— У тебя еще Пенелопа, с котятами, — напомнила Инга, — и Рябчик.
— Пенелопе кроме котят на всех плевать. А Рябчик твой любимый — хвост трубой и по бабам. Не увиливай, детка. Нехорошо. Уедешь, а я тут от любопытства изведусь вся.
Инга выдернула из кармашка мобильник, проверила время. Полно еще времени, до города полчаса, а там автобусы идут каждый час. С рюкзаком на плечах прошла к столу и вытащила припрятанный пакет в розочках. Хмурясь, вынула пачку буклетов и рассыпала по столу.
— Любуйся. Расскажу.
И через пять минут открыла рот, слушая, как Вива хохочет. Закипая, заговорила быстро, тыкая пальцем в обнаженных красавиц:
— Что смешного? Ты посмотри, нет, ты посмотри на эти ванильки! Был талант, и куда он его? Извел на сахар, на кичевые картиночки! Да еще меня использовал, на полную катушку! Я не понимаю, чего смешного-то? Ба!
— О-о-о, — Вива вытирала глаза и снова всплескивала руками, сгибаясь от смеха, — так… так подай в суд, детка. За коварное использование твоих прекрасных сисек в неправедных заработках.
— Ну тебя. Ба, вы с Олегой, как пара клоунов, тоже мне, весь бы вам мир обсмеять.
— Ты моя золотая. Не обижайся. Еще раз скажу. Ты посмотри, на себя. Я не знаю, почему так выходит, вроде и никто он тебе, ну если не считать того, что вдруг он отец нашего мальчика, о чем ты до сих пор молчишь, как рыба.
— Я же… — Инга села, дергая плечи, оттянутые рюкзаком. Опустила голову, чувствуя, как щеки заливает краска.
— Я… не говорила ни разу!
— Тут и говорить не надо, много ты по койкам прыгала, можно подумать. Ладно, проехали, не время сейчас. Я о другом. Вот он появился, кривой косой, гуру самодельный, и ты как факел сразу. Нет, Инга, в нем точно есть какой-то бензин, тебе нужный.
— Не нужный. Не хочу я его. И не люблю.
Вива подала ей бейсболку. И вместе пошли во двор, затененный тремя раскидистыми кронами. Инга заглянула за кривой миндаль, проверила Пеньку с тремя котятами у толстого белого живота. Закрыв калитку, отправились вниз, к повороту шоссе, где торчал синий столбик с желтой табличкой расписания.
— Не любишь, знаю, — согласилась Вива, кивая соседям, — но мир состоит не только из тех, кого любишь. В нем есть еще люди, и они такие вот, иногда кажется, совсем не по тебе скроенные. А поглядишь, и для чего-то нужны.
— Если он станет лезть к Олеге, я его убью, — мрачно посулила Инга, — могла бы соврать, ба, прям, поклялась бы сыну, что это недоумение ему не отец. Не может им быть. Не имеет права!
Сбила шаг, привычно пережидая неровный стук сердца, напомнила сама себе — бы, я же сказала, «если бы»…
— Чего причитаешь, все равно не умеешь врать. Остается убить. Такие вот шутки.
— Ладно. Это все шутки да. Но я ненавижу, когда меня загоняют в угол!
Из-за крепостной стены вывернулся желтый автобусик, на ходу распахивая дверцу.
— Езжай, детка, Олеженьке привет и следи там, чтоб не перекупался. И чтоб не…
— Ба, перестань, — Инга махнула рукой со ступенек.
Вива выпрямилась, тоже поднимая тонкую руку с серебряным колечком.
— Пока, детка моя.
Через стекло Инга смотрела на стройную фигуру, прямые плечи под легким ситцем. И когда Вива скрылась за поворотом, сунула в уши комочки наушников, положила руку на лежащий рядом рюкзак и закрыла глаза.
Ну почему — он? Зачем мирозданию такие выкрутасы? Нет, чтоб выйти утром на терраску, посмотреть в сторону пляжика, а там — Сережка. Стоит, щурит глаза и улыбается. Ей. Такой бы подарок на день рождения.
Уже в большом глянцевом автобусе, который плавно обернулся вокруг кургана на автовокзале и, набирая скорость, поплыл к Феодосийскому шоссе, набрала Олегу, сказала в ответ на радостное удивление:
— Слушай, я там стеснять вас не собираюсь, но если можешь, встреть, покажи, где лучше кинуть палатку. А дальше я сама, поброжу, поснимаю. А то когда одна, то даже ж вещи толком не кинуть. Будешь мне камерой хранения, идет?
— Мо-ом, — обрадовался Олега, — ну ты молодец, ваще! Штатив не взяла? Зря. Я тебе тут работку подгоню. Фаерщики знакомые приехали.
— Ташку не видел?
— Та видел, спрятался. Мам, я встречу, а счас убегаю, да?
В Щелкине Инга была, дважды. Один раз поехали с Костиком Дефицитом. Она сильно простыла в автобусе, а после еще сильнее сгорела на раннем июньском солнце. Так и промаялась неделю, красная как свекла, с кашлем и соплями. За это Костик на нее сильно обиделся и еще месяц язвительно поминал неудавшуюся поездку. Жили они в рабочем квартале под названием Берлин, где сняли квартирку в бараке. И каждый день Инга как на казнь тащилась следом за Костиком к пляжу, чтоб расстелиться на песке и возлечь в неподвижности, время от времени вставая, чтоб окунуться. Других видов приморского отдыха Костик не признавал. Ко дню отъезда ей полегчало, и из окна автобуса она грустно рассматривала просторные степи вокруг грандиозного блока несостоявшейся атомной станции, что торчал ржавым кубом, и сам мыс Казантип, огромный и древний, павший в Азов корявыми каменными мысами и маленькими бухтами.
На лицо легла тень. Инга стащила рюкзак, устроила в ногах, освобождая место, и снова закрыла глаза.
Перед самым Щелкино сосед наклонился к ней, сказал бархатным голосом:
— Такая красивая и одна едете? Или муж встречает?
— Сын, — честно ответила Инга.
— В лагере, наверное? Мамочка приехала навестить, привезла домашнего покушать?
Мужчина был дочерна загорел и бел одеждами — от ослепительной рубашечки поло до парусиновых тапочек с белоснежными носками. Только очки — зеркальные, пускают зайчиков по полупустому салону.
Инга что-то пробормотала невнятное, закусывая губу. И рассмеялась потом, когда автобус притормозил на повороте, и в салон влетел Олега, оглядывая сиденья и вопя раскатистым баритоном:
— Мо-ом? Выходим, нам тут ближе!
Зацепил большой лапой рюкзак, кивнул шоферу, оскалясь. И затопал по ступеням, на ходу рассказывая что-то. Инга оглянулась и кокетливо помахала белоснежному спутнику.
Как обычно шли по тропе, оступаясь, и обходя друг друга, чтоб удобнее говорить. Олега рассказывал про музыку и планы, очень оживленно. Пока Инга не остановилась, трогая горячий локоть.
— Что случилось-то?
Замерев, ждала, чего-то о Каменеве, что успело за одну ночь и половину дня случиться. Олега послушно замолчал и перестал смеяться. Пошел медленно, повесив лохматую башку и вздыхая.
— Ну? — поторопила Инга, шагая рядом по колючей сухой траве. А сердце колотилось глухо и неровно.
— Да ерунда, — неохотно признался сын, — приехала тут одна. Не, не Ленка. Я не рассказывал. А нечего там рассказывать. Короче, мы давно познакомились. В Москве. А после она пропала. Я думал, ну и хрен с ней, извини. А вчера приехал. Она тут.
Он перекинул рюкзак с одного плеча на другой, посмотрел искоса на Ингу и криво улыбнулся. Та счастливо улыбнулась в ответ.
— О, как прекрасно. Ты влюбился, да? Ты серьезно влюбился, по-настоящему? А зовут как? Ты не волнуйся, я лезть не буду. Хочешь, вообще не скажу, что я тут, не появлюсь даже. Вы только это. Про презервативы…
— Стоп, не тарахти! — он выставил широкую ладонь, — я ж не сказал, что мы вместе. Она сама по себе. Я сам. Да черт, она и не знает, что я приехал.
— Так скажи! — удивилась Инга. И ступив на сверкающие плитки солончака, прикипела глазом к фотоаппарату, — ага. Ты иди, я догоню.
— Угу. Щас. Снимай уже. Не хочу я ей говорить.
Инга оторвала камеру от лица. Махнула рукой, отгоняя мелких бабочек, которых приносило ветром, швыряя в глаза.
— Она что. Не одна, что ли? С парнем?
— С гуреющими она. Ходит там с ними, мантры читает. Тьфу. Глаза б не видели. Они там сегодня, мам, в балахонах каких-то. Чисто кино, про дурдом на выезде.
Инга опустила камеру. Снимать расхотелось. Пошла рядом, глядя на сверкающее вперед за травами и сбоку толпящимися соснами море. Час от часу не легче. Теперь ей не только следить, чтоб Каменев и Олега случайно не встретились, а еще оттаскивать сына от неизвестной фанатки Петра Скалы, в которую он, похоже, втрескался изрядно. Судя по горестному лицу. Хотя театрально погоревать Олега мастер. Может, пройдет, робко понадеялась она, выходя на песок и садясь, чтоб скинуть кроссовки. Олега тоже стряс шлепки и зацепил их пальцем.
— Видишь, байда старая на берегу? И забор проволочный? Это и есть Димкиного деда королевство. Мы в доме поселились, три комнаты, летняя кухня там. Сортир в конце огорода. Пастораль. Поселяне и поселянки. Шучу, деушек нету, уговор такой — живем суровым мужским коллективом и все радости только на стороне. Ну, чтоб не приводить ночью и другим чтоб не мешать.
— И тут я, — расстроилась Инга, шлепая по мелким волнам и с юмором оглядывая редко лежащих отдыхающих, вперемешку одетых и полностью голых. В Татарской бухте, как и в прежние времена, никто, похоже, особенно не заморачивался, где тут нудистский пляж, а где обычный. Все равно в городе есть еще огромный цивильный, на другой стороне мыса. Со всякими резиновыми надувными развлечениями, фотографами с обезьянками и продавцами мороженого и сахарной ваты, так что с детишками загорали там.
