— Бедная женщина, — сказал Шура.
— Полная кретинка, — возразил правозащитник.
— Эта история переполнила мое сердце горечью, — вдруг напыщенно заявил молчавший доселе Присядкин, и Валентина, опасаясь, что он сейчас пустится в неуместные высокопарные рассуждения, оттянула его в сторону от сладкой парочки. Ведь не решен был еще насущный вопрос с авиабилетами. Присядкины вошли в самую гущу толпы, так что скорей всего где-то в этом районе стояли столы с закусками. Ага, вот они… Культурный атташе пробился к Присядкиным и оттеснил их от еды своим огромным животом.
— Игнатий! Дорогой! Как же мы давно не виделись, — атташе был фамильярен.
— Вальтер! — Игнатий заключил атташе в объятия, краем глаза с сожалением наблюдая, как дамы и господа метут со столов тарталетки и бутерброды.
Валентина обменялась с ним двукратным немецким поцелуем, то есть они дважды прикоснулись друг к другу щеками.
— Как вы отдохнули летом на Бодензее? Вы были месяц?
— К сожаленью, Игнатий был только месяц, — ответила за Присядкина Валентина. — Он не мог больше месяца отсутствовать на службе. Сами понимаете, какая напряженная у него работа. А мы с Машкой остались еще на два.
Бодензее, следует объяснить читателю, это такое живописное озеро в Германии, на берегу которого расположено нечто вроде дома творчества, который некая хлебосольная общественная организация специально держит для писателей третьего мира, чтоб они там отдыхали от ужаса своих режимов и заодно в тишине и покое писали книги. Домик небольшой, на две-три семьи, но жить можно на всем готовом. Аналогичный домик есть и в Финляндии, и во Франции, и в Швеции и в некоторых других странах. Среди московских писателей попасть в подобные заведения считается лучшей из всех халяв. Иногда для этого даже приходится давать честное слово написать книгу о стране пребывания. Так что неудивительно, что в прозу многих известных современных авторов мощно вторгаются то финские, то немецкие реалии. Я лично всегда знаю, что за этим стоят два-три чудесных месяца, проведенных в подобной богадельне.
С удовольствием берут туда тружеников пера, пострадавших от российских властей. Например, зарубежные благотворители буквально соревновались за честь принять у себя одну нашу юную поэтессу, посаженную за распространение наркотиков. Выйдя из тюряги, она тут же рванула в аэропорт к ближайшему рейсу, свой первый косяк на воле забила в самолете, благо лететь до Хельсинки сорок минут, а раскурила уже в Финляндии, где ее у трапа встречали с букетами как выдающегося борца с режимом.
Но вернемся к нашим баранам — Присядкиным. Все трое с бокалами шампанского в руках скучковались вокруг атташе по культуре.
— Ну и как, погода была хорошая, когда вы были на Бодензее? — поинтересовался атташе.
— Вальтер, лучше некуда. И погода, и все остальное. Так не хотелось ехать сюда, в эту грязь и сырость. Ты знаешь, Вальтер, я за неделю до возвращения начала впихивать в Машку побольше овощей и фруктов. Все-таки витамины. Готовила ее к нашей беспросветной жизни.
— Да, я ела там столько вкусных фруктов, — подтвердила Маша детским наивным голоском.
«Странно, — подумал Вальтер, — в Москве, по-моему, фруктов и овощей
сейчас ровно столько же, сколько и в Германии, ничуть не меньше, и при этом они намного дешевле, и совершенно точно в них больше витаминов». Но ему было приятно, что его страну выгодно противопоставили России.
— Какая же ты, Маша, стала красавица, — деланно восхитился атташе.
Вообще-то Маша была далеко не красавица. Не в кого. Но без комплимента было не обойтись.
— Она у нас такая умница, — откликнулась Валентина. — Почти немка стала.
Весь год ходила сюда в институт Гете, учила немецкий, как зверь. Да и лето на Бодензее не прошло даром. Она там у нас была переводчицей практически. И еще: Маша очень интересуется немецкой литературой. Как современной, так и классической. Такой германофил, мы просто удивлены с Игнатием.
- Да, — веско сказал Игнатий, просто чтобы что-то сказать, раз уж упомянули его имя.
— О, это хорошо. Очень хорошо, — похвалил культурный атташе.
— И ты знаешь, — продолжала Валентина, понизив голос. — У нас тут так небезопасно. Там я могла не волноваться за Машку, когда она выходила из дому и, например, шла в поселок в магазин. А здесь я каждую минуту ожидаю, что на нее нападут, изнасилуют, ограбят. И Игнатий за нее так волнуется. Его сердце в конце концов не выдержит такого напряжения. И потом ты знаешь, он же правозащитник, многим стоит поперек горла, каждую минуту ожидает мести, выстрела из-за угла. Если не выстрел, то нож. Если не нож, то граната, летящая в машину. Вальтер, здесь так страшно жить. Валентина почти плакала.
— Успокойся, Валя, успокойся, по крайней мере сейчас, в нашем посольстве, вы можете не волноваться ни за Игнатия, ни за Машу.
— Я надеюсь, что не только в посольстве мы можем рассчитывать на вашу защиту и понимание, — вкрадчиво сказала Валентина.
— Можешь не сомневаться. У тебя есть моя визитная карточка, звони, если будут проблемы, хоть ночью. К тому же ты знаешь, как посол к вам относится. Для вас всегда наша поддержка и зеленая улица во всем.
— А кстати, послезавтра мы всей семьей летим в Кельн, — наконец, хоть что-то выдавил из себя сам Присядкин.
— Да? Как интересно. И что там будет? — вежливо поинтересовался Вальтер.
— Немецкое отделение «Хельсинки Уотч» проводит конференцию по правам человека.
— Ну, права человека не по моей части, — деланно замахал руками Вальтер.
— Я же по делам культуры.
— Да мы знаем, знаем, — поспешила заметить Валентина. — А кстати, Вальтер, ты не видел Сибелиуса? Мы хотели с ним обсудить один тонкий вопрос.
— Нет, не видел. А что за вопрос. Надеюсь, не секрет?
— Да понимаешь, Вальтер, не знаю, как и сказать, — Валентина притворно замялась. — Просто мы хотели бы попросить его… посодействовать… чтоб нам с Машкой оплатили билеты и гостиницу. Потому что организаторы догадались оплатить все это только Игнатию…
— Да. Я думаю, кроме Сибелиуса, никто не сможет вам помочь. Но я его не видел. Честно. У вас есть его телефон? Хотя постойте, я сейчас узнаю у Марии, здесь ли он сегодня.
И Вальтер побежал куда-то в другой конец зала.
— Игнатий, — снова зашептала Валентина, — похоже, с билетами у нас ничего не выгорит. С гостиницей черт с ним, поселимся явочным порядком в твоем номере. А как быть с билетами?
Валентине даже не пришло в голову, что можно просто пойти в кассу «Аэрофлота» и купить там два билета до Кельна.
Вальтер вернулся быстро:
— Должен вас огорчить, Сибелиус уехал на родину. Его не будет неделю.
Так что даже не знаю, чем вам помочь.
— Да ладно, Вальтер, — деланно отмахнулся от проблемы Игнатий. — Пойдем лучше водочки выпьем.
Вальтер очень характерно, во весь голос, засмеялся. Так могут смеяться только немцы. Но обычно они так смеются в пивной.
Все следующее утро Валентина не слезала с телефона. Сначала она попыталась параллельно решить две проблемы: вырвать из кого-нибудь халявные авиабилеты, а заодно «обзвонить прессу» с целью заранее подготовить освещение в печати грядущего 75-летнего юбилея Присядкина.
День начинался неудачно. Борзые молодые мальчики и девочки из отделов культуры влиятельных изданий откровенно посылали ее куда подальше. Узнав, что до юбилея еще девять месяцев, они вообще не желали ничего обсуждать. Надо было выходить на уровень главных редакторов, но это дело трудоемкое, и Валентина решила отложить этот геморрой на потом, когда они вернутся из Германии. И всецело сосредоточилась на раздобывании билетов.
Перво-наперво она позвонила в ПЕН-клуб — не получилось. Потом в фонд Сороса — отказ. Общество «Мемориал» — нужный человек в отпуске. Попытка выдоить билеты из издательства также не увенчалась успехом — директор ушел в полную несознанку. Валентина даже сумела найти общих знакомых с представительницей «Люфтганзы» в Москве. Представительница ее внимательно выслушала и предложила унизительную пятипроцентную скидку. Если б идея этой поездки возникла не так стремительно, и у Валентины было чуть больше времени, она несомненно вытрясла бы из кого-нибудь эти несчастные билеты. К двум часам дня стало ясно, что если билеты не купить немедленно, их вообще уже не купишь. И, скрипя зубами, Валентина выдала водителю деньги и послала сначала в посольство к Шульцу за паспортами, а потом в специальную кремлевскую авиакассу за билетами. Платить деньги за билеты ей представлялось крайне унизительным делом. Но завтра ей предстояло еще одно унижение: Присядкин прошествует в аэропорту через зал для особо важных персон, а им с Машей придется пройти весь ад обычной регистрации и досмотра багажа. А затем уже в самолете Присядкин рассядется в первом классе, раскрыв газету и попивая коньячок, а они с Машкой будут сидеть на задах в экономическом классе в тесных сиденьях, и наверняка места эти будут возле туалета. Обычно, когда они куда-нибудь летели с Игнатием, они считались «официальной делегацией», и в Шереметьево при отлете и прилете шли соответственно через «Зал официальных делегаций», в самолете же обязательно сидели рядом на самых дорогих местах. Этот привилегированный зал, если уж ты попал туда, имел множество неудобств: например, при отлете ты чувствовал себя как в мышеловке — тебе не разрешали выйти наружу и посетить зазывно блещущие огнями магазины «дьюти-фри» и ресторанчики, расположенные в общей зоне, а при прилете приходилось очень долго, иногда по два часа, ждать багажа. Последнее объяснялось тем, что выловить из общей массы багажа чемоданы именно вип-персон работникам аэропорта было нелегко, и поэтому они с некоторых пор стали действовать по остаточному принципу: то, что не забрали с ленты транспортера обычные пассажиры и что продолжало никому не нужное крутиться на ленте, направлялось потом в «Зал официальных делегаций».
