Примерно в метре от оранжевой кадушки Клео притормозила, припала к земле и, подобно льву, выслеживающему антилопу, устремила немигающий взор на добычу — покачивающийся лист, свисающий с нижней ветки. Подрагивая хвостом, она выжидала, пока лист отвернется, не подозревая об опасности. Наконец, удостоверившись, что глупая жертва полностью погружена в свои растительные мысли, Клео яростно атаковала, впилась в добычу когтями и зубами, насквозь пронзив подрагивающую зеленую шкуру жертвы.
И тут произошло нечто удивительное. Сначала раздался звук, непривычный, булькающий, он перешел в нечто, напоминающее икоту. Наши рты были открыты, ткани мягкого нёба судорожно сокращались, но на сей раз не для плача. Смех. Мы с Робом смеялись. Впервые за последние недели мы обратились к этому простейшему и самому удивительному способу исцеления из всех известных человечеству. Скорбь затянула меня так глубоко в свой склеп, что я напрочь забыла о смехе. Чтобы восстановить эту функцию, необходимую человеку для сохранения рассудка, потребовались мальчик, котенок и растение. Кошмар прошедших недель рассеялся, висящий на сердце замок страдания был отперт и свалился. Мы смеялись.
А Клео сражалась с листом фикуса, и было очевидно, кто выйдет победителем. Лист был вдвое больше по размеру и плотно крепился к стволу. Каждый раз, как она пыталась его схватить, лист выскальзывал и упруго взмывал кверху.
— А она упорная, — заметила я.
Кошечка неожиданно прекратила атаку и завалилась на бок. Взглянув на нас, она требовательно мяукнула. Перевода не требовалось. Клео надоело нас развлекать. Она желала, чтобы ее взяли на руки и погладили. Из кухни донесся тоскливый вой, напомнив, что настало, пожалуй, время представить Клео хозяйке дома.
Я велела Робу выпустить Рату, а сама взяла Клео на руки. Но что, если собака стремительно вырвется из кухни и попытается сожрать котенка? Удержать ретривера под силу только взрослому. Так что мы поменялись ролями — я пошла за Ратой, а Робу объяснила, чтобы держал котенка как следует.
Бурно радуясь освобождению, Рата всю меня вымочила слюной. Она вроде бы не обращала внимания на то, что я крепко, будто тюремный надзиратель, держу ее за ошейник.
— Ну, девочка, сейчас ты кое с кем познакомишься, — сказала я елейно. Как зубной врач пациенту, который впервые видит бормашину. — Не нервничай и веди себя хорошо.
Собаке не нужно было объяснять, куда идти. Она потащила меня в гостиную, как моторный катер с водным лыжником на буксире. Роб занял позицию у окна, прижав Клео к самому подбородку. Рата бросила взгляд на котенка, и под ошейником у нее напрягся каждый мускул. Глаза Клео расширились, превратившись в пару сверкающих драгоценных камней. Шерстка встала дыбом, так что кошечка увеличилась в объеме почти вдвое — хотя даже в этом случае она вряд ли испугала бы и чихуа-хуа. Выгнув спинку, она прижала уши к голове. В этот момент Рата зарычала и гавкнула так оглушительно, как будто выстрелили из пушки. События развивались хуже некуда. Бедный малютка котенок, решила я, сейчас умрет от ужаса.
Любое нормальное животное, настолько проигрывающее в размерах, поспешило бы надежнее спрятаться. Но Клео не была обычным животным. Отважно высунув голову из укрытия, она сузила зрачки до размеров точек и злобно таращилась на Рату. Силы этого взгляда-лазера хватило бы, чтобы привести в ужас всех собак на свете. Потом она раскрыла рот, обнажив два параллельных ряда иголок, и зашипела.
Мы замерли — Роб, Рата и я. Шипение Клео, пугающее, какое-то первобытное, будило мысли о питоне, гипнотизирующем кролика. Такое шипение было и впрямь достойно самой Клеопатры: царское шипение, убедительное, не допускавшее пререканий.
Рата обмякла в своем ошейнике и присела на задние лапы. Пораженная свирепостью котенка, старая собака опустила голову и внимательно изучала пол. Она выглядела огорченной и обескураженной.
Только тут меня осенило. Все время я неверно истолковывала поведение Раты. Она бросилась к двери, за которой стояла Лена, не злобно, а радостно. Она не собиралась нападать. Рычала и лаяла она от радостного возбуждения, приглашая поиграть. Рату огорчило мое непонимание, а вовсе не строптивый котенок размером с ее переднюю лапу.
— Все в порядке, — сказала я Робу. — Неси сюда Клео.
Роб опасливо приблизился, все еще прижимая Клео к себе. Рата осмотрела котенка с таким дружелюбным и даже ласковым выражением морды, словно позаимствовала его у матери Терезы. Все же я не отпускала ошейник.
— Видишь? Рате котенок нравится. Она просто не знает, как с ним подружиться. Поставь Клео на пол, посмотрим, что она об этом думает. Я буду держать Рату.
Роб попятился подальше от нас, потом осторожно поставил Клео на пол. Котенок опустился на все четыре лапки и, помаргивая, смотрел на монументального домочадца. Рата склонила голову, навострила уши и тихо поскуливала, пока Клео твердым шагом направлялась к ней. Добравшись наконец до передних лап собаки, Клео остановилась и посмотрела вверх, на громадную собачью морду. Потом покрутилась на месте, свернулась, как гусеница, и уютно устроилась у Раты между гигантских лап.
Ретриверша даже вздрогнула от радости: ее признали! Она была отличной няней по призванию — а я уже успела забыть, как ярко проявлялся ее материнский инстинкт, когда наши ребята были младенцами. А вспомнив, как Рата защищала и оберегала малышей, поняла, что могу совершенно спокойно доверить ей и котенка.
Не только человеческие сердца были истерзаны, когда случилась трагедия. Как бы ни были устроены собачьи мозги, Рата, без сомнения, знала, что произошло с Сэмом. В каком-то смысле ее горе было тяжелее нашего. Не имея возможности облегчить его плачем и выразить словами, она в тихой тоске лежала целыми днями на полу. Ничего другого ей не оставалось. Изредка мы гладили ее, говорили ласковые слова, но и это было только временным утешением. Однако котенок, как мне показалось, зажег в старушке Рате какую-то искорку. Может, ее сердце уже было готово открыться еще один раз, последний.
Я отпустила ошейник, и собачий язык тут же развернулся, подобно церемониальному флагу. Юная гостья позволила любовно облизать себя от хвоста до кончика носа, а потом в обратном направлении.
— А где Клео сегодня будет спать? — спросил Роб.
— Мы ей устроим постель рядом со стиральной машиной. А чтобы ей было тепло, положим бутылку с горячей водой.
— Нет, так нельзя! Она же будет скучать по братьям и сестрам. Ей будут сниться плохие сны. Пусть лучше она спит со мной.
С 21 января Роб ни разу не произнес слова «скучать» и «брат» в одной фразе. Тем не менее часы с Суперменом он не снимал, они словно приклеились к его руке. В дневные часы Роб производил впечатление вполне благополучного мальчика, ведущего безмятежную жизнь. Совсем другое дело ночь. Его постоянно преследовали кошмарные видения, снились чудовища на автомобилях. Он по-прежнему спал в углу нашей спальни на матрасе, спал нервно, то и дело просыпаясь.
— У нас в спальне не хватит места для нас троих, да еще и котенка, — сказала я. — К тому же в первые несколько ночей, пока Клео не привыкнет, она, возможно, будет шуметь.
— Ну и пусть, — заявил Роб. — Она может спать со мной в моей старой спальне.
Комната, где спали Сэм и Роб, до сих пор пустовала. Одежду и игрушки Сэма мы собрали и запихнули их в стоящий около школы контейнер благотворительной организации. День тогда стоял просто нереально мерзкий, и я представлялась себе персонажем с картины Иеронима Босха. После этого мы, вполне логично, решили сделать в комнате ремонт, изменив ее до неузнаваемости. Стив выкрасил стены солнечно-желтой краской. Я сшила занавески из ткани с гномиками, повесила на стену большой плакат с Микки-Маусом. Стив притащил разборную кровать, сколотил ее и покрасил в красный цвет. Я купила новое покрывало. Но как мы ни старались, отношение Роба к комнате не изменилось ни на кошачий волосок. Я представляла, что он будет спать в углу нашей спальни вплоть до того, как ему стукнет двадцать один, а может, и после совершеннолетия.
— Ты хочешь перебраться в свою комнату, Роб?
— Должен же кто-то присматривать за Клео ночью.
Так что в эту ночь мы устроили Роба в его старой/новой спальне. Он казался не менее растерянным, чем котенок. Запах свежей краски щекотал ноздри. Покрывало на постели сияло почти неоновым блеском. Новенькие простыни хрустели и манили прохладой.
Кое-каких любимых «сказок на ночь» нам приходилось сейчас избегать. «Зеленая яичница с беконом»[3] не годилась, из-за героя по имени Сэм-Это-Я. Я даже подумать не могла о «Самой копательной собаке»,[4] я боялась этой книги, ведь в ней описывался Сэм Браун, обожавший свою собаку. Устроившись так, что Клео лежала между нами, мы открыли «Раз рыбешка, два рыбешка», такую знакомую, со стишками, которые я знала практически наизусть.
