Господин Адамсон появился только тогда, когда солнце совсем село и даже небо больше не светилось фиолетовым светом. Вместо солнца из-за горизонта взошла почти круглая луна. Городские ворота превратились в черный проем, скрывший меня, а долина стала похожа на бесформенное озеро, в котором очень далеко светились два-три огонька. И тут передо мной возник господин Адамсон. Сквозь него была видна Большая Медведица.
— Наконец-то, — прошептал я. — Папа здорово разозлится, если я приду поздно.
— Здесь внизу шептать уже не надо, — сказал он обычным голосом. — Мы достаточно далеко от входа. И торопиться нам больше ни к чему.
— Но папа! — воскликнул я. — И мама!
— Они сейчас жутко волнуются. — И господин Адамсон, стоя в тени ворот, развел руками. — Это в лучшем случае. В худшем они умерли уже сто лет назад. Или десять тысяч.
Я в ужасе посмотрел на него.
— Так чего же мы ждем?! — закричал я, да так громко, что господин Адамсон приложил указательный палец к губам, хотя мы и выбрались из территории, подвластной мертвецам.
— Я доведу тебя до полицейского поста там внизу, в деревне. — И он сделал широкий жест рукой, показывая на долину. — Здешние полицейские — специалисты по таким случаям, как ты.
— А что я за случай?
Господин Адамсон выглянул из черной тени, скрывавшей нас, и посмотрел назад, на руины античного города, которые возвышались за нами. Он показал на камни наверху и сказал неожиданно весело:
— А вон там, должно быть, могила Клитемнестры.
— Кого?
— Ты не знаешь, кто такая Клитемнестра? — Я помотал головой. — А Агамемнон?
— Нет.
— Эгисф? Менелай? Елена? Парис? — Я беспомощно развел руками. — Школы теперь не то, что прежде. — Он рассмеялся. — Клитемнестра была царицей всего этого. Я нашел ее могилу. Да-да. Я. Вместе со Шлиманом. Генрихом Шлиманом. Раньше я часто рассказывал эту историю.
Я смотрел на него, широко открыв глаза, чего он не мог видеть, ведь мы все еще стояли в городских воротах, где не было света. Некоторое время мы молчали.
— Ты мне не веришь? — спросил он.
— Верю. Я во всем вам верю. — Я почесал лоб. — Шлиман. Это имя я уже однажды слышал.
— Шлиман известен всему миру. Это он раскопал Трою.
— Тоже вместе с вами?
— Нет-нет. Микены были позднее, в тысяча восемьсот семьдесят шестом году.
— В тысяча восемьсот семьдесят шестом?! Разве вы тогда уже жили?! — воскликнул я.
— Я еще жил, молодой человек. Пошли. — И он вышел из темноты на улицу, освещенную лунным светом. Я поплелся за ним, но он тут же остановился. — Вон смотри. Львиные ворота. — Он указал наверх. — Они были засыпаны камнями до самых лап. Адская работа, скажу тебе.
— Да разве это львы? — рассмеялся я. — Это собаки. Отвратительные собаки.
Луна стояла прямо над нами. Вокруг нас лежали тени, похожие на монстров, тысячи приготовившихся к прыжку чудовищ. В сухих кустах шуршало какое-то животное, наверно гиена, а может, пума. Слышалось стрекотание кузнечиков. Вдали, очень далеко лаяла собака. Казалось, господин Адамсон совсем не боится, ни чуточки. На его месте я бы тоже не боялся.
— Шлиман, Шлиман, — повторял я, шагая рядом с ним. — Совсем недавно кто-то о нем говорил.
— Я мечтал побывать здесь. Со Шлиманом. — Господин Адамсон был из тех людей, кто останавливается, когда хочет что-то сказать. Обычно так делают старики. Я тоже остановился. — Здесь, где так много света. Где жарко. Видишь ли, я из Швеции, если ты этого еще не понял. За полярным кругом половину жизни господствует вечная ночь. И всю жизнь жуткий холод.
— Так вы швед! — закричал я и передразнил его акцент, это пение глубоких гласных. — А я думал, так разговаривают мертвые.
— Да не имеет значения, откуда я. — Господин Адамсон не обратил внимания на мою дерзость. — У меня много разных версий. Биби я рассказывал так: я приехал в Микены, потому что человек по имени Панагиотис Стаматакис взял меня с собой. Он работал в Министерстве внутренних дел в Афинах и должен был помогать Шлиману. Официально. На самом деле он приглядывал за ним во время раскопок, так как у Шлимана была дурная репутация — он воровал, как сорока. Уже в Трое он приделал ноги всему, что не было закреплено крепко-накрепко.
Мы стояли, освещенные лунным светом, перед гигантской внешней стеной Микен. На стене лежала моя черная тень. Только моя. Господин Адамсон не отбрасывал тени. Я знал почему и все-таки ужасно испугался, когда это заметил. Не оглядываясь на господина Адамсона, я помчался вниз по склону. Правда, он меня скоро догнал, но сразу же снова остановился и с таким жаром продолжил свой рассказ, словно эта история до сих пор жгла его душу.
— Когда мы сюда прибыли, вон туда, наверх, — кричал он, — мы нашли Шлимана в равной степени счастливым и измотанным. Он пребывал в эйфории, потому что откапывал одну царскую гробницу за другой, и измотан, потому что день и ночь дул сильный ветер, нескончаемый ураган, и песок попадал в глаза ему и всем членам его экспедиции. Через полчаса ты уже выглядел как ходячая дюна. В Микенах все были похожи друг на друга, все превратились в покрытых песком привидений, которые кирками и лопатами копали землю. Все так сильно кашляли и чихали, что мы услышали их уже на подходе к цитадели, еще до того, как сами вышли на ветер и тоже начали чихать и кашлять. Когда я рассказывал эту историю Биби, мы в этом месте изображали вой ветра — у-у-у, у-у-у, а потом кашляли и чихали. Я смеялся, а Биби была в восторге.
— Ну конечно, — сказал я, — Биби.
Он подошел ко мне, и я на мгновение испугался, что он, как все старики, которые останавливаются, когда говорят, еще и руку мне на плечо положит. Но господин Адамсон этого не сделал, он кричал мне свою историю прямо в ухо, но при этом я не чувствовал ни его дыхания, ни какого-либо запаха.
— Шлиман сразу же понял обязанности Стаматакиса, и оба невзлюбили друг друга почти с первого взгляда. Мне тоже Шлиман не казался особенно симпатичным. Сказать по правде, я считал его довольно-таки противным. Он обладал беспощадной энергией и уже с пяти часов возился со своими камнями. Разговаривал только о камнях. Он и меня гонял, хотя я подчинялся не ему, а Панагиотису Стаматакису. Я был помощником Стаматакиса, хотя совершенно не понимал, зачем тому нужен помощник. Но скоро и я копал, как сумасшедший, а Шлиман следил за мной, и, надо сказать, у него был прямо-таки дар появляться именно тогда, когда я на секунду опускался на камень, чтобы отдохнуть. Или когда я находил что-нибудь стоящее. Черепок, иногда даже целый сосуд для жертвоприношений. Тогда он сразу же вырывал его у меня из рук и показывал всем, что он нашел, а меня посылал копать в другом месте, где вначале надо было разгрести два метра дерьма, прежде чем дойдешь до чего-то интересного.
— Но потом вы нашли клад! — Я не спрашивал, я утверждал. И воспользовался случаем сделать два шага вперед. Гиена, а может, и пума подошла к нам поближе, по крайней мере, я видел тень совсем недалеко. Тишина, глубокая тишина, только кустарник шелестит на ветру. Мне казалось, что дул прохладный ветер. Но может, мне было холодно из-за того, что господин Адамсон больше не держался на некотором расстоянии от меня.
— Да, — ответил господин Адамсон, все еще стоявший возле меня. — Нет. — Я уже успел забыть, на какой вопрос он отвечает. — София нашла клад и на прощание подарила его мне.
Я вспомнил свой вопрос.
— София?
— Жена Шлимана. Вначале я совсем не замечал ее, она ничем не отличалась от остальных. Целую неделю, даже немного дольше, я принимал Софию за мужчину и обратил на нее внимание только потому, что ее лопата, казалось, чувствовала сокровища, как виноградная лоза воду. Она шла по траве, останавливалась, говорила: «Тут!» — и начинала копать. Она была совсем другой, чем ее муж, который напоминал паровой отбойный молот и больше всего хотел просто взорвать все крепостные стены, как уже сделал в Трое, чтобы добраться до самых глубоких слоев. София нашла могилу Клитемнестры. А в ней клад. Головное украшение из чистого золота, вроде золотых кос, бусы из сотни золотых нитей. Сколько раз Биби просила меня рассказать это! Она любила сказки с принцессами, золотом и блестками.
— Женщины, — заметил я. — К индейцу из племени навахо они не посмели бы приставать с такой ерундой. — Я снова попытался пройти вперед, мне даже удалось добраться до следующего поворота дороги.
— Однажды, — продолжил господин Адамсон, догнав и остановив меня, — София надела эти украшения для меня. На ней были только украшения.
— Почему? — Я остановился как вкопанный. Может, ночи тогда были такими жаркими, что ей просто было невмоготу в одежде?
— А вот почему: ей было двадцать четыре года. Я всего на год моложе! А ее мужу уже пятьдесят четыре, и говорил он только о Гомере и Атридах.[3] И с ней тоже. На древнегреческом! Он не замечал, а может, перестал замечать, как она прекрасна. Я однажды сказал ей это, когда мы копали рядом, и она так покраснела, что песок на ее щеке стал белым. А ты знаешь, откуда берутся дети?
