Значит, вот он какой, этот мир, из которого пришел господин Адамсон. Конечно, это он. Но вполне могло быть, что я провалился в самого себя. Я думаю, внутри меня все выглядело так же. Тогда, уже тогда. В той черной сердцевине, куда я еще никогда не заглядывал, о которой я только догадывался, потому что иногда, посреди ясного солнечного дня, меня пугали кошмарные видения. Так же неожиданно, как передо мной очутился господин Адамсон.
Может, я попал в силовое поле той черной дыры внутри меня, которая поглощает и удерживает все, что мне довелось узнать в жизни? Того таинственного хранилища, в котором все удерживается и почти ничто не может вырваться наружу. Так и есть: я нахожусь внутри себя самого, вижу все — вот она, плата за мою дерзость, — и не могу освободиться от засасывающей силы моего хранилища. Я попал в свою собственную память. И застрял там навсегда.
В моем сознании вспыхивали картинки, но они мелькали с такой скоростью, что исчезали, прежде чем я успевал разглядеть их — хотя и знал: это мне знакомо, это — освобождение… Так я и летел через себя самого. Я был очень взволнован. Правда, эти картинки пропадали так быстро, что, пока я, пугаясь и узнавая, рассматривал одну, на меня уже обрушивалась следующая и вытесняла предыдущую. А следом — еще одна и еще. Дикая гонка самых разных видений. Я — словно в жару и так ясно отдаю себе отчет в происходящем, как это бывает только в самое последнее мгновение перед смертью. Иногда я почти понимал, что происходит. Но вот что?
Я потерял рассудок? Что это такое, где я? В чем это я вязну — в каком-то влажном мху? В болоте из крови? Я один или тут есть кто-то еще? Я умер? Это что, один из подлых трюков сопровождающего — поддерживать во мне веру, что я отсюда выберусь? Кстати, а где господин Адамсон? Рядом со мной? Может, во мне? Или я в нем? Что, что постоянно гонит меня вперед? Кровь, здесь пахнет кровью! А это необозримое красное море — кровь всех предыдущих мертвецов? Может, я вижу их — эти прозрачные тени лиц? Эти бесконечно печальные лица, мимо которых меня несет, сквозь которые я прохожу, — я их знаю? Я видел их раньше, эти взгляды без мольбы, без надежды?
Мне показалось или духи вокруг меня действительно стали беспокойнее? Из-за меня? Они начали раскачиваться из стороны в сторону? О! Они смотрят мимо меня, но враждебно! Злобно! Я слышу или мне мерещатся крики господина Адамсона «Быстрее, парень! Возьми себя в руки!»? А как? Может, надо шагать, как Гроучо Маркс, уходящий от погони, огромными шагами, но чтобы было похоже на бесцельную прогулку? Достаточно ли быстро я пролетаю сквозь мертвецов, чтобы их подозрения возникали только у меня за спиной, а миллионы передо мной и не догадывались, что я — живой? Кажется, несколько мертвецов позади меня, и слева, и справа, да и впереди тоже разинули рты! Обнажили блестящие острые зубы и, широко раскрыв глаза, начали искать свою добычу! Меня!
Зачем я запел? Чтобы спастись, уцелеть? И господин Адамсон, который теперь шел, как и я, широко шагая, пел тоже? А вдруг мертвецы, все сразу, догадались, что здесь появился чужой? И возмущение этого сонма докатилось до горизонта? Из-за этого такой вой? И может ли быть, что мое пение меня спасло? Этот тонкий писк? Ведь когда я издавал эти жалкие звуки, находящиеся близко от меня мертвецы, которые теперь бушевали, как бескрайний ураган, на несколько мгновений от неожиданности чуть медлили со смертельным укусом, и я успевал проскользнуть дальше, где они уже не могли до меня дотянуться, и так далее. А может, мне помогала кость моего динозавра? И как она снова оказалась у меня в руке? Ах, мертвые, эти мертвые не хотели, чтобы я жил. Опускаясь, я чувствовал, что не в силах сопротивляться им. Я сдался. Моя последняя мысль: «Если мертвые захотят, они меня поймают». Падая на землю, я словно столкнулся со стеной — и вдруг все обрело четкость. Я лежал на камнях, на теплой каменной плите. Закатное солнце светило мне в глаза точно так же, как оно светило, когда я выходил из дома. Я снова в саду господина Кремера? Я глубоко вдохнул и выдохнул. Прекрасный воздух. Я застонал. Все разноцветное! Свет! Он так слепил мне глаза, что я едва видел господина Адамсона, хотя он стоял прямо надо мной и утирал пот со лба. Правда, не было ни пота, ни лба, до которого он мог бы дотронуться, видно, господин Адамсон тоже растерялся.
— Уф-ф! — выдохнул он.
— Да, это точно! — ответил я. Закрыл глаза и тут же заснул.
Когда я проснулся, солнце стояло на том же месте. Значит, несмотря на чудовищную усталость, я вырубился всего на несколько секунд, не больше! Три-четыре вдоха, так мне показалось. Господин Адамсон по-прежнему был около меня, только он больше не стоял и не вытирал воображаемый пот со лба, а сидел неподалеку на камне и осматривался, вертя головой, как петух. Я поднялся на ноги, потянулся, зевнул и улыбнулся ему. Я чувствовал себя хорошо, намного лучше, чем до сна.
— Солнце точно на том месте, где оно было в саду господина Кремера! — крикнул я.
— Тс-с-с! — прошипел господин Адамсон, продолжая осматриваться и не глядя в мою сторону. Он шептал с закрытым ртом, почти не шевеля губами: — Мы здесь не одни, не думай. — Я посмотрел вокруг себя — ни души, куда ни глянь, — и почувствовал, что меня овевает холодный воздух. Я задрожал и взглянул на господина Адамсона.
— Понимаю! — прошептал я.
— И не смотри на меня, когда со мной разговариваешь! — не глядя на меня, сказал он.
— Но ведь прошло совсем мало времени! — произнес я так же тихо, как он, и посмотрел на желтый камень у меня под ногами. — А я замечательно себя чувствую!
— Ты проспал целый день и целую ночь, — пробормотал господин Адамсон, не разжимая губ. — Двадцать четыре часа. И я не берусь судить, сколько времени мы провели там внизу. Может, одну минуту. Но может быть, и сто лет.
— Сто лет? — шепотом закричал я.
— Или тысячу.
Солнце светило уже не так ярко, как при моем пробуждении — после долгой темноты под землей я стал чувствовать даже слабые проблески света, — и я начал различать очертания пейзажа вокруг себя. Я сидел на вершине горы, скорее холма, среди горячих от солнца камней. Какие-то руины из гигантских каменных блоков. Чуть пониже, наискосок от меня, — ворота, над ними два высеченных из камня сказочных зверя. Еще ниже простиралась равнина, залитая красным сияющим закатным светом. По всей долине — одинокие деревья, посаженные в определенном порядке. Оливы, я сразу это понял, хотя никогда раньше не видел ни одного оливкового дерева. И не пробовал оливок. 1946 год! Тут и там виднелись дома с плоскими крышами. Немного дальше — деревня, она выглядела так, словно какое-то божество огромной метлой смело несколько десятков этих домиков в кучу. Я уже успел настолько привыкнуть к свету надземного мира, что рассмотрел даже крестьянина, который гнал перед собой крошечного осла. На горизонте блестела полоска света, наверное, это было море. Когда я посмотрел назад, то увидел у себя за спиной фиолетовую горную цепь, окутанную тенью. И я наконец вопросительно поглядел на господина Адамсона.
— Микены, — пробормотал он.
— Ага. — Я понятия не имел, что он имел в виду.
— Греция. Больше нет ни одного пологого выхода. Входа, я хотел сказать. Самое трудное ты преодолел. Теперь мне только нужно отправить тебя домой.
— Тогда пошли.
Я поднял кость динозавра и сделал первый шаг. Но господин Адамсон по-прежнему сидел и беспокойно оглядывался. Потом неподвижными, словно каменными, губами проговорил:
— Ты видишь ворота там, внизу? — Узкая тропа, круто спускающаяся с холма, вела по каменистому склону, по обломкам камней и древним кривым ступеням вниз, к городским воротам, которые охраняли два каменных чудовища, раскаленные последними лучами заходящего солнца. — Там мы встретимся. Когда стемнеет и мы выберемся из города, тогда мы будем в безопасности.
Я пустился в путь, больше не оглядываясь на него. Кость динозавра служила мне посохом, так что я всего один раз несколько метров проехал по склону. А внизу тропа превратилась в настоящую дорогу, узкую, но надежную. Солнце опустилось совсем низко и слепило мне глаза. Еще пара прыжков через колонны, каменные блоки и стены — и вот я стою перед воротами, над которыми несут свою вахту невидимые мне теперь каменные чудища. Передо мной — сложенная из каменных глыб стена высотой с дом, вдоль нее — ведущая вниз улица. Она вымощена древним мрамором. На камнях — розовые солнечные блики, но вот солнце опустилось за горизонт.
Господин Адамсон появился только тогда, когда солнце совсем село и даже небо больше не светилось фиолетовым светом. Вместо солнца из-за горизонта взошла почти круглая луна. Городские ворота превратились в черный проем, скрывший меня, а долина стала похожа на бесформенное озеро, в котором очень далеко светились два-три огонька. И тут передо мной возник господин Адамсон. Сквозь него была видна Большая Медведица.
