Балахнин тотчас выразил сожаление, что два старых друга столь далеко зашли в своих пустяковых в сущности разногласиях. Примирительную встречу назначили на двадцать третье сентября.
Президентская "стрелка"
Увы! Другие, куда более крутые "разборки" разрушили листопадовские надежды. Президент забил "стрелку" парламенту.
Двадцать первого сентября был оглашен ельцинский указ - Верховный Совет распустить. На декабрь назначить референдум по проекту Конституции и выборы в новый, двухпалатный парламент.
На беспредел кремлевской братвы парламент ответил встречной предъявой - Ельцина от должности отстранить. Обязанности президента возложить на вице-президента Руцкого. Заседание Верховного Совета не прерывать.
В тот же день Листопад подписал приказ о возложении обязанностей президента "Илиса" на Антона Негрустуева и, словно доброволец при объявлении войны, отправился в Верховный Совет. Попытки Антона, Анжелы, дядьки, Петра Ивановича, уговорить его не вмешиваться в чужую драчку Иван отмел разом:
- Драка моя. Попробуешь отсидеться в сторонке - никто не простит. А так, победим - всех прогну. Проиграем - тот же Балахнин сожрет с потрохами.
Вскоре здание на Краснопресненской набережной блокировали, и связь с Листопадом прервалась.
* Беда, как известно, не приходит одна. Антон, вернувшись вечером домой, вместо Лики обнаружил записку: "Сняла квартиру для себя и Гули. За вещами заеду через два-три дня." О прямом разрыве сказано не было, но меж слов всё легко угадывалось.
Собственно совсем неожиданным для Антона решение Лики не стало. Что-то подобное назревало. Поначалу, когда Лика переехала к нему, оба бездумно наслаждались обществом друг друга. Она порхала по квартире, с удовольствием обустраивая новое гнездо. После ужина садилась за рояль и играла для него. Жизнь Антона наполнилась нежностью и негой. Но затем в Лике всё более стала проступать неудовлетворенность двойственным положением, в каком она оказалась.
Так бывает всегда. Пылкость имеет свойство угасать. И чем любовная страсть ярче, тем скорее она гаснет, если не подпитывается иным, не столь горючим материалом. Лика страдала, чувствуя себя матерью, бросившей собственное дитя. Сначала безмолвно, затем - всё более нетерпеливо она ожидала, когда Антон предложит навсегда забрать Гулю к ним.
Антон против Гули ничего не имел. Больше того, за это время он сдружился с норовистой девочкой. Когда Лика была занята, зачастую гулял с ней, помогал делать уроки. Иногда Гуля оставалась у них ночевать. И на утро Антон отвозил ее в школу. Они во что-то играли, что-то обсуждали. Раскованная с ним, Гуля зачастую делилась тайнами, которые скрывала от родителей. В частности, о первых школьных влюбленностях. И Антон, как умел, пытался вникать в ее переживания.
Но мысль о том, чтоб зажить одной семьей с чужим ребенком, закоренелого холостяка продолжала пугать. И потому он оттягивал решение, доколе возможно. Гулина учеба закончилась, - подошли летние каникулы. Антон молчал. Гуля съездила на лето к бабушке, вернулась. Настало время выбирать школу. Антон продолжал малодушно отмалчиваться. Лике стало ясно - молчание и есть его решение. Перейдя порог долготерпения, она разорвала их отношения. По-своему, - без сцен и объяснений.
Антон бродил по опустевшей квартире, натыкаясь на ее вещи, раздражаясь то на нее, то на себя.
* Меж тем на работе комом нарастали проблемы. Теперь, когда Антон остался за президента, ему стали звонить с вопросами, прежде замкнутыми на Ивана. Из тревожных звонков директоров предприятий и руководителей хозяйств всё яснее проступало, что Листопад, очевидно, отчаявшийся устоять против Балахнина, втайне начал готовиться к распродаже холдинга. Удрученный Антон рвался отговорить приятеля от рокового шага. Но связи с Листопадом всё не было.
Блокада Белого дома затянулась. Связь и свет отрубили. Мобильники глушились. Но сразу на насильственное выдворение взбунтовавшихся депутатов президент все-таки не решился, дожидаясь добровольной сдачи. За что и поплатился. Как сказал герой вестерна, решил пристрелить - стреляй, а не болтай. Иначе пристрелят самого.
Третьего октября подтянувшиеся сторонники парламента прорвали кольцо оцепления, захватили мэрию, бросились на штурм Останкина. Казалось, перелом свершился.
Ан нет. Ночью президент ввел в Москву войска, приказав начать штурм Белого дома.
На то оно и первое лицо страны, чтоб и среди киллеров оставаться первым. Чего пулялками развлекаться? Замочить так по-взрослому, - из танковых стволов. Одно слово, - миротворец. Утром четвертого октября телевидение транслировало на всю страну первое ( и самое крутое) в своей истории реалти-шоу, - российские танки расстреливали собственный парламент.
Как всякое свежее рейтинговое представление, событие вызвало огромный интерес. От набежавших зевак, казалось, рухнет Краснопресненский мост. Время от времени свистели осколки. Но это лишь добавляло энтузиазма - зрелище оказалось что надо, с перчинкой. К гостинице "Украина" начали подъезжать на машинах новобрачные - фотографии на фоне гибнущего Белого дома предвещали долгое, безмятежное счастье.
Должно быть, если бы подтащили ядерную боеголовку, поглазеть сбежалась вся Москва. Но и без того драйва хватало.
Наконец, напулявшись от души, пустили "Альфу" и - начали выводить.
Порядок на зоне был восстановлен. Причем справедливость свершившегося сомнения у населения не вызвала - главный пахан "опустил" зарвавшихся беспредельщиков. Всё в рамках правового поля. То есть по правилам. По понятиям.
* Антон, прильнув к телевизору, с замиранием сердца следил, как из здания одного за другим выводят людей. Он жаждал увидеть Ивана - живым.
В дверь позвонили, - на пороге стоял Листопад. Закопченный и обросший.
Предупреждая радостный всплеск, он прижал палец к губам и втиснулся внутрь. С усилием скинул замызганное, роскошное прежде кожаное пальто.
- Всё потом, - прохрипел он. - Три дня не спал. Только шоб никто...
Он обрушился на тахту и фразу не закончил. Кажется, заснул в полете.
Проснулся Иван от легкого шума в соседней комнате, - Антон наспех накрывал стол. Прошел в ванную, принял душ, побрился чужой бритвой.
Когда вышел, его уже поджидали с открытой бутылкой "Мартеля" и блюдом с бутербродами.
- Ну-с, с избавленьицем!.. - разудало начал Антон и - осекся, увидев то, чего не разглядел в тусклой прихожей.
Даже в восемьдесят седьмом, загнанный в угол Вадичкой, Иван ревел и буйствовал, будто буйвол в загоне. Сейчас же из ванной вышел ссутулившийся, блеклый человек, с несвежим, несмотря на выбритость, лицом. Глаза, всегда нахально косящие, будто перевернулись зрачками внутрь, что-то выглядывая и выспрашивая в самом себе.
Иван горько усмехнулся.
- Я уезжаю...Совсем, - не дождавшись вопроса, надавил он.- Куда подальше из этого бардюкальника!
- Как же наше дело?
- Какое еще на хрен дело? Где ты видишь дело?! - Листопад цветисто выругался. И тем будто освободился от оторопи, в которую погрузился. Губы его зло задрожали. - Вот это, что ли, дело?! - он ткнул на окно, за которым различались клубы дыма над бывшим парламентом.
- Дело - то, чем мы занимаемся.
- А мы где, на луне?!.. - вскрикнул Иван, но тут же убавил голос. - Ишь, дело ему. Или не на твоих глазах его гробили? И что? Кто-нибудь вступился? Хоть кто-то? Ведь не для себя одного старался! Нет! По фигу метель! Рвите друг другу глотки, а мы не при делах.
- Но за тобой же отстроенная система, тысячи людей, Иван! Которые поверили. Поставили на нас. Нельзя же их так просто взять и бросить. Понимаю - трудно. Идет наезд. Но мы ж отбиваемся, - Антон, торопясь и сбиваясь, выкрикивал то главное, что готовился сказать Листопаду. И что должно было переубедить его. - Я только вчера два новых встречных иска инициировал.
- Инициировал он! - со смесью досады и умиления передразнил Иван. - От чьего имени, спрашивается?
- От твоего, конечно.
- Значит, незаконно, - глумливостью подавляя стыд, констатировал Листопад. Под требовательным взглядом Антона замолчал и опустился в кресло. Короткий запал будто вышел из него.
- Нет больше ничего! - через силу объявил он.
- То есть как? В смысле что - уже продал? Но - когда?
- С распродажей я тоже опоздал. Нечего больше распродавать, - Листопад устало посмотрел на часы. - Сегодня я подписал бумаги об отказе от всего, чем владею, в пользу Балахнина. У меня больше ничего нет, - он безысходно хлопнул себя по ляжкам. - Нищий, понимашь!
С усилием заставил себя посмотреть в глаза Антону. Ошеломленное лицо приятеля доставило ему какое-то мазохистское удовольствие.
- Спрашиваешь, почему? Отвечу, - аргумент приискали неотразимый. При начале штурма балахнинские боевички вошли вместе с "Альфой". Меня зажали и сделали предложение, от которого нельзя отказаться. Либо всё подмахиваю - и бумаженции заранее состряпали, аккуратисты, и нотариуса прихватили! - либо героически гибну при штурме. Ну и так далее. А героически я, видишь ли, оказался не готов.
