— Ты хочешь сказать, что есть сомнения?
— Кое-какие заминки, — сказала она и объяснила, в чем дело. — Завтра мы все узнаем точно.
— А если не сработает?
— Нам остается лишь надеяться, что суд общественного мнения примет твою сторону.
Расставаясь с Марджи, я попыталась обнять ее. Но она решительным жестом остановила меня и сказала:
— Если ты это сделаешь, я совершу какую-нибудь глупость. Например, разревусь. А мне сейчас нельзя раскисать.
Возвращаясь на такси в отель, я попыталась представить себе жизнь без Марджи: как это я проснусь утром, зная, что уже не услышу ее голос в телефонной трубке; сознавая, что вместе с ней ушла часть моей жизни. Неужели это и есть печальная сторона возраста — когда близкие люди уходят один за другим, пока не настает твоя очередь покинуть сцену?
Слезы, которых я все ждала, так и не приходили, хотя я знала, что они будут, но позже. Я обхватила себя руками, пытаясь унять внутренний озноб. Усталость, которую заглушили три дня, проведенные у моря, вернулась, а вместе с ней и какой-то ступор, от бессилия перед страшной реальностью.
В отеле я сразу поднялась к себе в номер и уснула в считаные минуты. Проснулась перед самым рассветом. Открыв шторы, я смотрела на Манхэттен, медленно выплывающий из темноты, навстречу новому дню… дню, которого я ожидала с ужасом.
В десять я уже была в офисе Марджи, готовая к генеральной двухчасовой репетиции. Рита и Бен остались довольны моими успехами, в последний раз напомнив о том, что я должна отвечать коротко и ясно и не забывать про визуальный контакт, какими бы неприятными ни были вопросы.
В полдень они попросили меня исчезнуть на пару часов, что я и сделала, убивая время в музее «Метрополитен», где попыталась отвлечься, любуясь шедеврами старых мастеров, египетскими мумиями и восхищаясь утонченностью французских импрессионистов.
В половине третьего я села в такси и вернулась в отель. В номере я переоделась в элегантный черный костюм, который прихватила с собой по совету Марджи. Затем, поборов искушение закурить, спустилась в лобби. Рита уже ждала меня.
— В машине тебя ждет сюрприз, — предупредила она. — Только не вздрагивай.
Я забралась в лимузин и увидела там Марджи. Она была одета в один из своих лучших деловых костюмов. Он, конечно, висел на ее истощенной фигуре, как на вешалке. Чтобы скрыть землистый цвет лица, она немного переборщила с макияжем.
— Ты что, рехнулась? — воскликнула я.
— Окончательно… и да, мой онколог сделал мне строгое предупреждение. Да пошел он, в конце концов. Я не пропущу это шоу ни за что на свете. Сегодня утром мы получили хорошие новости.
— О?..
— Угадала. Все получилось.
— Ты уверена?
— Послушай, я лишь передаю тебе то, что узнала от людей Хосе Джулиа. Но они сказали, что это верняк.
Рита села впереди, рядом с водителем, и мы тронулись в западную часть города.
— Ты уверена, что сможешь продержаться пару часов без кислородной маски? — спросила я Марджи.
— Послушай только этого скаута, — сказала Марджи Рите.
— Канистра в багажнике, — ответила Рита.
— Но, знаешь, если я вдруг откинусь в студии, у этого Джадсона будет шанс оживить меня, и тут его слава целителя душ взметнется до небес.
— Зараза ты все-таки, — рассмеялась Рита.
— Это точно, — ответила Марджи.
Мы въехали в туннель Линкольна и выскочили где-то в Нью-Джерси. Телестудия шоу Хосе Джулиа находилась на территории технопарка на окраине Сикокуса.
— Вот где Бог создал дырку от задницы, — сказала Марджи, когда мы подъехали к дверям студии. — Рита, дорогая, если я начну умирать здесь, обещай, что отвезешь меня на тот берег, прежде чем я испущу дух. Не хватало еще, чтобы я сдохла в Джерси.
В вестибюле нас ожидала гиперактивная женщина с планшеткой в руках.
— А вы, должно быть, Ханна! — сказала она, энергично пожимая мне руку. — Джеки Ньютон! Координатор программы Хосе!
Она пожала руку и Рите («А вы, должно быть, пиар-агент!») и нервно покосилась на Марджи, которую поддерживал под руку шофер… с канистрой кислорода под мышкой.
— Я ее мать, — сказала Марджи.
Меня тут же потащили в гримерную, где отдали на растерзание толстухе в обтягивающих брюках из лайкры.
— Нервничаете? — спросила она, накладывая мне на лицо слои тонального крема.
— Что, так заметно?
— А кто же не нервничает перед съемкой? Но, честно вам скажу, Хосе — душка. Просто душка. Удивляюсь, вы совсем не пользуетесь подводкой и тушью для ресниц…
Спустя десять минут я сидела в углу зеленой комнаты с Ритой и Марджи, пытаясь сохранять спокойствие. Вдруг ворвалась Джеки Ньютон, с неизменной планшеткой в руках.
— Все супер, десять минут — и начинаем! И наш второй гость уже здесь, так что…
— Он ведь не зайдет сюда? — спросила я нервно.
Джеки похлопала меня по руке, успокаивая:
— Как говорят у нас в Джерси, может, я и тупая, но уж точно не дура. И, учитывая вашу «общую историю», мы подумали, что вам обоим лучше не встречаться до поры до времени. Так что не переживайте, Ханна. Как бы то ни было, пробежимся еще разок по сценарию. Ваше выступление рассчитано ровно на десять минут. Нам нужно, чтобы вы подписали вот это согласие на съемку. И хорошая новость: мы решили вставить ваш сюжет первым пунктом программы, так что долго ждать не придется. Хосе зайдет к вам с минуты на минуту, просто чтобы поприветствовать и чтобы вы чувствовали себя как дома. Так что к бою!
Как только она отошла от нас, Марджи сказала:
— Знаешь, я никогда не доверяла тем, кто изъясняется восклицательными знаками.
Тут распахнулась дверь зеленой комнаты, и вплыл сам Хосе Джулиа. Разумеется, я видела его прежде на экране — он крутился на телевидении с середины семидесятых, начинал как репортер Эн-би-си, носил длинные волосы и кожаную куртку и хвастался своими либеральными взглядами. С тех пор он пережил несколько реинкарнаций — работал ведущим на разных кабельных каналах, в провальном журнале Эй-би-си, потом заделался журналистом-критиком, прежде чем, в конце девяностых, нашел свою нишу возмутителя спокойствия и провокатора. И хотя он всегда преподносил себя как «аполитичного» журналиста, тот факт, что ему доверили расширенный эфир на «фокс ньюс», прежде чем он перешел на «Нью Америка кейбл ньюс», однозначно говорил о щедрости его хозяев-консерваторов. Чего стоила патриотическая околесица, которую он нес после событий 11 сентября, или появление его имени на первых страницах газет после того, как он застращал на своей программе имама, заявив ему: «Вы ненавидите наш образ жизни»; тот комментарий был с восторгом встречен в правых кругах. Именно этого я больше всего и боялась — что Джулиа начнет разыгрывать патриотическую карту и терзать меня вопросами о любви к родине.
— О, добро пожаловать, Ханна Бакэн! — радостно воскликнул он, ринувшись прямо на меня.
Как ни противно мне это признавать, но для мужчины на пороге шестидесяти он выглядел безупречно: черный костюм с иголочки, сливочного цвета рубашка и сдержанный галстук в горошек, богатая черная шевелюра, слегка взъерошенная, густые усы а-ля Сапата[68] и улыбка на тысячу ватт. Всем своим видом он демонстрировал хороший вкус в одежде и отличную спортивную форму.
— Я так счастлив видеть вас здесь, — сказал он, протягивая для пожатия сразу обе руки. — Просто счастлив. Вы рады, что находитесь у нас?
— Э… честно говоря…
— Я знаю! Знаю! Тот человек! Я не могу сказать, что осуждаю вас, но, как только мы перейдем в студию, у вас будет возможность высказаться начистоту — и на национальном телевидении. Да мы тут устроим настоящий «дилерз чойс», как в покере! В самом деле, Ханна, ведь истинная цель нашего шоу… повеселиться.
Повеселиться? Он действительно сказал повеселиться?
— Вот именно, — сказал, он, прочитав мои мысли. — Потому что хотя мы и будем касаться весьма щекотливых личных аспектов… конфронтация и катарсис — что может быть забавнее, верно? И одна из причин, почему я всегда выступаю за то, чтобы это шоу записывалось без зрительской аудитории, состоит как раз в том, что схватка проходит куда острее, когда нет толпы, криками подбадривающей соперников.
Я кивнула.
— Так что, если хотите разозлиться там, в студии, злитесь. Хотите сказать ему все, что о нем думаете, — говорите. Идет?
— Идет, — ответила я.
— У вас все получится. Я знаю. Увидимся в пять.
И он выплыл из комнаты.
Я повернулась к Марджи и прошипела:
— Я ухожу.
— Нет, ты остаешься, — прошипела она в ответ.
— Он собирается устраивать какое-то фрик-шоу. Особенно если учесть, что ему он наговорил то же самое, что и мне. «Если хочешь злиться, злись. Заткни ее. Обзови ее шлюхой!» Я буду выглядеть идиоткой…
