— Значит так, — начал по новой старшина. — Жить хотите?
— Да, — тотчас определился выбирающийся из-под кресел Хренин.
— Жить хотят все, — признался Душко.
— Так вот, — продолжил Пожидаев, — сегодня в шахте канализационного люка был обнаружен труп мужчины лет пятидесяти, раздетый догола и с отсеченным большим пальцем правой ноги.
Старшина подвесил длинную театральную паузу, а Душко с Хрениным недоумевали, так как уже слышали эту информацию от опера.
— Мертвяк по фамилии Фи-син, — растягивая слова, проговорил Пожидаев. — Мертвяк при жизни слесарь, трудился по линии ЖКХ и имел на себе спецодежду, которой, вследствие убийства и ограбления, лишился, а также труп был подвержен либо прижизненному, либо посмертному глумлению, — домыслил милиционер. — Экспертиза установит!
Пожидаев закончил доклад и победоносно оглядел своих подчиненных.
— Да-да-да, — первым нашелся Хренин. — Ага-ага!..
— Чего ты загакал и заакал? — поинтересовался старшина, у которого опять зачесалось по всему телу.
— Молчу!
Душко же догадался, к чему клонит Пожидаев.
— Я так понимаю, что мы лысого подозреваем в убийстве слесаря.
— Молодца! — хлопнул себя по ляжке старшина.
— Да-да! — поддержал Хренин, почувствовав нечто позитивное и для себя. Его голова начала мыслить быстрее. — Лысый был в униформе ЖКХ, а значит, убил, завладел имуществом пострадавшего, а после не выдержал эмоционального прессинга…
— Чего-чего?! — прикрикнул старшина.
— Я имел в виду давления, — уточнил младший сержант. — Не выдержал его, крыша поехала, и он себе ухо и отрезал!
— Правильно, ребятки! — остался доволен выводами своих подчиненных Пожидаев и поведал им про думки свои партизанские…
В шестнадцать ноль-ноль старшина Пожидаев докладывал полковнику Журову:
— Есть подозреваемый по делу слесаря Фисина! Мы имеем подозреваемого убийцу! Именем и фамилией не располагаем, зато точно знаем, где находится фигурант! Наряд во главе с младшим сержантом Хрениным обнаружил участника преступления на Страстном бульваре в подозрительном состоянии, и при первичном расспросе тот неожиданно оказал сопротивление, которое проявилось в захвате табельного оружия ПМ, из которого впоследствии был ранен рядовой Душко! Старший наряда Хренин проявил героизм и выбил оружие из рук преступника приемом «маваша», после чего преступник скрылся на «скорой», номера которой имеются в нашем распоряжении.
После такого доклада полковник Журов так и сел на край стола, сбив спиной бюстик Президента. Автоматически он вытащил из шкафчика запасной, а в это время думал о том, как изворотлив бывает человек при грозящей ему опасности.
— Почему сразу убийство? — поинтересовался полковник и добавил: — Мой дорогой следователь…
— А так, что… — слегка потерялся от слова «дорогой» Пожидаев. — А так, что на преступнике, мы полагаем, была надета спецодежда слесаря Фисина. И палец…
— Ну, так вот, — полковник слез со стола и поглядел в окно, где был виден краешек солнца, от которого защипало в носу. — По предварительной экспертизе, Фисин задохнулся в шахте от метана, и ничего насильственного в его смерти нет.
— А палец! — взмахнул руками Пожидаев. — Палец!!!
— Собака бродячая отъела, или кошка… Одежду какой-нибудь бомж стянул… Может, твой подозреваемый просто бомж!
Старшина заметно расстроился и опять зачесался.
— Но то, что он бомж, — уточнил Журов, — совсем не отменяет его нападения на сотрудника милиции, завладение его табельным оружием и покушение на стража порядка!
Старшина просиял.
— Собирайтесь на оперативное задержание! Если все гладко пройдет, командование вас не забудет!
Через пятнадцать минут автобус с ОМОНом двинулся по направлению к психиатрической больнице имени Алексеева. Из отдела в автобусе находился лишь старшина Пожидаев — в бронежилете, в каске и с АК в потных руках. Он думал о молодой докторше, которой отводил в этом деле роль главной соучастницы.
Подъезжая к воротам Кащенко, он был уже уверен, что девчонка отправится, как минимум, в спецпоселение, которым будет командовать не старшина Пожидаев, а какой-нибудь урюпинский лох. Ему стало так приятно от этой мысли, что он даже забыл про зудящее от вшей тело и передернул затвор автомата…
Вова Рыбаков впервые клюкнул стопочку водки, когда ему было десять лет.
Родители: он — известный в столице конферансье, она — экономический мозг Союзгосцирка, были по роду занятий людьми, хоть и не относившими себя к советской богеме, но общавшимися с нею на «ты». Отец знал артистов по профессиональной необходимости, а она любила всех, так как муж их привечал, да и по телевизору с линзой, наполненной маслом из-под печени трески, артистов показывали часто. Еще чаще богема бывала у них на квартире, поедала в огромных количествах ее пироги с капустой и салат «самотека» — картошку с луком и уксусом. Пили только водку, изредка коньяк, сухих вин было крайне мало, массы в Союзе в них не разбирались, предпочитая крепленые — портвейны и всякие настойки. Никогда и никто не был пьян из гостей, может быть, благодаря ее умению готовить и его способности быть абсолютным любимцем всех, а потому вести стол всяческими анекдотами и рассказами, тем самым отсрочивая следующую рюмку.
Позже, вспоминая, Вова Рыбаков истинно поражался, как все эти люди помещались в их маленькой двухкомнатной квартирке. В ней троим-то было тесно, а уж когда семьдесят человек наталкивалось!.. Но каждый отыскивал себе местечко: прокладывали между табуретками обычные доски, каждому доставалось по потребностям желудка его, и все друг друга любили. И мальчик Вова Рыбаков любил всех!
В десять лет он нарисовал свой первый рисунок.
— Ах! — воскликнула мать. — Прелесть!
Отец, глядя на малинового скакуна каких-то странных пропорций, пришел в некоторое замешательство и поинтересовался, почему конь такого необычного окраса.
Мать думала, что пришла на выручку сыну, предположив, что, наверное, у сына другой краски не было. Но Вова категорически отверг эту причину, показав целый мешок с тюбиками, который он нашел в густой траве за домом. Трава была сильно примята, видимо, в ней кто-то долго лежал.
— Просто конь — такой! — убежденно проговорил мальчик.
— А где ты видел такого коня? — почему-то допытывалась мать. — В зоопарке или в кино?
Тогда Вова постучал себя костяшками пальцев по голове и ответил:
— Здесь!
К нему больше не приставали, считали возможным не навязывать сыну своих вкусов и предпочтений, разрешая мальчику расти со всякими сорняками и экзотическими фантазиями в голове.
Самое удивительное, что до этого дня Вова Рыбаков рисовал, как курица лапой. Картинки в музеях его не вдохновляли, репродукции в журнале «Юность» тем более, а провести прямую линию на уроке рисования в школе — это было для него недостижимо. Бывают люди, начисто лишенные музыкального слуха, также существуют и особи, для которых карандаш в руке — чужеродней залетевшей из космоса кометы.
Таким был Вова Рыбаков до вчерашнего вечера, пока он не нашел мешок с красками. В мешке мальчик обнаружил кисти, выпитую наполовину чекушку водки, серебряную стопочку и охапку кленовых листьев, которых вокруг валялось великое множество, впрочем, как и других, по причине второй половины августа.
Ему вдруг захотелось полежать в смятой траве, в чужой лежке, и посмотреть в небо. Небо показалось тягучим и текучим, облака плыли медленно, словно разморенные близким солнцем.
Вова чувствовал запах человека, лежавшего в этой траве до него. Запах был странным, прежде никогда не знаемым, приятным и неприятным одновременно. Мальчика что-то слегка тревожило, он вытащил чекушку, налил из нее в стопочку и выпил до дна. В голову резко ударило… Водочные пары будто разъедали своим нестерпимым запахом ноздри. Вова испугался, попытался было вскочить на ноги, но они не слушались, превратившись в вату… А потом ему стало хорошо, даже очень. Тело расслабилось, как будто погрузилось в пуховую перину, в голове полностью отсутствовали мысли, лишь образы, неестественно красочные, ласкали мозг своей новизной. Мальчик дотянулся до мешка и вытащил из него кленовые листья. Необычайно красивые, они манили мальчика, он прижал их охапкой к лицу и вдыхал аромат приближающейся осени…
А потом он долго спал. Вернулся домой совершенно трезвым и почти ночью.
Его отсутствия не разглядели, так как богема вкушала под сочный анекдотец холодненькую из графинчика, закусывая рыбным пирогом. Хохотали навзрыд, а мальчик сел на подоконник, закрывшись шторами, и нарисовал бордового коня. Не потому, что он таким видел его, просто первой попавшейся под руки краской… А кто знает, кто подкладывает под руку эту первую попавшуюся краску…
С того вечера Вова не расставался с найденным мешком, таскал его даже в школу. Он стал любимцем учителя рисования по фамилии Врубиль, очень стеснявшегося этой не полной идентичности с именем из учебника по изобразительному искусству… Вместо буквы «е» у его предков имелась только «и», а потому получилось «Врубмль», совсем неприятное на слух, в отличие от благородства фамилии великого живописца.