Нина Дмитриевна уселась на предложенный стул, из кармана халата достала книжку:
– Вот, для вас специально принесла. О пользе бега.
– Неужели вы и в самом деле думаете, что это поможет?
– Непременно. Если вы, конечно, перед собой цель поставите здоровым быть. Я вот что в этой книжке вычитала: «Люди, не имеющие цели в жизни, несутся по ней с такой быстротой, что не замечают её бесцельности».
Она закрыла книжку, передала Михаилу Петровичу и начала пятиться к двери.
– И ещё там прочтите обязательно и запомните: «Тело человека выражает его характер, а его характер выражает человека как духовное существо». Я, например, каждое утро пробегаю пять километров и чувствую себя хорошо. Ну, жду завтра звонка.
Опять незаметно исчезла Нина, а Михаил Петрович остался стоять, как приколоченный к полу. Одержимость какая-то есть в Нине? Здравым смыслом наполняет она каждую минуту своей жизни, интересом, делает её осмысленной, не то, что он, раскисший и больной человек.
К вечеру приехал Николай, и Коробейников вышел снова на улицу, пригласил шофёра на «свою» (так он считал) скамейку. Николай долго рассказывал о совхозных делах, о своей семье, о том, как двойнята утверждают себя, пытаясь уже вцепиться друг в друга, и этот весёлый разговор, кажется, добавил настроения. И когда спросил про Кожевникова, Николай быстро ответил:
– Старается он. Вроде и кричать меньше стал.
А может, права жизнь с её выводом – ответственность увеличивается от бремени собственных дел и поступков. Может быть, верно заметила Нина Дмитриевна – уводит Коробейников своих «спецов» от ответственности, а те в свою очередь не получают наслаждения в деле, стараются сбросить с плеч лишний груз. Так ведь удобнее, налегке, по жизни идти…
При воспоминании о Нине Дмитриевне родилась у Коробейникова мысль сделать что-нибудь приятное для этой женщины, и он попросил Николая:
– Ты в сувенирах разбираешься?
– В каких сувенирах?
– В каких-каких, – усмехнулся незло Коробейников, – если бы я знал в каких? Понимаешь, надо врачу одному подарить.
– Хорошо лечит?
– Да нормально, – усмехнулся Коробейников, и стало легче на душе. А ведь и в самом деле стало ему легче после встреч с Ниной Дмитриевной, словно добавилось оптимизма, веры в себя. Она, как судьба, стала стимулом к жизни, будто вытряхнула его из небытия, и теперь, чтобы ни случилось, Нина не исчезнет из его памяти, не пройдёт бесследно, не канет в царство прошлого.
– А всё-таки что купить?
– Ну, может быть, самовар какой-нибудь расписной или ещё что. Знаешь, бывают такие самовары хохломской росписи, красивые – глаз не отведёшь. Придумай, ладно?
– Ладно, – согласился Николай, – помаракуем. А мясо не надо привезти?
Иногда к Коробейникову обращались с просьбой выписать кусок свежей говядины или баранины – скудно стало сейчас в магазинах – и сейчас Михаил Петрович махнул рукой:
– Ладно, выпиши. Не забудь только в кассе деньги на мой счёт записать.
Утро следующего дня опять было стылым и холодным, натянуло тучи, как занавесило небо, и, наверное, скоро пойдёт дождь. Михаил Петрович зябко поёжился – не самый удачный день для занятий физкультурой. Но тут же сделал себе окорот – легко человек поддаётся соблазнам, самую простую ситуацию пытается выдать за какой-то рок судьбы, чтоб преждевременно сложить оружие, склонить голову перед участью. А ценность в том и состоит, чтобы переломить себя. Ведь если признаться себе, хочется ему сейчас услышать в трубке голос Нины. Очень хочется… Так, чего же он жмётся, как шелудивый пёс, которому и в Петровку холодно?
Заворочался на постели Альберт Александрович, глухо спросил:
– Далеко собрались, Михаил Петрович?!
– Хочу бегом заняться! – сказал Коробейников и страшно смутился.
– Выходит, лавры братьев Знаменских покоя не дают, да? Ну давайте, давайте, сбейте оскомину, – и отвернулся к стенке.
Холодный ветер обжёг Коробейникова, но он не отступил, затрусил по дорожке. Глухо постанывали, раскачиваясь, сосны, нудно звенел ветер в ушах, но в середине больничной площадки было тихо, и Михаилу Петровичу даже показалось приятным оказаться в этом затишье после свирепого холодка на бегу. Несколько раз пробежал по короткой дорожке, и глаза заволокло потом, точно туманом, дыхание стало тяжёлым, сдавленным. Ему казалось, что похож он сейчас на альпиниста, которого вогнали в плотное облако, и сейчас он ничего не видит, усталость давила на плечи, будто там бугрился огромный рюкзак. Но он отчётливо понимал – если сейчас поддаться чувству усталости – всё, он свалится на первую же скамейку, долго будет приходить в себя, а потом не сделает ни одного шага. Жалким и раздавленным тогда покажется он себе.
Он быстро прошёл по дорожке, снова вышел на простор, где по-прежнему сердился ветер, и стылость словно толкнула его в спину, а ноги налились силой. Он бежал и думал, что человек – существо ленивое, бездействие и жизнь лишает смысла.
Когда через несколько минут он звонил Нине Дмитриевне из телефонной будки-автомата, ему казалось, что сегодня он переборол себя, одержал важную победу над апатией и собственной ленью, но если бы ему сейчас приказали сделать то же самое, он не сделал бы и шага.
Нина словно ждала звонка, ответила быстро и, кажется, довольным голосом воскликнула:
– Неужели вы на улице, Михаил Петрович!
– И даже бегал!
Даже самому непонятно стало, почему ему захотелось сейчас похвастаться перед Ниной: может быть, показать, что её высокий человеческий дух придал силу, уверенность?
Нина Дмитриевна засмеялась:
– Вот бы интересно на вас сейчас посмотреть!
– А ничего интересного. Мокрый, как мышь.
– Да уж, представляю.
Они проговорили несколько минут, и когда Михаил Петрович поднимался к себе в палату, встретил Альберта Александровича. Тот с головы до пят осмотрел Коробейникова, сипло сказал:
– Вот что значит над собой издеваться. На вас лица нет, – и пошёл, покачивая головой.
Коробейников заглянул в ванную комнату, долго рассматривал себя в зеркало и не нашёл в себе никаких изменений. Только седая чёлка прилипла ко лбу, а так даже посвежел, глаза блестят по-молодому.
Ещё два дня бегал по утрам Коробейников с натугой, с сердцебиением и одышкой, а потом почувствовал, что приходит к нему вкус к бегу, а самое главное – эти утренние звонки Нине, болтовня обо всём, отчёт о дне минувшем и предстоящих планах. Три дня спустя Нина попросила:
– Заходите ко мне в кабинет, Михаил Петрович.
Он заглянул к ней после обеда и впервые оказался среди огромного количества банок и склянок, среди колб и пробирок, как в хорошей химической лаборатории, и удивлённо закачал головой:
– И как вы тут голову не сломаете, Нина Дмитриевна! Вон у вас сколько стекляшек разных.
– Поначалу так и было. Я ведь почему здесь оказалась? После института места биолога в школе не нашлось. Это в деревне и сейчас учителей не хватает, любую девицу готовы взять, лишь бы часы велись. А здесь – куда не сунешься – всё занято. Свой педагогический институт в городе, такой же биофак, как мы с Надеждой Григорьевной заканчивали, так что специалистов оседает много. Пришлось в больницу лаборантом устраиваться, а потом переучиваться заново. Хоть основы нам и давали в институте, но тут дело с живыми людьми имеешь, право на ошибку исключено…
Нина рассказывала доверительно, как-то по-домашнему уютно усевшись в кресло против Коробейникова, и он любовался сейчас её уверенным голосом, лицом, наполненным спокойствием и красотой. Есть что-то в Нине такое магическое, что притягивает к ней. Человек, который раздавлен, сжат прошлым, покорился судьбе, может прийти к печальному концу, и наоборот, такие люди, как Нина, остаются верны жизни, вечности, им не грозит опасность примириться с судьбой, для них жизнь – бесконечная возможность реализовать свои идеи, ценности, ум и талант.
Он легко улыбнулся, хотелось и дальше слышать голос чистый и звучный, и Нина словно прочитав его мысли, продолжила:
– После смерти мужа я совсем расклеилась. Полная покорность судьбе, не человек, а калека. Только жизнь продолжилась, дочка росла, как тут раскисать. Надо её на ноги ставить: то в школу бегу, то одежду-обувку подбирать надо – в магазин скакать. И всё на бегу, вскачь, как на лошади верхом. Может быть, отсюда и интерес к бегу появился.
– А дочка на маму не сердилась?
– Да нет вроде. Я утром прибегу из парка взмокшая, а она смеётся – говорит, как лошадь взмыленная. Она потом сама спортом увлеклась – в гандбольной команде играла. И сейчас в институте одна из лучших гандболисток. Господи, ей бы мужа хорошего!
Простая эта фраза, сорвавшаяся с языка Нины, Коробейникову очень понравилась своей простотой и душевностью, он почувствовал, как лицо его потеряло напряжённость, размягчилось, как будто чёрствый кусок хлеба, опущенный в воду. Ему страшно хотелось как-то утешить Нину, отвлечь её от этой думы, которая, наверное, не раз приходила ей в голову, волновала и смущала.
