— Господи, да это же Красный Барон[123],— сказала Фиби.
— Надеюсь, парень знает, что делать.
— Все будет прекрасно.
Майкл поставил чемодан на землю и обнял ее.
— Тогда — до скорого.
Фиби кивнула. Привстала на цыпочки и поцеловала его в губы. Он крепко прижался к ней. То был долгий поцелуй — после жесткого начала длился он очень расслабленно и нежно. Майклу нравилось, как волосы Фиби трепещут по его лицу, какая холодная у нее щека.
С неохотой он забрался в кабину.
— Вот, значит, и все, наверное. Позвоню тебе вечером. Все спланируем. — Он уже собирался закрыть дверцу, но помедлил. Казалось, его что-то беспокоит. Какую-то секунду он смотрел на нее, затем сказал: — Знаешь, у меня появилась мысль насчет той картины. Я помню ее довольно отчетливо, вот я и подумал — если мы сядем вместе и я тебе ее опишу, а ты найдешь свои старые наброски, может, ты смогла бы… ну, по крайней мере, написать что-то похожее…
— Что я сказала тебе на террасе? — жестко спросила Фиби.
Майкл кивнул.
— Ты права. Не оглядывайся.
Фиби помахала, когда самолет вырулил на позицию для взлета, и послала ему вслед воздушный поцелуй, когда он набрал скорость, оторвался от поверхности воды и гладко взмыл в воздух. Она следила за ним взглядом, пока он не превратился в черную точку посреди небесной синевы. Затем повернулась и направилась к дому.
На сердце у нее было тяжело. Она волновалась за Майкла — и волновалась, что он ожидает от нее слишком много, что его одержимость прошлым маниакальна… или даже подросткова. Иногда она с трудом вспоминала, что он на семь или восемь лет ее старше. Она волновалась, что их отношения могут закончиться слишком быстро, могут зайти туда, где она будет не в силах их контролировать. Волновалась, что на самом деле не может придумать ни одной причины — если уж быть до конца честной, — почему она эти отношения вообще начала. Все произошло слишком быстро, она послушалась не тех побуждений: пожалела его, перепугалась сама, ей требовалось утешение. А кроме того, как вообще можно надеяться забыть те кошмарные обстоятельства, что свели их вместе? Как из такого начала может произрасти что-то хорошее?
Она поднялась к себе в спальню, сложила чемодан и оглядела комнату — не забыла ли чего? Да, вспомнила — остались какие-то предметы первой помощи из аптечки, они до сих пор должны быть в той комнате, где обнаружили тело Генри. На то, чтобы забрать их, потребуется минута, но сама необходимость этого наполняла ее смятением. Идя по коридорам, Фиби поймала себя на том, что вся дрожит, а когда поднялась на второй этаж, ее внезапно охватило зловещее чувство, что она снова переживает события минувшей ночи; впечатление только усилилось, когда Фиби в последний раз свернула за угол и услышала телевизор, настроенный на часовой выпуск новостей.
Она открыла дверь. Перед пустой комнатой вещал президент Буш — передавали повтор его обращения к американскому народу, с которым он выступил вскоре после вылета первых бомбардировщиков на Багдад.
Всего лишь два часа назад воздушные силы союзников атаковали военные цели в Ираке и Кувейте. Атаки эти продолжаются, пока я обращаюсь к вам.
Тут Фиби кое-что заметила: по краю дивана стекала струйка крови и капала на пол.
Двадцать восемь стран, собравшие силы в районе Персидского залива, истощили все разумные усилия.
предпринимавшиеся для достижения мирного разрешения конфликта, и у них не остается другого выхода — только изгнать Саддама из Кувейта силой. Мы не дрогнем.
Она осторожно заглянула за спинку: на диване лицом вниз лежал человек, и между лопаток его торчал нож для бифштексов.
Некоторые могут задать вопрос: почему мы действуем сейчас? Почему бы не подождать еще? Ответ на это ясен: мир не может больше ждать.
Она перевернула человека и ахнула. То был Тадеуш.
Перед нами момент исторической важности.
В дверь постучали, и в комнату просунулась голова одного из дежурных полицейских.
— Кто-нибудь видел мисс Табиту? — спросил он. — Похоже, мы нигде не можем ее найти.
Наши операции предназначены для самой лучшей защиты всех сил коалиции путем поражения огромного военного арсенала Саддама. Мы ничего не имеем против народа Ирака. В самом деле — если в этот конфликт окажутся впутанными невинные люди, я молюсь об их безопасности.
Закончится ли когда-нибудь безумие?
* * *
Майкл сидит в кабине гидросамолета, склонившись вперед и разглядывая проплывающую под ним панораму Южного Йоркшира.
Пилот впереди начинает мурлыкать песенку: „Плыви, плыви, лодчонка, с попутным ветерком“. Голос пилота кажется необычайно высоким и мелодичным.
Мир не может больше ждать.
Самолет начинает резко набирать высоту. Майкл не понимает зачем и замирает в своем кресле. Он думает, что самолет через секунду-другую выровняется. Но подъем становится все круче, пока машина наконец не становится на хвост, а затем они переворачиваются вверх тормашками, и не успевает Майкл завопить, они описывают полную мертвую петлю и принимают начальное положение.
— Вы что это делаете, к чертовой матери? — орет он, хватая пилота за плечо. Тот, однако, весь трясется от хохота — истерического, безостановочного хохота — и кричит от радости.
Весело, весело, весело, весело
— Я спрашиваю, что вы, к чертовой матери, делаете? — повторяет Майкл.
Мы ничего не имеем против народа Ирака.
— Вы что — ополоумели?
Хохот пилота становится еще истеричнее, когда Майкл это произносит, консервы и летный шлем срываются с головы, Табита Уиншоу оборачивается к нему и произносит:
— Знаете, Майкл, я так и думала — управлять этими штуками ужасно просто, нужно только привыкнуть.
Плыви, плыви, лодчонка, с попутным ветерком
Весело, весело, весело, весело Жизнь — всего лишь сон
— Господи, где же Тадеуш? — кричит Майкл.
Наша цель — не завоевание Ирака. Наша цель — освобождение Кувейта.
— Хотите, я покажу вам, как это делается? — спрашивает Табита.
Майкл грубо трясет ее.
— Вы знаете, как сажать эту штуку? Просто скажите мне.
— Вот эта шкала, видите? — отвечает Табита, показывая на один из летных инструментов. — Это индикатор скорости полета. Зеленый — значит, нормальная, желтая — осторожно. Видите, вот тут сказано: СОН? Это означает оперативный нормальный предел скорости в воздухе.
В самом деле — если в этот конфликт окажутся впутанными невинные люди, я молюсь об их безопасности.
Майкл смотрит, как стрелка шкалы начинает переползать с зеленой дуги на желтую. От ускорения ему становится дурно. Стрелка уже у верхнего конца желтой дуги, уточки, помеченной буквами СНП.
— А это что значит? — спрашивает он.
— Никогда не превышать! — кричит в ответ Табита. От возбуждения она едва не подскакивает в кресле.
— Ради бога, Табита, сбавьте скорость. Это опасно.
Она снова оборачивается и произносит с укором:
— Летать, Майкл, никогда не бывает опасно.
— Вот как?
— Совершенно. Опасно разбиваться.
И тут с пронзительным, безумным взрывом хохота она отжимает рычаг газа до предела, самолет клюет носом, и вот они уже падают, с немыслимой скоростью сброшенные с вышины, и Майкл пуст, от его тела осталась полая оболочка, рот его открыт, и все, что было в нем, осталось где-то позади, наверху, в небесах…
Я падаю. Я падаю. Я падаю.
Сегодня вечером, пока наши части сражаются, они сами и их семьи — в наших молитвах.
Плыви, плыви, лодчонка, с попутным ветерком
Грохот оглушителен, жутко воет двигатель и ревет ветер, но поверх всего этого он по-прежнему слышит безумный хохот Табиты: нескончаемый, отвратительный хохот неискупимо душевнобольной…
Весело, весело, весело, весело
Ни один президент не способен с легкостью отправить своих сыновей и дочерей на войну.
Я падаю. Я падаю.
Храни Господь всех и каждого из них.
Падаю…
Перед нами момент исторической важности.
Пока не наступает такой момент…
Весело, весело
Наступает такой момент, когда алчность…
Весело, весело
Такой момент, когда алчность и безумие…
И вот — окончательный визг металла, пронзительный скрежет раздираемого на части фюзеляжа, и самолет наконец разлетается в разные стороны миллионом обломков, а Майкл свободно падает вниз, стремительно погружается, ничем не скованный, и между ним и землей ничего нет, лишь синее небо, и он видит очень ясно, как земля рвется ему навстречу — очертания континентов, острова, большие реки, ширь водных пространств…
