Опять она заходит наполнить кружку капельницы. «А я вот наконец понимаю, что там говорил твой отец про священный камень. Это он уж под самый конец жизни. Тебя-то не было, ты, как всегда, на очередную войну отправился. Как раз за несколько месяцев до того, как ты заполучил эту самую пулю, твой отец захворал; а ухаживать за ним оказалось некому, кроме меня. Он просто бредил магическим камнем. Черным камнем. Только о нем и твердил… как бишь его называют, камень-то этот?» Она вспоминает слово. «Придут к нему друзья, а он все время умоляет принести ему этот камень… черный, драгоценный камень…» Она втыкает трубку мужчине в глотку. «Этот камень, он, знаешь, такой, что если положишь его перед собой, то можешь излить ему все свои горести и печали, и страдания, и скорби, и невзгоды… сказать ему все, что у тебя накипело в сердце и в чем ты не осмеливаешься никому открыться…» Она устанавливает капельницу, чтобы лилось равномерно. «Рассказываешь ему, рассказываешь. А камень тебя слушает, впитывает все слова твои, все тайны твои, до тех пор пока однажды не треснет. И не рассыплется в мелкую крошку». Она протирает и смачивает глаза мужчины. «И в этот самый день ты и освобождаешься от всех горестей, всех неудач… как бишь называют этот камень?» Она расправляет простыню. «Перед смертью твой отец призвал меня к себе, и я была рядом с ним одна. Он был на последнем издыхании. Он прошептал мне: „Доченька моя, мне явился ангел смерти, и с ним пришел архангел Джибрил. Он открыл мне тайну, которую я доверю тебе. Теперь я знаю, где этот камень. Он в Каабе, в Мекке! В доме Господнем! Это, знаешь, тот Черный Камень, вокруг которого кружат миллионы паломников во время великого праздника Аида… Вот о каком камне я столько тебе твердил… В раю этот камень служил Адаму седалищем… но после того как Бог изгнал Адама и Еву на землю, он сбросил сюда же и его, чтобы детям Адамовым было кому поведать свои горести и страдания… И это тот самый камень, который архангел Джибрил положил как подушку Агари и Исмаилу, сыну ее, после того как Авраам прогнал служанку с сыном с пустыню… да, это камень для всех обездоленных мира сего. Пойди туда! Выдавай ему все свои тайны, пока он не треснет… и пока ты не избавишься от своих мучений“. Ее губы окрашены пепельным цветом печали. Минуту она сидит в скорбном молчании.
Потом продолжает охрипшим голосом: «Долгие и долгие века приходят паломники к этому Камню и с молитвой кружат возле него, и поистине я удивляюсь, как так вышло, что его до сих пор не прорвало». В ее голосе звенит издевательская усмешка, и губы снова краснеют: «Придет день, когда его прорвет, и в этот день человечество погибнет. Должно быть, это и будет Конец света».
Во дворе чьи-то шаги. Она замолкает. Шаги удаляются. Она опять говорит: «А знаешь?.. Мне кажется, я нашла его, магический камень… мой собственный». Доносящиеся из развалин соседнего дома голоса сбивают ее с мысли. Она нервно вскакивает и, подойдя к окну, раздвигает шторки. Увиденное ошеломляет ее. Рукой она невольно прикрывает рот. Не в силах произнести ни слова. Задернув шторы, наблюдает за происходящим сквозь дыры в желтом и синем небе. Она вскрикивает: «Они хоронят убитых у них же в саду… а где старуха?» Довольно долго стоит без движения. Раздавленная, возвращается к мужу. Растягивается на матрасе, у его изголовья. Уткнулась лицом ему подмышку, пряча там глаза, и глубоко, безмолвно дышит, как прежде. В том же ритме, что и мужчина.
Шум дождя заглушает голос муллы, читающего строфы Корана на обряд погребения. Мулла возвышает голос, молится торопливо, чтобы поскорей все это закончить.
Топот и шушуканье разносятся по размокшим развалинам.
Кто-то подходит к дому. Вот он уже у самых дверей. Стучат. Женщина не шевелится. Снова стучат. «Есть тут кто-нибудь? Это я, мулла», — сердится он. Женщина, глухая к зову, по-прежнему лежит без движения. Мулла недовольно бурчит что-то и уходит. Она выпрямляется и усаживается у стены, сидит неподвижно до тех пор, пока на улице еще слышны шаги промокших ног муллы.
«Мне надо уйти к тете. Я должна повидаться с детьми!» Она встает. Мгновенья стоя как раз хватает, чтобы послушать несколько мужниных вдохов-выдохов.
Слова вспоминаются в тот самый момент, когда она завязывает чадру: «Сингэ сабур!» Она вздрагивает всем телом, «вот как называют этот камень: сингэ сабур, камень терпения! Магический камень!», она приседает рядом с мужем на корточки. «Да, вот он ты, ты мой сингэ сабур!» Она нежно проводит рукой по его лицу, словно перед ней и вправду драгоценный камень. «Я расскажу тебе обо всем, мой сингэ сабур, обо всем. Такое расскажу, что от всех мучений, всех несчастий избавлюсь. Такое расскажу тебе, что ты…» Она не договаривает. Пусть муж догадывается сам.
Она покидает комнату, коридор, дом…
Через десять вдохов-выдохов она снова заходит, запыхавшаяся. Сбрасывает на пол вымокшую чадру, кидается к мужу. «Вечером снова будет ходить патруль. На сей раз, похоже, чужой, не наш. Они обыскивают все дома… будет плохо, если они тебя найдут… тебя прикончат!» Она опускается на колени, совсем близко к мужу, впивается в него взглядом. «Я им не позволю! Теперь ты нужен мне, мой сингэ сабур!», идет к двери, «пойду приготовлю погреб», и выходит.
Дверь скрипит. Ее шаги спускаются по ступенькам лестницы, ведущей вниз. Вдруг она издает отчаянный вопль: «О нет! Только не это!» Поднимается в панике. «Погреб затоплен!» Ходит взад-вперед. Рука прижата ко лбу, словно место, куда можно спрятать мужа, она нащупывает в собственной памяти. Ничего не находит там. Значит, здесь, в этой комнате! Она резким движением отдергивает зеленую занавеску. Там чулан, набитый подушками, одеялами и сложенными в стопки матрасами.
Расчистив место, она расстилает матрас. Он слишком большой, она закатывает его и со всех сторон обкладывает подушками. Отступает на шаг, чтобы лучше оценить обустройство — тайник для ее драгоценного камня. Довольная своей работой, она подходит к мужу. Очень аккуратно вынимает у него изо рта трубку, берет его за плечи, приподнимает, волочит тело, кладет его на матрас. Она положила его так, что он почти сидит в окружении подушек, лицом к входу в комнату. Бессмысленный взгляд мужчины уставился в одну точку на ковре. Она вешает на стенку кружку капельницы, опять вставляет трубку ему в рот, задергивает зеленую занавеску, закидывает тайник другими матрасами и одеялами. И не подумаешь, что там кто-нибудь есть.
«Завтра я вернусь», — шепчет она. У самого порога наклоняется, чтобы поднять чадру, да так и застывает — в такой позе ее настиг прозвучавший неподалеку выстрел. Другой, еще ближе. Третий… и вот уже стрельба ведется со всех сторон, по всем направлениям.
Ее, присевшей на пол, жалобное «деточки мои…» не слышит никто, слов не слышно из-за глухого громыхания движущегося танка. На корточках она подкрадывается к окну. Подсматривает сквозь дырки в шторке, что происходит снаружи, и увиденное повергает ее в отчаяние. Из груди вместе с рыданием вырывается вопль: «Защити нас, Господи!»
Она прижимается к простенку между окнами, под самым ятаганом и фотографией ее насмешливого мужа.
Тихо стонет.
Кто-то стреляет у самого дома. По-видимому, он во дворе, за стеной. Женщина затаила дыхание, она сдерживает слезы. Приподнимает край шторки. Увидев силуэт, стреляющий в направлении улицы, быстро отшатывается и осторожно продвигается к двери.
Когда она уже в коридоре, тень вооруженного мужчины вырастает у нее на пути. «Назад в комнату!» Она идет назад в комнату. «Сядь и не двигайся!» Она садится там, где лежал ее муж, и не шевелится. Из черноты коридора внезапно выступает мужчина, на голове его тюрбан, скрывающий пол-лица. Его огромная фигура, с трудом протиснувшись в дверной проем, вламывается в комнату. Через прорези в тюрбане комнату прочесывает мрачный взгляд. Не говоря ни слова, он подходит к окну и осматривает улицу, на которой не прекращается стрельба. Повернувшись к женщине, успокаивает ее: «Ничего не бойся, сестра. Я твой защитник». И снова наблюдает за окрестностями. У нее в душе нет ужаса, одно отчаяние. Но при этом она кажется спокойной, уверенной в себе.
Сидя меж двумя мужчинами, один из которых прячется под черным тюрбаном, а другой — за зеленой шторой, она беспокойно поглядывает вокруг.
Вооруженный мужчина приседает на пятки, держа палец на спусковом крючке.
Он по-прежнему настороже — отвернувшись от шторки, поворачивает голову к женщине и спрашивает у нее: «Ты одна?» Спокойным, слишком спокойным голосом она отвечает: «Нет». Несколько секунд проходит, и она порывисто продолжает: «Со мною Аллах», и проходит еще несколько секунд, пока она бросает быстрый взгляд на зеленую занавеску.
