— Сашка! — позвал сепар. — Тащи тряпку.
Действительность для Пашки затуманилась, и очнулся он уже в автобусе.
Они ехали обратно в Киев, и вместо квитка Пашка держал на коленях большой бумажный пакет, в котором прощупывались сосиски, колбаса, то ли сыр, то ли какие-то консервы, а сверху оранжевели мандарины, пересыпанные конфетами.
Пашка совсем не помнил, ни когда получил набор, ни как оказался в «пазике». В голове у него звучало: «Не надо. Я маленькая. Я маленькая…»
Ехали тихо. Не пели, не скакали, молчали и больше глядели в пол. Пашка случайно встретился взглядом с Никой Сизовской и не выдержал, отвернулся. А Ника сразу заплакала, словно он в чем-то был виноват.
Во рту горчило, льдистая дрянь засела в груди и колобродила там, колобродила.
Я маленькая.
— Может, вы еще не совсем потерянные, — сказал сепар, прощаясь.
Была почти полночь. Мамка встретила его на пороге, кутаясь в пальто, надетое поверх халата.
— Синок приїхав! Дай я тебе, кровиночку, поцілую.
Она ткнулась сжатыми в гузку губами в холодную щеку сына.
— Ой, та гостинців від проклятих сепаратистів понавозив! Хоч такий зиск. Щоб їм згоріти, цим сепаратистам.
Пашка сглотнул. Пакет уплыл из его рук. Хлопнула дверца холодильника.
— Їсти будеш? — спросила мамка из кухни.
— Не хочу, — мотнул головой Пашка.
— А що так?
Она подошла и пощупала Пашкин лоб. Взгляд ее был так невинен, так прозрачно-чист, что что-то в Пашке перевернулось окончательно.
— Не хочу быть фашистом, понимаешь? — выкрикнул он, чувствуя, что еще чуть-чуть и разревется. — Фашистом быть не хочу!
И стойко снес звонкую оплеуху.
Погранцы с месяц пропускали его «форд транзит» почти без досмотра.
Поэтому Серый и не волновался. Разве что чуть-чуть ныло в кишках, как от приближающегося поноса. Но это ничего, главное, самому верить, что поездка обычная.
Знакомый лейтенант Леша попросил его открыть фургон, обежал взглядом пустое проржавевшее пространство со сваленными ближе к кабине ламинатом, банками краски и упакованными в целлофан коврами и взял два пакета, стоящих у самых дверей.
В пакетах булькнуло, высунулась попка сырокопченой колбасы.
— Можете ехать, Сергей Николаевич.
— Спасибо, Леша.
Кому что.
Серый не гнал, хотя и очень хотелось. Иногда даже подтормаживал, словно пытался урезонить и сердце, тарабанящее форте, и мысли, выбравшие уже весь километраж. Тихо-тихо, спокойнее. Не куда спешить.
В Горловке он сгрузил краску и ламинат на склад как гуманитарную помощь, один из ковров занес в детский сад.
— Куда вы сейчас, Сергей Николаевич? — спросила молоденькая, похожая на Светку воспитательница.
— К себе, — улыбнулся Серый. — Заново отстраиваюсь.
Он действительно свернул к себе, ближе к Донецку, на пепелище, три года назад бывшее небольшим селом. Проехал мимо покосившегося, обгорелого забора, мимо развороченного взрывом дома Фроловых, мимо заброшенных огородов и одичалого сада.
Поздняя весна. Все цветет, будто ничего и не было. Зарубцевалось, стянулось, заросло зеленью. С людьми только сложнее. Кроме Серого селиться на прежнее место желающих пока не находилось.
Он заехал между остатками сарая и домом с желтыми заплатками из свежего бруса, сдал к торцу, накатив задним колесом на смородиновый куст. Почему-то стало больно, будто наехал на человека. Вспомнил: Димка сажал, маленький еще, лет семи… Ничего-ничего, не важно уже, он пересадит потом.
Серый заглушил двигатель.
В приопущенное окно задул ветерок, ворона каркнула, где-то далеко громыхнуло — не артиллерия, гроза.
Он посидел еще, решаясь, настраиваясь. Подумал: если сдох, то туда и дорога. Может, даже лучше бы было, если сдох.
Мир у нас. Мир.
Серый придержал ладонью задрожавшую губу, вылез, обошел фургон, открыл дверцы, затем, повозившись с замком, распахнул тяжелую подвальную дверь. Из подвала дохнуло запахами мокрого железа, дерева, маринованных помидоров. Серый спустился по ступенькам, нащупал выключатель. Щелк произошел впустую. Света не было. Скорее всего, опять где-то случился обрыв. Не теплостанция. Вздохнув, он наощупь прошел к полкам слева, достал из коробки ворох свечей, зажег от зажигалки сначала одну, потом еще три, поставил в блюдца, гоняя тени. Неверный свет прыгал, выхватывая из тьмы битые банки с соленьями, раму мотоцикла у дальней стены, бетонный пол в наплывах. Серый убрал с пути табурет, несколько пустых пластиковых канистр, оглянулся: ну, да, с небольшим заворотом получится.
Стул, сваренный из толстых стальных трубок и утопленный ножками в бетон, с высокой спинкой, стоял чуть в стороне. Серый подергал его, оттащил моток проволоки, достал из инструментального ящика молоток, миниатюрную пилку и кусачки, разложил рядом с мотком. Растер подошвой помидорину, откинул щепку. Ну, вроде чисто.
Вернувшись к фургону, Серый по очереди перекинул к борту два небольших ковра, открывая третий, перевязанный шпагатом, с выглядывающими из-под края кроссовками. Схватившись, он вытянул ковер к дверцам.
У нас — мир.
Человек, закатанный в ковер, не шевелился. Впрочем, Серый был почему-то уверен в его живучести. Чтобы такая тварь — и подохла?
Выбравшись из фургона, он стащил рулон вниз. Часть с верхней половиной тела чувствительно грянула о землю. Кроссовок в руке дернулся.
Ну и хорошо.
Серый захлопнул дверцы и постоял, отдыхая. Нельзя торопиться. Торопливость все испортит. Природа вон никуда не торопится и каждый раз берет свое.
Весна.
Потискав ноющие усталые пальцы, Серый поволок ковер по ступенькам вниз, развернул на бетоне кроссовками к ножкам стула.
Цепь! Где-то была цепь.
Он метнулся к нижним полкам, где держал фильтры, пружины и всякую прочую ерунду, разволновавшись, сбегал к фургону, проверил под сиденьями и, только вернувшись ни с чем, заметил цепь свешивающейся с поперечной железной балки.
Сердце разнылось. Вот дурак, подумалось. Сам же приготовил и забыл.
Дверь в подвал на всякий случай он запер на засов. Пропустил цепь за передними ножками стула, чуть вытянул ноги из ковра и защелкнул на щиколотках продетые в концевые звенья кольца от наручников. Ножницами перерезал шпагат и слегка размотал жертву. Цепь, выбрав длину, натянулась.
— Не верю, что не больно, — шепнул Серый.
На миг ему захотелось отказаться от затеи, но он вспомнил жену, Димку, Светку, сцепил зубы и замотал головой: не-ет, некуда отступать. Незачем. Три года мир…
Дальше Серый работал пилкой — снизу, сбоку, освобождая от ковра нижнюю половину тела. Спортивные штаны он сразу стянул к браслетам, обнажая волосатые ноги, подождал реакции. Реакции не было.
Когда показалась прижатая к животу рука, он перевернул порезанный ковер, выламывая и эту, и вторую руку за спину. Свел вялые ладони вместе, откусил от мотка проволоки сантиметров двадцать, накрутил эти сантиметры на запястья. Все спокойнее.
Мерцал свет.
Захотелось вдруг чаю. Обжигающе-горячего. Прям до дрожи. Серый сел на пол, ощущая клекот внутреннего напряжения. Скоро-скоро, эта сука скоро… Не удержался, стукнул кулаком по ребрам лежащему — жалко, ковер смягчил.
Он часто представлял себе, как это будет. С того самого момента, как Украина в лице своего президента объявила всех участников антитеррористической операции героями. Первым делом решил резать пальцы. Затем — яйца. Остальное зависело от импровизации. Но пальцы и яйца — обязательно. Первым делом.
Мир у нас. Все герои. Все, кто убивал, насиловал, грабил. Все.
Никакого суда. Никакого разбирательства. Поцелуи взасос и всеобщая, сука, свидомая шизофрения. Мы — герои.
Нет, ребята, только пальцы и яйца.
Серый выволок человека из остатков ковра, напрягшись, приподнял его и завалил на стул. Прижал коленом. Урод весил где-то под сотню. Ляжки толстые. Губы сочные. Проволоку с запястий пришлось размотать, чтобы тут же закрепить правую руку героя на подлокотнике. Еще двадцать сантиметров от мотка — и уже левая оказалась прихвачена двумя оборотами к железной пластине. Тело само сползло на сиденье.
Но Серый не удовлетворился сделанным и замотал проволокой все до локтей, потом срезал с урода спортивную кофту, майку и трусы. Комочек гениталий в паху его едва не насмешил. Героическое, сука, хозяйство.
Все?
Голый человек на стуле упирался подбородком себе в грудь. Серый, подумав, еще и шею проволокой притянул к прутьям спинки.
— Ну вот, — сказал он негромко, — теперь и приступим.
Правда, вопреки собственным словам, Серый просто сел на табурет напротив. Вспомнился вдруг Димка, ковыряющийся в двигателе «Явы»: «Пап, да блин, как ты на ней ездил-то?». Звон ключей. Чумазое лицо, сморщенный нос, такие родные складочки через переносицу…
