая, наполненная впечатлениями, возвращалась домой. Все это время, не имея особого плана, они много гуляли, бродили по уютным, вымощенным улочкам города, любовались нежно–красными крышами домов, вдыхали пряный, разлитый в воздухе, запах корицы, смеялись, пили глювайн, и над ними, пронзительно синий, сверкал небосвод.
Теперь же, глядя в окно, как удаляется заснеженный город, с которого смылись все краски, Светлана подумала, что и теплый воздух, и зеленая трава, и аромат выпечки ей причудились.
Вылеты были отменены, в зале ожидания скопилось много народа. Свободных мест не хватало, и люди, как могли, располагались на рюкзаках и чемоданах, а то и вовсе сидели прямо на полу, подстелив газеты. Ждали. Томились.
Каждый раз, услышав над головой лишь шорох репродуктора, собирающегося выдать очередную неутешительную новость о задержке, а то и вовсе об отмене рейса — откуда–то сверху, казалось, из поднебесной, — люди на секунду замирали, вскидывали головы, прислушиваясь к сообщению, потом по залу шёл лёгкий гул разочарования или удивления — трудно понять, и все вновь возвращались к прежним занятиям: жевали, читали, листали журналы, дремали, общались вполголоса. Маленькие дети спали на коленях у родителей.
Светлана подошла к табло и узнала, что и её самолёт из Москвы не вылетел, задерживался на неопределённое время.
Вкусно пахло кофе. Она осмотрелась. Протиснулась сквозь людскую массу и направилась навстречу аромату. За колонной увидела длинную очередь. Извиваясь змеёй, лента несколько раз огибала зал. Вдруг почувствовала, как проголодалась. Пристроилась в хвост. Очередь двигалась быстро, со стороны казалось, что люди идут куда–то, встав в затылок. Девушка–продавец в красивом переднике, улыбаясь, проворно разливала напиток, заворачивала бутерброды, отсчитывала сдачу.
В углу Светлана увидела за столиком свободное место и поспешила к нему с чашкой.
Рядом сидела невысокая девушка. На столе перед ней стоял выпитый кофе. Склонив голову к коленям, она листала телефон. На спинке стула висел маленький кожаный рюкзачок, из которого выглядывал глянцевый корешок книжки.
Светлана вопросительно указала на пустой стул.
Девушка дёрнула плечом, отчего длинные волосы, сверкнув, пришли в движение, скользнула взглядом. Почти не увидев ее, кивнула. Светлана села.
Одета девушка была по–спортивному. Узкие джинсы с низким поясом подчёркивали хрупкость, изящную линию бедра, кофта в обтяжку проявляла невинную, едва выступающую грудь. Из–под чёрной кофты выглядывала алая блузка. Среди одинаково серых неприветливых футболок, курток и свитеров, в которые были облачены сидящие вокруг люди, в тусклом свете дрожащих ламп — в тон безрадостной непогоде — девушка выделялась в зале ярким пятном, её блузка горела. Она была похожа на мальву… Мальвину.
Усилием воли Света заставила себя не разглядывать её так откровенно. Уткнулась в чашку.
Девушка отложила телефон и достала косметичку. Раскрыла зеркальце. Заглянула в него, чуть приподняв подбородок, вытянув шею. Немного прищурилась. Вгляделась в отражение. Сжала, спрятала губы. Наклонила голову. Провела рукой по шее, легко коснулась щеки.
Увидев Светланин взгляд — украдкой, нахмурилась и отвернулась. Чуть слышно выдохнула и сложила зеркальце. Кинула его в косметичку.
Светлана посмотрела на часы. Интересно, сколько ещё ждать? Откинулась на спинку стула.
В Москве, наверное, все замело… Белое, мёртвое царство…
Хорошо, что впереди ещё несколько дней отдыха — поедет за город, на дачу и, может, даже успеет покататься на лыжах… Она усмехнулась: да, если вообще сможет отсюда выбраться…
С зимой в Москве в этом году повезло! Ещё в конце ноября снег просыпался на дорожки, покрыл лужайку с пожухлым газоном, припорошил розы, дикий виноград, повис на крыше. Светлана радовалась: белое покрывало высветило горизонт, добавило света. И в доме повеселело.
А снега с каждым днём все прибывало. И температура держалась. Ноги не вязли, как обычно, в мокрой кашице, похожей на серый щербет. Под каблуками скрипело, морозом приятно жгло щеки. В дальний угол сада, где так любила бывать весной, она уже с трудом пробиралась — дорожки замело. Вишнёвые деревья тянули к небу ветки, едва выглядывая из сугробов. И липовая аллея вдруг вытянулась, постройнела, а ёлка, покрытая снежинками, вдруг нарядилась царицей — летом её не замечали.
Она вспомнила, что не позвонила мужу. Будет волноваться, поедет в аэропорт…
Света достала мобильный.
— Мне нужно отлучиться. Не присмотрите за багажом? — по–русски вдруг обратилась к ней незнакомка и встала.
Светлана увидела её светло–голубые глаза, прямую спину и строгий наклон головы, как у танцовщицы. Мальвина стояла, устремившись ввысь, как тростинка, расправив тугие плечи.
— Да, пожалуйста, охотно… Не беспокойтесь… Сидеть все равно… Неизвестно, когда вылет.
— Почему? Известно: вылет нескоро… — сказала Мальвина чуть хрипловато.
— Вы правы. Это то единственное, в чем есть уверенность…
Интересно, почему девушка решила, что Света русская? Вроде, ничем не отличается от окружающих. Она посмотрела на свои потёртые джинсы. Ослабила шарф не шее. Кофта иссиня–серая, будто полинялая. Вон, крупная женщина неподалеку в такой же.
А ведь и она поняла, что девушка из России! И не потому, что в раскрытом рюкзаке увидела книжку. Смотрит, как Антон на перроне.
Света вспомнила, как тот бежал за вагоном.
Столько лет сын живёт за границей, учился в школе, теперь — в университете. Порой казалось, что он слеплен из другого теста: говорит, думает, реагирует иначе, более свободен, раскрепощён, лишён предрассудков, условностей — всего, что так мешает ей в жизни. А европейское образование, язык ещё больше проявили в нем русского, выделили. Как ёлка в снежинках в саду — не пройти мимо. Привлекает. Махал рукой, во весь рот, широко улыбался, а в глазах — неприметно, затаённо, глубоко — грусть. Поволокой — печаль… В двадцать лет — печаль?! Откуда?
