Вячеслав Миронов - День курсанта

Мы идем. Ночь. Роса покрыла всю траву и листву и сверкает серебром под яркой луной.

Мы — это около тысячи человек абитуры (абитуриентов) Кемеровского Высшего Военного командного училища связи.

Живем мы в тридцати километрах от славного города Кемерово, в учебном центре не менее славного училища, чем сам город.

Рядом с учебным центром, всего-то в трех километрах находится деревня со смешным названием Ягуново, рядом угольная шахта с таким же названием. Наверное, шахтер такой был. Все же называли эту деревню Ягуновкой.

Трое из нашей абитуры пошли в самоход (самовольная отлучка), и дернул их черт пойти на танцы в местный клуб. Естественно, что с местными парнями завязалась драка. Троим против многих деревенских парней стоять сложно. Шансов одержать победу «умением, а не числом» у наших из абитуры не получилось. А получились травмы.

Одному из наших пробили дубиной голову. Двое быстро ретировались назад в наш лагерь и пробежали по палаткам.

— Мужики, вставайте, наших в Ягуновке убивают! Вставайте, пошли!

— Пошли!

— Идем!

— Вперед!

— Как убивают?

— Хрен его знает!

— Но надо идти! Надо!

— Пошли!

— Вперед!

На часах было начало четвертого утра, середина июля 1984 года.

И мы пошли.

Я не скажу, что пошел весь лагерь. Нет, но, примерно четверть пошла. Некоторые возвращались назад. Таких были единицы.

В военной организации должен быть командир. И вот толпа, идущая выручать своих в деревню, тоже была полувоенной организацией. И нужен был командир. И я им стал. Почему? Черт его знает. Просто принял командование толпы, идущей в деревню, на себя.

Мы были злые как собаки. Нет, мы не были курсантами. Мы просто хотели ими стать. И сдавали вступительные экзамены. За короткий срок мы сплотились, стали одним коллективом, одним организмом.

И хоть каждый из нас был конкурентом другому, но мы переживали друг за друга. И с сожалением провожали того, кто не сдал очередной экзамен. А тут нам говорят, что кто-то из абитуры лежит избитый в деревне.

Никто толком и не знал, сколько народу там осталось. Сонное воображение юных людей рисовало картину, что человек десять наших бьется в деревне, отбиваясь от толп, наседающих злых деревенских парней. Руки сжимаются в кулаки, и мы идем вперед, спотыкаясь в неверном свете о корни деревьев, запинаясь о норы сусликов. Вперед, вперед, только вперед! Товарищи гибнут. Их убьют. Только вперед!

Я передвигался вдоль строя. Именно строя. Нас приучили за две недели ходить строем. И мы идем строем. Мы не военные, мы — кандидаты в курсанты. Но мы идем в колонну по четыре.

— Шире шаг, — командую я. — Подтянись. Не отставай. Тише. Отставить разговоры. Деревня услышит.

И деревня нас услышала. Вернее сделала вид, что не услышала. Ни одна собака не гавкнула. Они все забились в свои конуры.

Когда под утро идет толпа больше тысячи человек, пусть обутых не в кованые сапоги, а легкую обувь, но в ногу, то земля слегка подрагивает.

И мы все чувствовали единение. Мы были одним целым, мы идем на помощь своим друзьям, попавшим в беду. Держитесь, братцы! Держитесь, мы идем! Мы рядом!

Чтобы отбиться от зловредных и коварных аборигенов надо вооружиться.

В школе нас учили, что булыжник — оружие пролетариата. Все мы это усвоили хорошо, только не было столько булыжников под рукой. А были деревенские заборы из штакетника.

Мы быстро рассеялись и разобрали деревенские заборы к чертовой матери. «Бей врага его же оружием! И на его территории!» — этот лозунг мы также хорошо впитали на уроках отечественной истории.

Итак. Мы — в деревне. Месте, где, может, найдем лишь раненых товарищей. Мы вооружены. Осталось найти товарищей, прийти на помощь и покарать злодеев — жадных местных. Мы двинули в центр села. Вот и местный очаг культуры — деревенский клуб. Рядом с крыльцом огромная лужа крови.

Лужа была не просто огромной, она была чудовищно огромной. Кровь уже свернулась, но местами была еще жидкой. Казалось, что вся кровь в человеке вытекла. Но трупа рядом не было.

Беглый осмотр места происшествия дал лишь поверхностную картину происшествия. Вот сломанный забор из штакетника. Не хватает десятка досок.

Одна штакетина, сломанная пополам, валялась рядом с лужей крови. Мы шли мимо, и ропот несся по толпе:

— Это кровь абитуриента!

— Это кровь нашего.

— Бля, убью!

— Педерасты!

— Судя по штакетинам, из было человек десять.

— Точно! У наших шансов не было. Особенно, если с голыми руками.

— Бей деревенских!

Когда тысяча человек, вооруженная палками, проходит мимо лужи крови своего товарища, то в голове бьется одна мысль: «Где эти деревенские?» Убьем, порвем!

Нам не попался ни один злыдень из деревни Ягуново, мы не нашли ни раненого своего товарища, ни его труп.

Делать нечего, и мы пошли назад в наш лагерь. Мы никого не убили, не покалечили, но были горды собой. Бог в этот раз спас чьи-то жизни, здоровье, а мы не сели в тюрьму. Я мог пойти за организатора этого действа. Как говорят, пойти «паровозом».

Мы были наивные, полагая, что исчезновение на время более тысячи человек может пройти незамеченным.

Когда уходили, то пошли самым коротким путем, он пролегал рядом с постом. Там хранилась законсервированная военная техника. И часовой исправно доложил в караульное помещение, что толпа абитуриентов двинулась неизвестно куда.

Начальник караула — в штаб, а те уже в приемную комиссию. Офицеры — командиры рот абитуриентов подняли оставшихся, построили, провели поверку-перекличку и выявили «самоходчиков». («Самоход» — самовольная отлучка из расположения воинской части.)

И когда мы стали подходить к нашему лагерю, то включились прожекторы. Мы, как зайцы, рванули к своим палаткам. Сердце рвалось из груди, только сейчас, на бегу, я понял, что могу элементарно вылететь с абитуры.

Мой отец — офицер не простит мне второго подряд провала при поступлении в военное училище. Первый раз я поступал в Омское общевойсковое военное училище, завалил сочинение, плохой почерк. Буква непонятна — ошибка. Таким образом, насчитали 32 ошибки, а сейчас могут отчислить по «залету».

Пот от страха и возбуждения катился по всему телу. Говорят, что человек в момент выброса адреналина может многое.

Если бы в этот момент был кротом, то прорыл бы тоннель к ядру Земли.

Сходу заскочил в свою палатку и сбросил на ходу кеды, нырнул под одеяло. И притворился валенком. Мол, лежу, сплю, ни о каких походах в Ягуновку не знаю.

По лагерю слышался топот сотен ног, рвущихся в свои палатки.

В палатке проснулись те, кто не пошел с нами. Либо сильно спать хотел, либо кто просто не пошел из-за трусости или иных убеждений.

— Не прячьтесь, мужики, — голоса у тех, кто остался, были вальяжные, спокойные, мол, не суетитесь под клиентом.

В палатке жило по восемь абитуриентов, не пошли трое.

— А, что? — сердце выпрыгивало из груди.

— Всех построили, пересчитали, записали, так, что готовьтесь…

— К чему? Готовиться к чему?

— К разбирательству, — голос ленив, было слышно, как он сладко потягивался ото сна, суставы хрустели в истоме, голос был переполнен самодовольства.

Два других голоса были полны сочувствия.

— Как там хоть прошло-то, а?

— Хреново. Никого не нашли.

— Скорее, хорошо, что никого не нашли. А то бы поубивали на хрен, — я пытался взять себя в руки и осмыслить, что же произошло.

В лагере послышалось какое-то движение.

— Батальон, подъем, выходи строиться на поверку!

— Командирам рот построить роты! — слышался голос командира батальона абитуры полковника Абрамова.

— Быстрее, быстрее! Первая рота, подъем! Строиться!

— Вторая рота, подъем, строиться!

— Взвод, подъем, строиться! — это я вышел из палатки и командовал. На абитуре исполнял обязанности заместителя командира взвода, а проще «замка».

Все бегом выбегали на поверку. Благо, что большая часть была одета, только обуться.

До всех уже дошло, что «попались».

Наш командир роты капитан Вертков начал читать список личного состава.

Если раньше, до похода, кто-нибудь периодически позволял себе вольность и кричал: «тута», «здеся», «а куда я денусь»! Все это встречалось дружным, одобрительным смехом.

Сейчас же все громко рявкали в темноту «Я»!

Мой взвод был на месте.

Раньше, до «массового исхода», абитуриенты, стоявшие в задних рядах при вечерней поверке кричали в темноту «Я» и переходили на свободное место, а затем кричали «Я» за отсутствующего. На весь батальон всего четыре лампочки. Поэтому в темноте, которая начиналась в двух метрах, сложно было рассмотреть, кто из абитуриентов на месте, а кого нет.