Глава 4
Когда Марк появляется из туалета, Николь говорит ему:
— Ты нормально себя чувствуешь?
— Нет, ебаный в рот, — говорит он. У него диарея. — Ты бы себя нормально чувствовала?
Она заплатила и ждала его у туалетов, там, где располагался въезд на заправку, и повсюду этот ярко-оранжевый и лимонно-зеленый, и все эти гигантские постеры, рекламирующие завтраки и мороженое. Огромные фотографии превосходных блюд, от которых наизнанку выворачивается желудок. Николь проигнорировала его вопрос, а он и не ожидал получить ответ, и вместо этого Марк говорит, говорит так спокойно, как будто они только что вышли из супермаркета или приехали забирать Джемму с плавания:
— Нам надо поторапливаться, любимая.
Он хотел сказать: подожди минуту, может, нам выпить кофе, съесть еще один гамбургер, еще по мороженому? Не то чтобы он мог справиться с предыдущим заказом. Он хотел сказать: а может, нам просто немного посидеть в машине на парковке? И понаблюдать, подумал он, как люди въезжают и выезжают со стоянки, и как по главной дороге ползет пробка, и облака по-прежнему сходят с ума, на минуту выпуская солнце, которое сияет огромными туманными вспышками, а затем плавятся, и тяжелеют, и темнеют, сгущаясь перед очередным ливнем. Ему кажется, что эти облака, как и он сам, не знают, что делать дальше. Мечутся ото всего этого противоречивого давления. А тут еще и живот прихватило. И он думает, что ему не стоит далеко отходить от туалета.
— Хорошо бы.
— Откуда ты знаешь?
— Просто знаю.
Он забирается в машину, чувствуя, что не может справиться со своими слабыми и дрожащими конечностями.
— Она твоя дочь, — говорит Николь, и он набирает скорость, выезжает на главную дорогу, старается втиснуться перед машиной, за которой ползет караван — но всего лишь сигналит — и с удовлетворением чувствует, что его ноги и руки по-прежнему слушаются его, совершая нужные движения.
— Представь, что она сейчас чувствует. Ей сейчас еще тяжелей. Ей только тринадцать.
— Правда, что ли? — говорит он.
Но Марк все пытается представить себе, что же испытывает она, и вот он курсирует по Ньюбери, по центральных улицам, запруженным всеми этими машинами, пар кующимися или ждущими, пока освободится парковочное место, и все это непрекращающимся круговоротом, а потом возникает сложная односторонняя система с кучей мелких круговых перекрестков, пешеходных переходов и бессмысленными, глупыми пробками в этот банковский выходной, а Николь выкрикивает, куда ехать, в большинстве случаев неправильно — хотя он понимает, что это вина Ким, потому что изначально именно она дала этот адрес — а он огрызается в ответ, лупит по рулю и с визгом тормозит, боится снова сбиться с пути. Он пытается представить себе, что такое — быть ребенком, подростком и в первый раз за десять лет увидеть собственного отца. Но он может только представить себе, каково ему было бы неожиданно снова увидеть своего собственного отца, с которым они не виделись около двадцати пяти лет. Не виделись с тех пор, вдруг понимает он, как ему исполнилось тринадцать, он был примерно возраста Лили, с тех пор, как его отец оставил его мать ради другой женщины и забрал с собой его младшего брата Робби. Он так никогда и не узнал, почему они так решили. Хотя до него быстро дошло, что это решение было окончательным, потому что они переехали в Канаду — его папа, и его брат, и эта женщина Сью, и ее дочь от первого брака. Абсолютно новый семейный союз, вот только, как позднее он узнал, этот семейный союз просуществовал недолго.
А сам Марк между тем остался в Норфолке со своей матерью, только он, и его мама, и ее новая, полная надежд жизнь. Она все время куда-то уходила, оставляя его дома одного, забыв заварить ему чай, забыв проверить, есть ли у него карманные деньги на всякий непредвиденный случай. И это продолжалось до тех пор, пока на сцене не появился придурковатый седовласый парень, которого звали Лоуренс. Спустя несколько месяцев она вышла за него замуж, и они переехали в его административный дом на окраине города. У Марка не было выбора. Его мама никогда не спрашивала, что он думает о Лоуренсе, хотя, как он полагал, она, вероятно, заранее знала ответ. Марк с самого начала относился к нему предвзято. Ненавидел его седые волосы и тусклое, ничего не выражающее лицо, худосочное сложение. Еще он ненавидел его за то, что тот был таким жеманным снобом, и за то, что у него были такие же жеманные, получившие домашние образование дети, трое детей от предыдущего брака — девочка и двое мальчиков — но они только иногда приезжали к нему на каникулы, и однажды он трахнул ту девицу. Когда ей было четырнадцать и она была определенно целкой. Она плакала, когда он медленно пытался воткнуться в нее, а потом она снова плакала, когда внутри нее соскользнул Durex и ей пришлось его доставать, наполненный спермой.
Но по большей части они жили только с Лоуренсом и с мамой, хотя в его роскошном доме он проводил как можно меньше времени, сбегая по ночам, когда они думали, что он давно уже спит, и гуляя с друзьями, лишая себя сна. Его мать все еще живет с Лоуренсом, и вследствие этого у них с Марком сложились не самые лучшие отношения. Он сомневается, что сможет когда-либо простить ей это замужество. Хотя она помогла Марку, когда он расстался с Ким, надо отдать ей должное, и он полагает, что нужно злиться не на нее, а на своего отца.
Когда он думает о своей семье, когда он пытается представить себе эту семью, если оперировать терминами фамильного древа, как его как-то раз просили сделать в школе — вероятно, это должно было быть большое дерево с многочисленными листьями, — он представляет только сломанные закорючки, сухие, безлиственные ветви. Хотя он уверен, что структура его семьи не хуже, чем миллионов других семей, и по крайней мере когда он немного повзрослел, когда думал, что может отойти от этого, когда ему казалось, что он уже отошел, он вспоминает, он дал самому себе обещание, что если у него когда-либо будут дети, он никогда не поставит их в похожую ситуацию. Марк будет уверен, что с ними все в порядке. Будет держать с ними связь. Сделает так, чтобы все были вместе.
Подъезжая к дому своей дочери, который, как обнаружилось, находится на окраине Ньюбери, в старом районе, принадлежащем городскому совету, где полно одноквартирных домов, сохранившихся с тех самых пор, с похожими металлическими оконными рамами, и бледно-желтым кирпичом, и мшистыми крышами, такой же дом, как и тот, в котором он жил с Ким, и даже тупики такие же, по крайней мере в конце дороги есть забор (а не разворот в форме полумесяца), с неряшливым передним садиком, неухоженность выставлена на всеобщее обозрение, и вот его живот почти заходится в спазме, и сердце бешено стучит, как будто он передознулся скоростью, и он понимает, что теперь уже слишком поздно — хотя он совершенно точно заставил себя забыть то самое обещание, которое дал себе много лет назад — и которое он нарушил. Впечатляюще. Проползая в этот тупик мимо пришедшего в негодность дома Лили, ища место для парковки и не желая привлекать внимание к своей машине — он не хочет, чтобы ее исцарапали, — Марк внезапно оказывается не в силах представить, что его дочь уже прошла через взросление, он уверен, что она пережила гораздо более страшные вещи, чем он сам. Откуда он может знать, какие чувства она испытывает, ожидая его приезда? Предполагается, что этот человек — ее отец, но она не виделась с ним сто лет. Она его, вероятно, даже не помнит. Но которого — может быть, между ними существует-таки некая связь и он ощущает то, что чувствует она — она ненавидит.
Вот только он надеется, что с этого момента все пойдет по-другому, потому что история не повторяется, потому что поколения начинают отличаться друг от друга ровно в той точке, в которой он отличается от своего отца, потому что он беспокоится об этом ребенке, которого вынужден был оставить. Он никогда не переставал любить ее. Марк может поклясться ей в этом, что бы она о нем ни думала. Какой бы она ни была. Теперь, когда он добрался сюда, он в этом уверен.
Марк идет по мокрой дорожке, пытаясь наступать на сухие места, не засыпанные обертками и раздавленными банками из-под напитков, окурками, старыми сигаретными пачками и кусками того, что похоже на кошачье дерьмо, или, во всяком случае, просто на дерьмо, и Николь берет его за руку. Она предлагала, что подождет в машине, но он настоял, чтобы она была рядом. Впрочем, Марк не хочет, чтобы они видели, как он боязливо ухватился за ее руку, ни Лили, ни Ким — и он не знает, почему, но не может перестать об этом думать — и он отдергивает руку и засовывает в карман джинсов, что не слишком-то легко, потому что на нем самые лучшие джинсы, очень узкие (он знает, что у него до сих пор аппетитная задница), но по крайней мере теперь он не держится за Николь, которая оказалась впутанной в эту ситуацию, и другую руку он засунул во второй карман, и он думает, что она быстро смекнула, в чем дело, потому что Николь прикусывает нижнюю губу, всасывает внутрь щеки и затем чмокает губами, именно так она делает, когда он ее чем-нибудь огорчает.
