– У нее может не оказаться этих нескольких дней.
– Вы действительно собираетесь убить ее?
– Пока Роден против этого, мы этого не сделаем, – сказал Ван Гог. – Но я думаю, мы сумеем его переубедить. Яблонская слишком вызывающе себя ведет.
– Ты говорил с вдовой Пикассо? – я меняю тему разговора.
– По поводу шахмат и книг? – он смотрит вдаль, словно забыв про меня на долю минуты. – Я не буду разговаривать с ней об этом.
– Почему? – удивился я.
– Парни, идите нюхать! – прокричал Миро из комнаты.
Раздался звонок, вслед за которым появились четыре девицы. Все они были одинаково длинноноги, улыбчивы и худощавы. И, главное, они были одного роста, что особенно меня удивило.
Девушек было четверо, нас пятеро. Так получилось, что я оказался один в ванне с холодной водой. Я качался на волнах, заплывая все дальше, и с проходивших мимо яхт мне салютовали яркими флагами.
– Здесь занято? – женский голос.
Голая девочка лет шестнадцати, с торчащей грудью и плоским животом, забрызганным спермой.
– Залазь, – предлагаю я.
– Холодная! – ежится она, опускаясь в воду рядом со мной. При этом ее нога касается моей.
– Я добавлю горячей.
– Ты кто? – спрашивает она.
– В смысле?
– Их я всех знаю, – она кивает в сторону комнаты, где, судя по звукам, набирала обороты странная оргия. – А тебя вижу в первый раз.
– Я – писатель, – говорю я.
– Что же ты пишешь?
– Детектив.
– Я читаю иногда детективы, – призналась она. – А о чем твоя книга?
– Сложно сказать, – признаюсь я.
– Тогда о ком? – она формулирует вопрос иначе.
– Обо всех, кого я знаю. О Ван Гоге, о Родене, о Миро. Обо мне. О тебе, если захочешь.
– Не хочу, – она даже отодвинулась от меня, создав несколько миниатюрных волн. – Я не хочу участвовать в детективе.
– Я тоже не хочу, – сказал я.
– Ты забавный, – никогда раньше мне не говорили, что я забавный. Слушая ее голос, я испытывал неведомые ранее импульсы, идущие из потаенной глубины солнечного сплетения.
– Знаешь, такое редко бывает… – я с трудом подбираю слова. – Бывает,встречаешь какого-то человека, случайно, в дурацкой ситуации, и тут же понимаешь, что этот человек близок тебе, находится с тобой на одной волне… Понимаешь, о чем я говорю?
– Понимаю, конечно, – она улыбнулась уголками глаз.
– Сделай мне, пожалуйста, минет.
Ван Гог лежал на диване с сигарой в зубах, Шагал валялся на ковре, время от времени вяло хватая проститутку, сидевшую рядом с Роденом, за ноги, которые та свесила с кресла, в котором курила, всецело отдаваясь этому занятию. Две девушки сидели на корточках возле невысокого столика, убирая со стеклянной столешницы остатки кокаина.
– Нужно за коксом послать, – предложил Шагал.
– Я позвоню, – ответил Миро, появившись в дверях комнаты.
– И закажи еду, плиз, – попросил Ван Гог.
Гулкие часы пробили в коридоре одиннадцать.
Ван Гог встал с дивана, закутался в халат и босиком вышел на балкон.
– Ты идешь, Альбрехт?
Я завернулся в простыню и пошел за ним.
– Ты слишком медленно продвигаешься, – произнес Винсент, выпустив облако дыма с резким запахом.
– Неизвестно, что искать и где искать, – возразил я. – Поэтому мы топчемся на месте.
– Где искать? Ищи здесь. Что искать? Ищи убийцу.
– Нелегко найти убийцу, когда речь идет о самоубийствах.
– Встреться с Яблонской снова. Позвони ей прямо сейчас, – он достал из кармана халата телефон и протянул его мне.
– Я не помню номер, – сказал я.
– Я помню, – ответил Ван Гог.
Дюрер: Алло, Татьяна?
Яблонская: Да. Кто говорит?
Дюрер: Это Альбрехт.
Яблонская: Привет, Альбрехт. Зачем ты звонишь?
Дюрер: Я хотел снова увидеть тебя.
Яблонская: Увидеть зачем?
Дюрер: Я просто хочу встретиться с тобой. Мы не поговорили в прошлый раз.
Яблонская: Знаешь, Альбрехт, все, что я могла сказать, я тебе уже сказала. Остальное я скажу брату Дали, если он появится. А с тобой я не собираюсь обсуждать ни Сальвадора Дали, ни мои с ним отношения.
Дюрер: Я хотел поговорить не о Сальвадоре.
– О чем же? – в ее голосе я услышал удивление.
– О шахматах, – наобум произнес я.
– Хорошо, – сказала Яблонская после паузы. – Давай сыграем в шахматы. Ты помнишь, где я живу?
Спускаясь по лестнице от Миро, я встретил двух людей. Первый из них, судя по наглому и одновременно настороженному лицу, был наркокурьером, выполнявшим заказ ребят. Во втором парне, которого я встретил двумя пролетами ниже, я узнал официанта, с которым беседовал в первый день своего пребывания в Киеве.
– Я чувствовал, что встречу Вас здесь, – он поставил пакет из ресторана на ступеньку. – Вот. Это от Вашего брата.
Я взял конверт, подрагивавший в его руке, дал ему десять долларов и вышел на улицу. Под конусообразным светом фонаря я распечатал конверт. В первую секунду мне показалось, что конверт пуст, и сожаления о безвозвратно ушедшей десятке нахлынули на меня. Я перевернул конверт и встряхнул его – на асфальт выпала визитная карточка.
«Казимир Малевич. Организатор Тренинга».
Номера телефона на визитке не было, только адрес электронной почты.
Положив визитку в карман, я собрался ловить такси, но потом решил прогуляться пешком – идти минут десять. Из мерседеса, стоявшего на обочине, мне просигналили. Это Гоген – совсем забыл про него.
– Я иду на Крещатик пешком, – говорю я в приоткрывшееся окно автомобиля. – Хочешь – поезжай за мной.
– К Яблонской? – уточнил Гоген. – Я тоже пройдусь.
Он вышел из машины и пошел в десяти шагах позади меня.
Пьяные люди парами и тройками вываливались из баров и кафе. Ночной ветер нес по тротуару обрывки газет и целлофановых кульков. Немного болела голова – отходил кокаин.
Когда я проходил мимо какого-то затрапезного питейного заведения, охранник вытолкнул из него невысокого молодого человека в потертой кожаной куртке. Он чуть не сбил меня с ног, и я подхватил его под мышки, чтобы парень не упал на асфальт.
– Дюрер? – удивленно произнес он, приняв нормальное положение.
Это был Клод Моне, мой институтский приятель, которого я вижу не чаще раза в год, и всегда радуюсь этим встречам.
– Сто лет тебя не видел, Альбрехт! – проорал он. – Как ты поживаешь? Где ты был все это время?
– Я ездил отдыхать, – ответил я. – А ты как, Клод?
– В полном порядке. Месяц назад развелся, а позавчера разбил машину. У тебя есть деньги?
Я пошарил в кармане и дал ему немного денег.
– На днях отдам, – пообещал Моне. – Я тебе позвоню. У тебя тот же номер телефона?
Какой «тот же», интересно? Я никогда не давал свой номер Моне.
– Как Кете? – спросил он. – Вы по-прежнему вместе?
– Нет, – ответил я.
– Я ее видел на днях. Но мы не разговаривали.
– Наверно, ты ошибся, – сказал я. – Кете нет в городе.
– Значит, она уже вернулась, – возразил Моне. – Я не мог ошибиться – видел ее из окна машины, когда стоял в пробке. Она кого-то ждала возле метро.
– Все в порядке, Альбрехт? – это был Гоген.
– Привет, меня зовут Клод, – Моне протянул Гогену руку, и тот неохотно ее пожал.
– Опоздаем, – сказал мне Гоген, кивнув в ту сторону, куда мы держали путь.
Я попрощался с Моне, и мы пошли дальше.
– Это твой знакомый? – поинтересовался Гоген.
– Как ты угадал?
Я был очень раздражен. Во-первых, самочувствие. Во-вторых, Моне, зачем-то напомнивший мне про Кете. Какого черта ему нужно было заводить разговор о девушке, которую он принял за Кете Кельвиц? Какого черта вообще это все?
Что происходит?
В последнее время я часто задаю себе этот вопрос, и для меня он лишен иронии. Что со мной происходит? Со мной ли это происходит? Происходит ли что-то вообще, или же то, что я вижу вокруг себя – это обездвиженные волны, которые произвожу своими лапками я, муха, застрявшая в застывающей смоле? В янтаре нет жизни, это мне хорошо известно, но я ничего не могу поделать с тем, что моя жизнь становится этим полудрагоценным камнем.
– Пришли, – говорит Гоген.
Наконец-то!
31. Певица, писатель, художница
По привычке я толкаю дверь квартиры Яблонской. Дверь заперта. Звонок по-прежнему не работает. Остается стучать по бронзовой ручке.
Я слышу за дверью женский голос, который не принадлежит Татьяне. Разобрать все слова невозможно, сквозь дверь проникают обрывки сказанного.
– Это она?… У нее хватает наглости… сюда… Как ты можешь? …совсем не нужна…
Яблонская открывает дверь. Она в халате. Из-за ее спины выглядывает девушка-подросток, в таком же халате – белом с голубыми цветами. Ей лет пятнадцать-шестнадцать, и только легкая тень под глазами выдает, что она лет на пять старше своего биологического возраста.
– Привет, Альбрехт, – говорит Татьяна. – Хотя ты не Альбрехт. Как тебя называть?
