Великий старец! Появись! Появись! Появись!.. Появись!..
Снова никакого отклика. Чжуан-цзы оглядывается по сторонам и медленно опускает руки.
Крестьянин. Ну как, умер я или жив?
Философ (растерянно). Не знаю почему, но на этот раз заклинание не подействовало.
Крестьянин (подступая). Хватит врать. Гони мою одежду!
Философ (отпрянув). Убери руки! Варвар, не понимающий философских принципов!
Крестьянин (хватает его). Да ты, видать, не просто бандюга, а главарь целой разбойничьей шайки! Сейчас я сдеру с тебя даосский халат, возьму твоего коня, и ты заплатишь мне за…
Вырываясь, философ торопливо достает из рукава полицейский свисток и бешено свистит. Крестьянин в изумлении останавливается. Вдали появляется полицейский.
Полицейский (кричит на бегу). Держи его! Не отпускай! (Подбегает. Это краснорожий безусый детина из княжества Лу в полицейской форме и с дубинкой в руках.) Держи мерзавца!
Крестьянин (опять бросаясь на философа). Держи мерзавца!
Подбежав, полицейский хватает Чжуан-цзы за воротник, замахивается дубинкой, а крестьянин отпускает мудреца и, согнувшись, прикрывает свой срам ладонями.
Философ (ухватившись за дубинку, запрокидывает голову). Что это значит?
Полицейский. Что значит? Гм, неужели сам не понимаешь?
Философ (гневно). Это ведь я тебя звал, а ты меня хватаешь!
Полицейский. Как так?
Философ. Свисток дал я…
Полицейский. Украл чужое платье, да еще свистишь? Вот негодяй!
Философ. Я просто мимо проходил, увидел мертвеца, оживил его, а он вместо благодарности заявляет, будто я взял его вещи. Посмотри на меня, неужели я похож на грабителя?
Полицейский (убирает дубинку). Кто тебя знает! «Можно видеть лицо человека, но не его мысли». Пойдем в участок!
Философ. Это исключено. Я очень тороплюсь, иду к чускому царю.
Полицейский (изумленный, отпускает Чжуан-цзы и вглядывается в его лицо.) Так ты из Ци…
Философ (радостно). Да, я Чжуан Чжоу, циюаньский чиновник. А ты откуда знаешь?
Полицейский. Начальник нашего участка последние дни часто вспоминал о вас, говорил, что вы отправляетесь в царство Чу, чтобы разбогатеть, и, возможно, пройдете здесь. Начальник нашего презренного участка тоже отшельник и занимает свою должность только по совместительству. Он очень любит читать ваши сочинения, например, «О равенстве вещей».[441] Здорово там сказано: «Жизнь — это смерть, смерть — это жизнь. Возможность — это невозможность, невозможность — это возможность». Как это сильно звучит, каким блестящим слогом написано! Зайдите в наш презренный участок, отдохните!
Крестьянин, испуганный, отступает в бурьян и вновь садится на корточки.
Философ. Сейчас уже поздно, и я не могу задерживаться. Но на обратном пути обязательно навещу вашего почтенного начальника.
Мудрец садится на коня, и уже хочет взмахнуть плетью, как вдруг крестьянин, выскочив из бурьяна, хватает коня под уздцы. Полицейский тоже подбегает и пытается оттянуть крестьянина.
Философ (воскресшему). Чего ты снова пристал?
Крестьянин. Вы уедете, а я что буду делать? Господин полицейский, посмотрите, ведь у меня ничего нет…
Полицейский (почесывая за ухом). Да, в таком виде трудно что-нибудь делать… Мне кажется… Господин (смотрит на Чжуан-цзы), вы ведь богаче его, подарите ему часть своего платья, пусть прикроет стыд…
Философ. В принципе это было бы справедливо, одежда принадлежит не мне одному. Но я сейчас еду на аудиенцию к царю, без рубашки обойтись не могу, а без халата тем более.
Полицейский. Да, без них действительно не обойдешься! (Воскресшему.) Убери руки!
Крестьянин. Мне нужно к родичам…
Полицейский. Ерунда! Если будешь еще приставать, заберу тебя в участок! Катись отсюда! (Поднимает дубинку и загоняет крестьянина в бурьян.)
Философ (полицейскому). Прощай, до свиданья!
Полицейский. До скорого свиданьица, ваша милость! Счастливого пути!
Чжуан-цзы, стегнув коня, трогается с места. Полицейский, приложив руку к глазам, смотрит, как он постепенно исчезает в клубах пыли. Но едва полицейский поворачивается, чтобы снова выйти на дорогу, как из травы выскакивает крестьянин и хватает его за полу.
Полицейский. Чего тебе еще?
Крестьянин. Что же мне делать?
Полицейский. А я почем знаю!
Крестьянин. Мне нужно к родичам…
Полицейский. Ну и иди себе.
Крестьянин. Но ведь я голый.
Полицейский. Разве голому нельзя идти к родичам?
Крестьянин. Сначала ты его отпустил, а теперь думаешь сам улизнуть! Но мне некого просить о помощи, кроме тебя. Скажи, как мне дальше жить?!
Полицейский. Имей в виду: кончают с собой только слабые.
Крестьянин. Придумай для меня хоть что-нибудь!
Полицейский (освобождает полу своего мундира). Я ничего не могу придумать!
Крестьянин (вцепляясь в рукав полицейского). Тогда забери меня в участок!
Полицейский (пытается высвободить рукав). Да ты с ума сошел! Как можно идти по улице голым! Отпусти!
Крестьянин. Одолжи хоть штаны!
Полицейский. Они у меня одни. Если я их тебе одолжу, сам буду неизвестно на что похож. (С силой вырываясь.) Не буянь, пусти!
Крестьянин (хватает полицейского за воротник). Я обязательно пойду с тобой!
Полицейский (в отчаянье). Нельзя!
Крестьянин. Тогда я не отпущу тебя!
Полицейский. Чего ты хочешь, наконец?
Крестьянин. Хочу, чтобы ты забрал меня в участок.
Полицейский. На кой черт ты мне сдался?! Не нарушай порядка, отпусти! Иначе… (Вырывается изо всех сил.)
Крестьянин (сжимая его еще крепче). Иначе что? Все равно я не могу пойти к родичам и вообще не похож на человека. А два цзиня фиников, а полтора цзиня сахару!.. Раз ты отпустил этого ворюгу, я буду драться с тобой насмерть.
Полицейский (барахтаясь). Не бунтуй, отойди! А то… а то… (Вынимает свисток и яростно свистит.)
Декабрь 1935 г.
Ломбард и аптека
Ян Кэ-ян
ОТ СОСТАВИТЕЛЯ И РЕДАКТОРА
Предлагаемый сборник произведений имеет целью познакомить советского читателя с наиболее значительными произведениями великого китайского писателя Лу Синя.
Нужно ли здесь упоминать, что по естественному праву составителя предпочтение было отдано сюжетной прозе. Выбор этот ни в какой мере не нарушает объективности подхода к литературным произведениям, как и не находится в противоречии с авторским самовыражением. Включенные в книгу рассказы, разумеется, представляют собой лишь часть лусиневского наследия, но, на наш взгляд, часть, едва ли не наиболее ценную в художественном творчестве писателя.
Сюжетная проза Лу Синя отличается и своеобразием стиля, и богатством душевных тональностей, и яркой идиоматичностью речевых выразительных средств. С нашей точки зрения, простота, которая видится некоторым переводчикам в лусиневском тексте, скорее иллюзии, возникающая от недостаточно глубокого проникновения не только в текст, но и в скрытые тайны авторского подтекста.
Лу Синь обладал всевидящей зоркостью, особым даром обнаруживать и образно воссоздавать внутреннюю взаимосвязь сталкивающихся тенденций в общественных явлениях и человеческих характерах. И здесь нужен многозначный эстетический анализ, дающий возможность обнаружить скрытую ткань перекрещивающихся чувств и устремлений автора, а также созданных им образов. Но для переводчика именно в этом таится опасность оказаться во власти субъективных представлений и стать жертвой собственной фантазии. Переводчик как истолкователь авторского текста должен быть необычайно чуток к многосложностям речевого искусства, к особенностям подтекста.
Лу Синь — самобытный, национальный художник, глубоко усвоивший китайскую традицию. И трудность перевода его произведений состоит, в частности, в первоклассной исторической эрудиции автора. Нам приходится встречаться здесь с философскими глубинами, проблемностью, психологическими противопоставлениями, терзаниями, озарениями, исканиями писателя. Показательны в этом отношении такие произведения Лу Синя, как «Старые легенды в новой редакции», «Записки сумасшедшего», «Подлинная история А-кью» и многие другие, в которых часто затаена философская традиция художественного видения, отображенная в произведениях китайской классики. Здесь мы видим также смешение литературного и простонародного языка, восходящего к фольклору и мифологии. И потому интерпретация, например, названия «А-кью чжэн чжуань» лишь условно может быть принята как «Подлинная история А-кью». Строго говоря, иероглиф «чжэн» не равнозначен знаку «чжэнь», который дает нам понятие «подлинный», «истинный», «действительный» и т. д., хотя сочетание этих двух знаков «чжэн-чжэнь» и образует такой ряд значений. В отдельности же иероглиф «чжэн» означает: «прямой», «правильный», «прямолинейный», а также «основной», «главный», «справедливый» и т. д. Следовательно, сочетание знаков «чжэн чжуань» не есть «чжэнь чжуань». Примечательно, что именно рассуждению о «чжэн чжуань» Лу Синь посвящает значительную часть «Введения», где заключена ирония, глубокий его юмор, несообразность возвышенного тона повествования об официальных жизнеописаниях в китайских историях комической сущности ситуации. И это производит сатирический и драматический эффект. Здесь обнаруживаются скрытый сарказм автора, своеобычная лусиневская словесная доминанта, излюбленные эпитеты, речения, словесные оттенки. И потому столь существенна для переводчика точность эстетического мышления, идентичность красок и нюансов. Отчетливое понимание значения интерпретации лусиневского текста, стилевой характеристики способно сделать его поистине бесценным подарком для нашего читателя.
