Лесли Дэниелc - Уборка в доме Набокова

А потом я строго сказала самой себе, что провести вместе целых пятьдесят лет — это такая тоска.

Только я уже никогда не узнаю, так это или нет.

Вытащила свой ужин. Сбросила скрипучие туфли, прикрыла Брюки газетой, открыла контейнер из «Старого молочника» и обнаружила, что, вот черт, это именно творог, а не мой макаронный салат. Дважды поднимала крышку, чтобы убедиться. Потом закрыла ее обратно.

Машинописная рукопись «Малыша Рута» тяжким грузом лежала в сумке. Я попыталась сравнить слова с найденных мною карточек со сложной вязью «Бледного пламени». Мне вдруг пришло в голову, что, возможно, роман этот написал домовладелец, преподаватель-инженер, который в свое время сдал этот дом Набоковым. Кто знает, может, дряхлый профессор Штангенциркуль был фанатом бейсбола и найденная мною повесть не имеет никакого отношения к Владимиру Набокову.

Я взглянула в окно автобуса на звезды в непроглядной ночи. Иногда лучше не читать, не есть и даже не думать.

На следующее утро я полезла искать в адресной книге Онкведо телефон Марджи Дженкинс. Вот, пожалуйста: Дженкинс, Билл и Марджи, никакой анонимности. Я дождалась, когда часы покажут семнадцать минут десятого, и позвонила. Она откликнулась зычным кашлем курильщицы.

— «Марджи», а не «Маржи», — уточнила она. Я пустилась в рассказ о своей находке, но она прервала: — Я все знаю. Он позвонил мне после вашего ухода. Мы с ним дружим со студенческих лет. — Она снова кашлянула. — А о чем книга?

— О бейсболе.

— Боже, плюнь мне в рожу, — высказалась Марджи. — Кто только не пишет об этом паршивом бейсболе.

— Там есть любовная линия, — добавила я с надеждой. Я поведала Марджи о юной возлюбленной главного героя, Лизе, которой «сравнялось пятнадцать лет», а за ними настало то лето, когда она встретила Малыша. А еще я рассказала о пропущенной сцене.

— Пришлите мне текст, — распорядилась она. — Я сегодня повезу кота усыплять; мне нужно по дороге почитать что-нибудь достойное. — Я спросила, где она живет. — Отдайте Биллу, он привезет. — Я, видимо, слишком долго молчала, соображая, потому что Марджи пояснила: — Билл — мой муж. Билл, ваш почтальон. Билл живет в одном со мной доме. — Если не считать хрипотцы, я уже давно не слышала такого благожелательного и сердечного голоса.

— Спасибо, — сказала я, но она уже повесила трубку.

Я положила машинописную копию в конверт и сунула в почтовый ящик, чтобы Билл ее забрал. Послушав голос Марджи, я отчаянно захотела оказаться среди людей. Единственным доступным мне местом, где собиралась хоть какая-то публика, был семейный универмаг «Апекс». Случалось, мне ничего не было нужно, и все же я ехала туда, чтобы посмотреть на онкведонцев и поучаствовать в их повседневной жизни. Все мы питались. Кое-кто из нас все еще готовил. Все мы бродили по «Апексу», пытаясь отыскать пищу среди ярких полиэтиленовых и картонных упаковок.

Продукты в семейном универмаге «Апекс» были так себе, но что в нем было действительно хорошо — это «скидки по средам», они позволяли мне держаться в рамках тридцатидолларового бюджета на еду (когда дети не со мной), а еще был хорош один из кассиров. Будь у меня «свой» тип мужчины — а у меня его нет, — он был бы именно таков: несколько неприбранный, будто только что вышел из лесов, шелковистые волосы, влажный блеск кожи. От него почти ощутимо пахло привлекательностью. И еще в нем чувствовалась легкость на подъем; казалось, скажешь ему: «Поехали прямо сейчас к водопаду», он тут же закроет кассу, снимет красный фартук и красную бирку с именем — и вперед.

Правда, я так думаю, не со мной.

Работал он очень медленно. В очередь к нему я вставала только тогда, когда хотела поглазеть на него или почитать журналы. Я когда-то обрабатывала статью для «Современной психологии», в которой говорилось: последние исследования позволили сделать вывод, что единственная сфера профессиональной деятельности, в которой отчетливо проявляются тендерные различия между сотрудниками, — это та, где необходимо постоянно принимать решения и одновременно общаться с людьми (например, пробивать чек и одновременно говорить с клиентом). Женщины выполняют такую работу на 175 процентов быстрее, чем мужчины. Автор считал, что причина этого, предположительно, кроется в том, что мужчинам все время приходится переключать модус с объекта на человека, тогда как для женщин этот модус един. Если забраться мужчине в мозг, увидите такую картину: предмет, щелк, человек, щелк, предмет, щелк, человек. А в женском мозгу будет так: предметичеловекипредметичеловек. В статье говорилось, что мужской мозг можно сравнить с железнодорожным узлом, а женский — с каналом или сточной канавой.

Я стояла в медленно движущейся очереди, пролистывала женские журналы и вычитывала советы, как строить отношения с противоположным полом. Там приводились самые разные примеры разлада и взаимонепонимания между супругами — похоже, между мной и персонажем из прошлого имели место все эти разлады. То, что мы были совершенно заурядным примером неудачной супружеской пары, меня нимало не утешило.

Заодно я поглядывала на других покупательниц. Похоже, ни одна из них с утра не задумалась, во что одевается. Судя по всему, большинство даже не кинули взгляда в большое зеркало. Обычный здешний вид: «Вроде не так уж страшно». В «Апексе» даже не продавали журнала «Вог», — впрочем, мне бы это не помогло, учитывая богатство моего нынешнего гардероба. На мне была та же одежда, что и вчера (да и позавчера, если на то пошло).

Оказавшись наконец у кассы, я сразу заметила, что у сногсшибательного кассира сегодня дурной день. Он не поднимал головы и сердито шваркал покупки в полиэтиленовый мешок. Даже не спросил, какой мне дать, полиэтиленовый или бумажный, — мне нравилась возможность выбора.

Не найдя, что сказать, я просто подталкивала свои покупки по ленте. Хотелось выпалить: брось ты эту работу, поехали к водопаду, только я засомневалась, что он примет такое предложение от особы, которая затаривается капустой, луком и дешевыми резиновыми перчатками. Так я и не увидела его густых ресниц и тонко очерченного рта. Он не поднял на меня глаз.

Вернувшись домой, я порылась в кулинарных книгах — у Сэма их целое собрание — и попыталась приготовить один из двадцати семи капустных супов, описанных маэстро кулинарии Марком Битманом. Тмин я добавлять не стала, потому что в доме его не оказалось, а ехать еще раз в «Апекс» у меня не было сил.

Суп вышел так себе. Марк Битман обещал, что через день он станет еще вкуснее, но мне в это не верилось. А еще он обещал, что суп напомнит о том, как выглядела бабушкина кухня перед воскресным обедом. Вот только у меня никогда не было такой бабушки. Обе мои бабушки выросли в домах, где стряпней занимались поварихи. Обе вышли замуж, умея лишь играть на пианино, — зато одна играла прекрасно, — а больше, почитай, ничего, ну, разве что поджаривать хлеб. И при этом обе прожили в браке до гробовой доски — из чего следует вывод, что музицирование чрезвычайно способствует укреплению семьи, хотя многие этого и недооценивают.

В кои-то веки я порадовалась, что дети не здесь и не попробуют моего супа. Я заранее знала, что бы они сказали. Сыну хватило бы вежливости не выразить отвращение прямо за столом, а вот Дарси бы вряд ли хватило.

Я доела тарелку этого варева и вернулась к настоящей работе, к корреспонденции «Старого молочника». Пыталась делать вид, будто я и начальница, и подчиненная одновременно. Сказала себе, что работник из меня неплохой: принимаю правильные решения, на каждое письмо отвечаю именно в том тоне, в котором нужно. Главный молочник мистер Дейч-младший понятия не имеет, сколь блистательно я выполняю порученную мне работу. Его волнует одно: сколько я изведу марок. Он опасается, что я их тибрю или разбазариваю, наклеивая на конверты лишку. А я этого не делаю.

Одно из писем было на лиловой линованной бумаге, написанное плавным наклонным почерком:

Я уже отметила, что все авторы писем в молочные фирмы удивительно искренни или, как вариант, признательны, если только не желают вам всего наилучшего или не кривят душой, как та особа из Онклервиля, которая написала: «С любовью, Онклервиль».

Я даже и не знала, что мы выпускаем мороженое с лакричной крошкой — вот гадость, — придется уточнить у мистера Дейча. Когда я поступила к ним на работу, он выдал мне список сортов, снятых с производства. Просил помечать те, которые часто спрашивают. Единственный сорт, о котором покупатели, похоже, дружно горевали, была вишня с ванилью. Но вишню с ванилью в «Молочнике» и раньше производили только в июле. Специально по случаю Дня независимости.

А прекратили ее выпускать потому, что раньше мать мистера Дейча, старая миссис Дейч, сама собирала эти вишни и вручную выколупывала из них косточки. Когда миссис Дейч умерла, вишневому мороженому дали отставку — то ли из уважения к ее памяти, то ли потому, что некому стало бесплатно собирать и чистить ягоды.