Маржанбулак — жемчужный родник
Фалин любил поезда. Даже однообразный пейзаж за окном — выжженная жарким солнцем степь и редкие, на одно лицо, полустанки — не раздражали его. Он немало поездил по этой дороге, знал, что и завтра, почти до самого Ташкента, мало что изменится в пути: будет та же одуряющая жара, белые солончаки и редкие кусты саксаула. И все же, даже такая дорога приносила ему радость: мерный перестук колес располагал к размышлениям, воспоминаниям, в пути он не раз встречал удивительных попутчиков и в неторопливых беседах с соседями по купе обретал столь редкое в последнее время душевное равновесие. Однако все чаще Фалин замечал, как люди отвыкают ездить поездами, а если все же едут, то, скорее всего, не по желанию, а вынужденно: или не смогли достать билет на самолет, или погода нелетная. Людей, которые мечтают сесть в поезд, разложить скорее вещи по местам и, переодевшись в спортивный костюм, начинают знакомиться с соседями по купе, предвкушая долгие два–три дня пути и приятного общения, да и просто возможность выспаться за длинный путь, словом, настоящих пассажиров, становится все меньше и меньше… Все спешат, торопятся, и каждый свой шаг примеряют к самолетным скоростям.
Вот и нынешние попутчики Александра Михайловича только сели, как начали на чем свет стоит клясть железную дорогу, несмотря на то, что поезд шел по расписанию, проводник был трезв, дважды в день жужжал пылесосом в коридоре и чай подавал по просьбе в любое время, хотя и не обязан был это делать. Да что там соседи по купе! Казалось, весь вагон заполонил какой-то нервный народ: то и дело хлопали двери, сновали взад–вперед по коридору недовольные люди, и Фалина, стоявшего у окна, так и подмывало сказать: «Да угомонитесь вы! Перестаньте суетиться. Посмотрите, какой яркий закат в степи. Посмотрите, как возвращается в серых сумерках стадо в аул, и пастуха на верблюде ведь нечасто увидишь, разве что в кино…»
Он пригласил своих соседей, семейную пару средних лет, поужинать с ним за компанию в купе, но те как-то суетливо отказались и на весь вечер пропали в ресторане, хотя приглашал он их радушно, искренне, да и столик купейный был заставлен всякой всячиной, одолеть которую одному было трудно.
За ужином он с грустью думал, что замкнутость, уход в себя, некоммуникабельность все чаще определяют наши взаимоотношения.
Откуда эта отчужденность, стремление обособиться? Где теряются связи, бывшие когда-то настолько тесными, что без них не мыслили своего существования? Может быть, бешеный ритм жизни, ставший нормой в последние десятилетия, не оставляет времени на чувство общности, родства с ближними? Думал он и о том, что в его любви к железной дороге, ночным полустанкам, мелькающим за окном огням, есть что-то старомодное, наверное, даже трогательно–смешное, если глядеть с высот нашего стремительного времени.
Но именно с железной дорогой были связаны самые дорогие детские и юношеские воспоминания, да и позже дорога доставляла немало радостей в жизни, и перечеркнуть все это разом ему не хотелось. Летал Фалин и самолетами, и частенько, но лишь потому, что в тех местах, где он работал, железных дорог, чаще всего, не было вовсе, а служебные командировки в министерство, проектные институты, к заказчику, как неожиданно обострившийся аппендицит, требовали немедленного, безотлагательного вмешательства, тут уж без авиации было не обойтись. Предпочитал самолет поезду он и еще в одном случае: когда удавалось вырваться на отдых к морю. Тут уж хотелось сэкономить каждый день, каждый час…
И все же к месту новой работы, как бы далеко это ни было, Фалин всегда ехал поездом. Только так он мог ощутить расстояние, осознать в полной мере за долгий путь важность и необходимость того или иного объекта, который ему придется строить. Иной раз, когда до места оставалось еще несколько часов езды, он, вглядываясь в мелькавшие станции и разъезды, проселочные дороги и мосты, уже прикидывал в уме, с какими проблемами ему придется столкнуться на месте. Опытный инженер, он знал наперечет все цементные заводы страны, помнил, откуда поступают кислотостойкий и огнеупорный кирпич, лес, металл, оборудование. Частенько, подъезжая к месту назначения, он исписывал в своем объемистом блокноте не один десяток страниц. Это умение, знание, хватка пришли к нему не сразу, годами постигалась строительная мудрость, копился опыт, и еще, может быть, самое главное — ему везло в жизни с наставниками.
В Джизак, к месту нынешней работы, он добрался из Ташкента только к вечеру. Назначения, как всегда прежде, у Фалина на этот раз не было. Точнее, предложений-то было много, и стройки были интересные, и должности престижные, но как-то раз попалось ему на глаза объявление в «Строительной газете», что недавно организованный трест «Джизакцветметстрой» приглашает на работу специалистов, и он решил поехать. В том, что работа ему найдется, не сомневался. Его не манили высокие, почти двойные коэффициенты к зарплате — опытного строителя они скорее настораживают. Интерес у него был совсем к другому. Строил он много, всякие объекты повидал, но фабрик по добыче золота, где с конвейера будут сходить бруски с гербом республики, еще не возводил.
Объявление в газете было коротенькое, без подробностей, хотя Фалин считал, что в таких случаях надо бы называть фамилию управляющего трестом, ведь иные фамилии настоящим строителям так же хорошо известны, как актерам имена знаменитых режиссеров.
Сравнение с театром Фалину пришло в голову не случайно. Одна молодящаяся курортница, с которой он познакомился на пляже, оказавшаяся к тому же актрисой, обратила внимание на то, как тщательно он вычитывает объявления о трудоустройстве, и однажды спросила: «Разве можно по газетному объявлению выбрать работу по душе?»
Он ответил, что у работы строителей своя специфика, и если ясно представляешь, чего ты хочешь, то, пожалуй, можно и найти что-то по душе. Собеседница не хотела спорить, пожала плечами и стала рассказывать Фалину об актерской жизни…
Оказывается, ежегодно после окончания театрального сезона в Москве собираются со всех концов страны актеры, режиссеры, другие работники театра, желающие по каким-то причинам сменить коллектив, а также главные режиссеры, которые на этой «ярмарке» могут набрать в свою труппу недостающих артистов, осветителей, костюмеров и даже рабочих сцены. Это показалось Фалину интересным. И он, посмеявшись, сказал, что неплохо бы Министерству строительства в Москве или в республиках, где намечаются крупные стройки, иногда проводить подобные «ярмарки». Конечно, слабаки инженеры и не подумали бы поехать на такой «конкурс», зато отважившиеся смогли бы подробнее ознакомиться с условиями предлагаемой работы, разузнать о климате, зарплате, бытовых условиях, словом, обо всем, чего не узнаешь из скупых строчек газетных объявлений. Сколько молодых, способных инженеров, в которых так нуждается любая стройка, дерзнули бы испытать себя в настоящем, большом деле!
Но смотров таких пока не предвиделось, и потому прибыл Фалин в Джизак, почти ничего не зная о предстоящей работе. По дороге из Ташкента в междугородном автобусе узнал он от словоохотливого соседа, что Джизак стал областным центром недавно, два года назад, и не из-за открывшейся вдруг промышленной перспективы, а благодаря решению освоить гигантскую джизакскую целину, построить здесь совхозы, которые будут выращивать тонковолокнистый хлопок.
Раньше Джизак, дремотный провинциальный городишко на полпути между Ташкентом и Самаркандом, был знаменит только тем, что являлся родиной двух известных узбекских советских писателей. Узнал он также за трехчасовую дорогу, что теперь Джизак превратился в огромную стройплощадку, и чего в нем только не строится: областной театр, центральный телеграф, телефонная станция, гостиница, кинотеатр, поликлиника, и даже заложены два больших жилых массива. Узнал он и то, что за год, в рекордно короткий срок, был пущен домостроительный комбинат, уже выпускающий типовые дома новой серии с повышенными удобствами, рассчитанные на жаркий климат, а самое главное — сейсмостойкие.
Утром в отделе кадров треста он подал женщине за некрашеной конторкой трудовую книжку и сказал:
— Кто как, а я к вам по объявлению… в «Строительной газете»…
Внимательно изучив все записи, кадровичка вопросительно взглянула на Фалина, спросила, какие еще есть документы. Прочитав все бумаги, вдруг улыбнулась и сказала:
— В моей долгой практике не было случая, чтобы вот так, сам по себе, приходил устраиваться на работу главный инженер, их обычно снимают или назначают.
— Меня до сих пор не снимали,— коротко ответил Фалин.
— Верю вам, Александр Михайлович, все увольнения у вас по собственному желанию… Но не слишком ли много для ваших тридцати трех лет? И странно, что вы уже почти семь лет ходите в главных инженерах. У нас в двадцать шесть разве что до начальника хозрасчетного участка можно дорасти. Может, это по той причине, что вы обычно работали «на краю географии», как у нас здесь выражаются?
