И только когда над ложей императора взвился флаг, веселье пошло на убыль, пока не прекратилось вовсе, оставив после себя лишь похожие на судороги редкие всхлипывания.
—Stantes missi! – разнеслось в наступившей тишине. – Избавлен от смерти!
Глава XXIII SIC TRANSIT![41]
Если суждено в империи родиться,
Лучше жить в провинции у моря...
И. Бродский, «Письма к Цезарю»
В тот же день одиннадцатый император Рима Тит Флавий Домициан был убит в своем дворце. Произошло это на шестнадцатом году его правления.
Такого не случалось уже более четверти века. Тогда в течение одного только года та же участь постигла одного за другим сразу трех цезарей. И вот случилось...
— О, всемогущая Веста! — взывала к небу безутешная Филлида, смывая запекшуюся кровь с израненного тела, которое уже покинули жизненные краски.
Не дано было знать старой женщине, что ждёт в царстве Плутона ее любимца, которого когда-то вскормила она своей грудью. Ей оставалось лишь молиться:
— О, Персефона, дочь Деметры, будь милостива к смертному, возомнившему себя богом, заступись за моего мальчика перед мужем своим!
В тот же час глашатай у ростральной колонны зачитывал решение сената. По Форуму гулко разносился его голос:
— …сенат провозглашает двенадцатым императором Рима Марка Кокцея Нерву!..
Всю ночь в столице не прекращался гвалт пребывавших в предчувствии перемен взволнованных горожан. На площадях свергались с постаментов статуи поверженного властителя, проклятого сенатом и людьми, еще вчера присягавшими ему на верность; в печах плавились монеты с его ликом и тут же отливались новые, с чеканкой Libertas publica[42].
«Свобода государства, свобода гражданам», — раздавалось на всех семи холмах: в базиликах и термах, в храмах и театрах, на улицах и стадионах. Подробности покушения так и остались неизвестными, хотя версий в те дни ходило великое множество. И все же кое-что всплыло из моря небылиц, затопившего в те беспокойные дни город.
На следующий день в таверне Телефа, славящейся в городе своей копченой свиной лопаткой, которую хозяин получал прямиком из Галлии, было не протолкнуться. И хотя император, отправившийся в путешествие, из которого не возвращаются, навлек неисчислимые несчастья на многих, нашлись и такие, кто искренне сокрушался об уходящей вместе с ним эпохе.
Под низкими сводами не затихал шум, хохот и возгласы разгоряченных посетителей. В воздухе стоял крепкий запах стряпни, пота и того неистребимого чесночного духа, который во все времена отличает чернь от нобилей. Впрочем, последними здесь и не пахло.
Собравшийся в таверне народ разделился на сторонников и противников усопшего императора. Но надо признать, двери были открыты для всех: и те и другие еле сдерживались от снедающего их желания выразить свое отношение к такому заметному событию.
— Что ни говори, а Домициан был хорошим императором, — делился один солдат со своим товарищем, отхлебнув немного вина из кубка.
— А какие раздачи он проводил, как награждал солдат, — тяжело вздыхая, поддержал его приятель.
— Только и думаете, что о своем собственном кошеле! — проворчал Симон. — Вы лучше вспомните, сколько крови пролил ваш «хороший» император. По одному только закону об оскорблении Величества и измене умертвили сотни достойных людей... Да и весь их род... Грабили провинции, за их счет столица тонула в роскоши и чревоугодии. А что они сотворили с моим несчастным народом!..
— Ты опять за свое, Симон, — подошел к беседующим хозяин таверны Телеф. — Зато был порядок! И не забудь, если бы он не запретил кастрацию, то кое-кому весьма не поздоровилось бы. Твоим соплеменникам заодно обрезали бы и еще кое-что.
Он развернулся и хитро подмигнул посетителям. Раздался дружный хохот, а когда все успокоились, Телеф снова повернулся к обиженно примолкнувшему Симону и примирительным тоном предложил:
— Будет тебе, не обижайся… Скажи-ка, не налить ли тебе еще вина?
— Эй, Телеф, — раздался пьяный возглас с противоположного конца длинного стола, — налей-ка лучше еще старику Полибию. А я расскажу как это было.
— У тебя уже язык заплетается, — укорил его Телеф.
— Клянусь молниями Зевса! Мой язык еще способен преодолеть дневной переход в доспехах и с полной поклажей, юнец, — возмутился уже порядком осоловевший ветеран. — И не тебе судить, сколько еще может выпить доблестный отставник! Наливай!
— Как знаешь, — сдался Телеф, наливая старику.
Раскрасневшийся Полибий, отхлебнув, начал свой рассказ:
— Я слышал своими собственными ушами, что рассказал на Форуме у храма Весты один солдат. Дело было так... Во дворец ворвался отряд заговорщиков под предводительством воина великанского роста, сильного, как добрая центурия, и рассеял стражу в мгновение ока. Охранявшие императора отборные преторианцы падали от ударов его меча, как колосья под серпом жнеца. Он ворвался в опочивальню, но встретил бешеный отпор. Принцепс... — Полибий снова приложился к кубку и продолжил: — Наш доблестный император положил почти всех нападающих, но силы были неравны, неоткуда было ждать помощи и он пал, заколотый копьем. — Он жестом показал, как это произошло. — Но, клянусь Марсом, он был отважным воином, что неоднократно доказывал в битвах...
— Всё было не так, клянусь всемогущими богами! — жарко возразил наемник-дакиец со шрамом через всё лицо. — Он не выиграл ни одной военной кампании... Даже его триумфы были выдуманными. Взять хотя бы хаттов и дакийцев — это мы разгромили его легионы... Подтверди, Сарчебал!
— Истинная правда, — энергично кивнул его приятель. — А еще поговаривают, что его жена спуталась с кем-то из дворца. Они-то вместе и зарезали ее муженька спящим в постели.
— Ты лжёшь, варвар! — возмутился один из солдат. — Все предали его... и ближайшие друзья и даже этот, Луций, которому он доверял, как самому себе, и тот перешел на сторону заговорщиков. Видя вокруг измену, император сам вонзил себе меч в сердце.
— Красиво рассказываешь, но все же его зарезала, как барана, собственная жена, — издеваясь, поддразнил солдата один из дакийцев.
Тут уж солдат не стерпел. Он, а за ним и его товарищ в гневе вскочили с лавки, схватившись за мечи и намереваясь рассчитаться с обнаглевшими наемниками. Неизвестно, чем бы все это бы закончилось, если бы не Телеф, — подав знак своим помощникам, он бросился их разнимать. К нему присоединился Тертул, и буянов совместными усилиями водворили на свои места.
Когда страсти немного улеглись, Телеф, желая разрядить раскаленную атмосферу, и никогда не упускающий случая подначить кого-нибудь, пряча ухмылку, задал вопрос укутанной до глаз в темную стОлу древней старухе, сидящей поодаль:
— А что скажешь ты, Сибилла?
— Сбылся сон императора, — произнесла она с витающей на губах улыбкой. — Огромный синий камень на рукояти меча, пронзившего ему горло…
— Какой такой камень, причём тут камень? Что за вздор ты опять несешь, Сибилла? — воскликнул Телеф и уже собирался, как обычно, поднять ее на смех, как вдруг послышался окрик Тертула:
— Погоди-ка, Телеф! — прервал он и обратился к Сибилле: — Откуда тебе известно про меч и про камень, старуха?
Старуха не удостоила его ответом. Все зашумели, было, стали возмущаться, но хорошо зная ее упрямый нрав, поняли, что она больше не издаст ни звука.
Тогда слово опять взял Тертул:
— То, что вы тут несете — изрядная чушь, — начал он важно.
Крикуны примолкли и повернулись к нему. Уже успел пронестись слух, что молодой центурион состоит в родстве, хотя и дальнем, с женой нового императора. Одно это придавало ему особую значимость в глазах собравшихся. По таверне разнеслось:
— Тертул!
— Пусть скажет центурион.
— Дайте рассказать Тертулу — он знает что говорит.
Тертул, наконец почувствовав внимание, выдержал многозначительную паузу и, оглядев притихшее общество, сказал:
— Клянусь Марсом, старуха права. Не знаю, откуда ей это ведомо, но она права... Домициану привели кифаристов, поэтов, колесничих, отличившихся на последних ристаниях, и еще... гладиаторов, показавших особое мастерство во время игр. Он пожелал отобрать из них лучших для императорских школ. Когда дошла очередь до гладиаторов, один из них сорвал со стены меч и бросился на императора. Стража, находящаяся здесь же, ничего не смогла сделать. Он был так стремителен, что, заколов четырех солдат, всадил меч императору в горло... И самое главное, как утверждают, рукоять того меча была украшена синим камнем.
