16 декабря 1919 года Эмброуз Смолл не пришел на деловую встречу. С его банковского счета исчез миллион долларов. Эмброуза либо убили, либо он без вести пропал. Его так и не нашли, ни живым ни мертвым.
В начале двадцатого века большинство криминальных расследований велось неспешно, с чувством собственного достоинства. Между тем преступники не теряли времени, они садились на поезда и пароходы. Арест доктора Криппена на борту океанского лайнера (где он читал «Просто четверо мужчин») стал возможным благодаря радиосвязи и был расценен публикой как проявление дурного вкуса. Но в деле Эмброуза Смолла было нечто сродни открытию сезона: возможность высказать недовольство состоянием мира. Дикий капитализм Смолла обнажил непримиримые противоречия между богатыми и страдающими от голода.
В первый год после исчезновения Смолла публика наблюдала за тем, как полицейские стараются его найти. Но когда у тех ничего не получилось и семья пообещала восемьдесят тысяч долларов тому, кто укажет местонахождение Смолла, публика взялась за дело сама.
Теперь его искали все, кому не лень. К 1921 году за четыре доллара в неделю можно было наняться в одну из многочисленных компаний «искателем» и, рыская по Торонто и небольшим городкам, доставлять подозрительные личности в полицию, где с них снимали мерки по методу Бертильона. Орды искателей напоминали отряды вербовщиков прежних лет, в стране одновременно действовало множество конкурирующих организаций, инвестирующих деньги в свой проект так же, как в добычу нефти или золота.
В 1924 году, перепробовав несколько занятий в Торонто, Патрик Льюис сделался искателем. Ни одно из найденных тел не соответствовало таблицам Бертильона, и на поиски миллионера были брошены толпы безработных. В те суровые времена любое упоминание о «нефтяном фонтане» или «забастовке» требовало незамедлительных действий. Поиски превратили тело миллионера в редкую монету, в пачку ценных бумаг.
Наибольший интерес вызвали у Патрика письма, переданные его семье полицией. Со временем ему удалось познакомиться с двумя сестрами Смолла, которых удивляло, что до сих нор никто не отнесся к этим письмам всерьез. Маньяки, медиумы, вымогатели, похитители — полиция и жена Смолла с презрением отвергли всех. Патрик был дружески принят сестрами Смолла в их доме на Изабелла-стрит. Лучше всех его знает Клара Диккенс, сказали они. Она была изумительной любовницей. Поговорите с Бриффой, он также думает, что она была идеальной женщиной для Эмброуза — не Тереза, его жена, та святая.
Патрик сел на поезд до Париса, Онтарио, и встретился с радиоактрисой Кларой Диккенс. Она стояла в прихожей рядом с матерью и заявила, что не будет говорить об Эмброузе Смолле. Утверждала, что с момента исчезновения его не видела. Он стоял и смотрел на нее. Она попросила его уйти.
В книгах он читал, как спасают женщин, которых понесли лошади, или тех, кто провалился под лед на замерзшем пруду. Клара Диккенс стояла на краю мира богатых. Говоря с ним, она слегка изогнулась перед зеркалом в холле, надевая сережку, не обращая на него внимания, он встретился глазами с ее отражением. Он был покорен — ее длинными белыми руками, нежными волосками сзади на шее, — как будто она, не оборачиваясь, выстрелила в него через плечо, смертельно ранив. «Изумительная любовница», «идеальная женщина».
А кем она еще была, кроме как любовницей Эмброуза Смолла? Она была одета на выход, в закрытое газовое платье с блестками, и напомнила ему стрекозу. Но в том, как она стояла к нему спиной, отказываясь поговорить по-человечески, что-то было.
Он вернулся на следующий день, и она открыла ему дверь в платье с закатанными рукавами. Руки были по локоть в муке.
— Я думал, ты богатая, — сказал он.
— С чего ты взял? Хочешь, чтобы я наняла тебя для поисков моего любимого?
Весь вечер и все утро Патрик пытался соблазнить Клару Диккенс, а на следующий день, когда он уже отчаялся, она соблазнила его. Когда он просматривал в местной библиотеке старые газетные вырезки об Эмброузе, вошла Клара. Он задремал над папками 1919 года, его щека неловко склонилась на плечо, как будто кто-то подкрался в тишине читального зала и сломал ему шею. Клара медленно вошла в библиотеку в белом платье и встала перед книжными полками.
— Я отвезу тебя в гостиницу.
Ее голос разбудил его. Она повернула стул к себе, села на него верхом, расставив ноги, наклонилась вперед и положила локти на спинку. Ее белое платье вобрало в себя весь солнечный свет в библиотеке. Ее смеющееся лицо вдруг напряглось. Протянув вперед длинную руку, она взяла одну из вырезок.
— Думаешь, что выйдешь на него через меня? Думаешь, он оставил на мне свою тень?
Он не мог ничего ей возразить, пораженный ее красотой. На нижнем веке у нее сверкала капелька воды, слеза от солнца, которой она не замечала.
— Пошли. Я отвезу тебя в гостиницу.
Он уже не помышлял об обольщении. Его измучил вчерашний ночной разговор у нее на крыльце, выходящем на Бродвей-стрит. Они волновались, их пылкие доводы звучали как дуэт. Обычно у него уходило несколько месяцев на то, чтобы с кем-то сблизиться, при малейшем намеке на отказ он поворачивался и уходил навсегда. Но он убеждал ее так горячо, что они до поздней лунной ночи просидели на крыльце, потешаясь над уловками других. Она не позволила ему целовать или обнимать ее стоя — вероятно, не хотела, чтобы их тела соприкасались.
Потом они шли под дождем вдоль Гранд-ривер к ее машине. Наверняка подарок Эмброуза, подумал он. Он так устал, что в нем не осталось ни изощренности, ни лукавства. А она не знала, что делать с его внезапной одержимостью. Она не торопясь отвезла его к гостинице «Арлингтон», и они сидели в ее машине.
— Завтра я пойду в библиотеку, — сказал он.
— Могу составить тебе компанию.
Прищелкнув языком, она кокетливо вздернула подбородок.
Было два ночи. Она сидела вполоборота к нему, сбросив туфли, одно колено рядом с рычагом коробки передач смотрело прямо на него. Она позволила поцеловать себя на прощание, и он несколько секунд сидел, глядя на ее лицо в узорах от уличных фонарей.
Он вышел, слишком сильно хлопнув дверью, и только через несколько шагов осознал, что звук был слишком громким. Он обернулся.
— Я не нарочно.
— Знаю.
Она сидела одна, очень тихо, с опущенной головой, и смотрела туда, где он только что сидел.
— Спокойной ночи.
— Спокойной ночи, Патрик.
Они вышли из библиотеки на яркий солнечный свет и сели в ее машину. Патрик нес с собой картонную коробку с заметками. Оба настолько устали, что по пути в гостиницу почти не разговаривали.
Его номер был залит ярким дневным светом, через открытое окно доносился уличный шум. Они заснули почти мгновенно, держась за руки.
Проснувшись, он ощутил на себе ее изучающий взгляд. Он мог различить только ее темное лицо и шею. Он чувствовал себя неловко из-за того, что уснул в одежде.
— Привет.
— Спой мне что-нибудь, — пробормотала она.
— Что?
— Я хочу, чтобы все было как положено. Ты умеешь петь?
Она улыбнулась, и он придвинулся ближе к ее мягкому телу.
После того как они занимались любовью, он подложил подушку себе под голову как можно ближе к Кларе и стал на нее смотреть. Проснувшись, он обнаружил, что она ушла, ее телефон не отвечал. Он вернулся в постель и вдохнул аромат оставшихся на подушке духов.
* * *
— Патрик, это ты?
— Да, Клара.
— У тебя странный голос.
— Я спал.
— Я отвезу тебя в одно место. Захвати что-нибудь выпить. И штопор. Я возьму еду. Мы там пробудем несколько дней.
Они ехали по извилистой дороге в Парис-Плейнс, мимо ущелий и табачных полей.
— Мы едем в один сельский дом.
— Эмброуза?
— Нет, моей подруги Элис. Я расскажу тебе о ней позже.
— У тебя и сейчас полно времени.
— Позже.
Они вошли в маленький дом с дровяной печью на кухне. По краю обоев там и сям были воткнуты птичьи перья. В алькове комнаты с окнами на три стороны стояла кровать. На полу лежал коврик. Мебели почти не было. Как в келье монахини. Подруги не будет пару дней, сказала Клара.
Позже ночью они, полуодетые, лежали на кровати под тремя окнами. Патрик любил спать один, в своем собственном мире, но с Кларой он лежал без сна, прижимая ее к себе. Ночью она медленно поворачивалась, словно какое-то существо на дне океана. Натягивала на себя в темноте все больше одежды. Она всегда мерзла ночью в этой морской комнате.
— Ты не спишь?
— Сколько времени? — спросила она.
