— Это, должно быть, морально тяжело, — вставил Барни. — Особенно когда речь идет о неизлечимо больных.
Доктор кивнул:
— У меня такое опасение, что все их проблемы я взваливаю на себя. И, по правде говоря, мне все время требовался некий костыль, чтобы я мог прожить день до конца. — Он помолчал, потом смущенно пояснил: — Я принимал транквилизаторы в большом количестве.
Барни понимающе кивнул.
— Выписывали себе сами?
— Доктор, я без них не могу, — ответил Энтони. — Посмотрите на вещи шире. У каждого моего больного есть семья, которая разделяет с ним тяготы его болезни. Умножьте это на десять… нет, на двадцать, и вы получите представление о том, почему мне время от времени требуется какое-то облегчение.
Он заговорил извиняющимся тоном:
— Я не пьяница, я себя контролирую. Но мне нужно немного валиума, иначе я не проживу. Понимаете? Ради моих же больных!
— Сколько это — «немного»? — спокойно спросил Барни.
— Ну… — Он замялся. — Десять миллиграммов.
— Как часто?
— Несколько раз в день, — уклончиво ответил доктор и посмотрел на Барни.
По лицу консультанта было видно, что ответ его не удовлетворил.
— Ну, в день я в среднем принимаю от пятидесяти до шестидесяти миллиграммов.
— Обычно максимально допустимой дозировкой считается сорок, — негромко прокомментировал Барни.
— Да, я знаю.
— А поскольку он ослабляет работу центральной нервной системы, то со временем стал оказывать на вас необычный эффект.
— Нет-нет! — возразил Энтони. — Я себя хорошо чувствую. То есть… я понимаю, что превышаю дозу, но я вполне дееспособен.
Он вдруг стукнул кулаком по столу и закричал:
— Я хороший врач, черт побери! Хороший!
Барни немного выждал, после чего мягко спросил:
— Доктор Энтони, вы так и не ответили на мой вопрос. Что вас привело ко мне?
— Меня привели сюда причины, — он говорил с трудом, — в которых я сам пока не разобрался. В прошлое воскресенье — нет, две недели назад, — когда моя жена была с детьми у своей матери… — Он замолчал, потом наконец сформулировал свою проблему в пяти словах: — Я пытался покончить с собой.
Вечером Барни рассказал о докторе Энтони Лоре, правда, фамилии не назвал.
— А что его так мучает? — сочувственно произнесла Лора.
— Лора, ты не поверишь: его проблема в том, что он принимает все слишком близко к сердцу. Я прихожу к выводу, что у хороших терапевтов это вроде особой формы рака. Есть врачи, которые заковывают свои чувства в броню и обращаются с больными, как мясник — с тушами животных. И когда я вижу несчастного врача, сопереживающего своим пациентам, как этот бедолага, покушавшийся на самоубийство, я не могу обвинять остальных, бесчувственных. Это разновидность защитной реакции.
— Ты, наверное, прав, — признала Лора — Если я дам себе волю и начну плакать по каждому недоношенному, которого не удалось спасти, я, наверное, свихнусь. Хотя это и так произойдет рано или поздно.
— Лора, — встревожился Барни, — я тебе говорил и сейчас повторяю: ты должна с кем-то проконсультироваться!
— Перестань, Барн. Ты знаешь, что я в порядке. Правда!
— Неужели? Скажи мне честно: сколько тебе нужно валиума, чтобы дожить до вечера?
Она замялась и уклончиво ответила:
— Не так много. У меня все под контролем.
«Господи, — подумал Барни, — лучше бы я эту тему не поднимал!»
К 1972 году Департамент здравоохранения добился запрета телевизионной рекламы сигарет и заставил производителей размещать на каждой пачке предупреждение о потенциальной опасности их продукта для здоровья курильщика.
Теперь, спустя два года, функционеры от здравоохранения выражали обеспокоенность в связи с опасностью, которую курение будущей матери представляет для плода. Чиновники хотели, чтобы общество осознавало, что по незнанию мать может причинить непоправимый ущерб своему ребенку. Выступление Лоры в теледебатах, посвященных этой проблеме, произвело огромное впечатление.
На сей раз в «Вашингтон пост» была напечатана ее фотография. Как Лора и подозревала, снимок вышел не очень удачный — при виде толпы папарацци она рассердилась. А со всех сторон летело: «Посмотрите сюда, Лора!» и «Пожалуйста, улыбнитесь, доктор Кастельяно!»
Они с Барни допоздна обсуждали ее выступление.
— Ты молодец, подруга, — похвалил Барни. — Смотри только нос не задирай! Не хочу, чтобы ты начала позировать для «Плейбоя».
Она рассмеялась:
— Знаешь, Барни, вообще-то, если честно, я здорово струхнула.
— Жаль, что мне не удалось тебя сфотографировать. Я тобой ужасно горжусь.
— Барни, — тихо сказала она, — ведь все мои прямые попадания были с твоей подачи!
— Ага, Кастельяно, мой хронометр показывает, что ты на целых двенадцать часов избавилась от своей заниженной самооценки. Рекорд, пожалуй, а?
Она не ответила.
— Лора, ради бога, я не подавал за тебя заявления на грант в НИЗ. Я не писал твоих статей. Может, все-таки вспомнишь, что это ты получила пятерку за курс Пфайфера. Когда ты наконец возьмешь в толк, что ты — потрясающая?
— Прекрати, Барн, не будь смешным. Пока что мое самое большое достижение в жизни — это высокий рост и светлые волосы.
— А знаешь, Кастельяно, в Калифорнии придумали, как хирургическим путем уменьшать рост. Думаю, что к Рождеству сантиметров на пятнадцать тебя смогут укоротить.
Она засмеялась:
— Спокойной ночи, Барни.
— Это еще не все.
— А что еще?
— Советую тебе покрасить волосы в какой-нибудь гадкий цвет.
Уже давно не вызывало сомнений, что грант для работы в НИЗе Лоре продлят. К чести руководства надо сказать, здесь умели разглядеть ценных сотрудников. Лора теперь вращалась в более высоких кругах, чем члены институтского совета, и запросто общалась с людьми, с которыми те виделись только раз в год, когда приходили плакаться на свою бедность и выпрашивать дополнительные ассигнования.
В то же время Лора демонстрировала подлинный командный дух и энергично лоббировала интересы НИЗа.
Она пребывала в такой эйфории, что совершила беспрецедентный поступок — собрала гостей в своей так до конца и не обставленной квартире.
При всех Лориных дарованиях кулинария в их число не входила. Здесь она целиком положилась на рекомендации Милтона — владельца магазина деликатесов в торговом центре «Силвер-Спринг». В день приема Милтон загрузил машину сэндвичами, соусами и выпечкой. Он оказался настолько предусмотрительным, что даже спросил, достаточно ли у нее в доме столовых приборов, и привез несколько упаковок пластмассовых ножей и вилок.
— Ну вот, — объявил Милтон, — теперь у вас все есть. Вам остается только приготовить пунш, я в этом ничего не понимаю, и встречать гостей. Всего хорошего. Удачи вам! А я утром заеду все собрать.
— Спасибо вам, Милт, — сказала Лора. — Я ничего не забыла?
— Забыли, мэм. Не сердитесь, но, по-моему, вы забыли выйти замуж. До свидания.
Пока Лора смешивала безумное количество пунша (опыт работы в лаборатории научил ее точности пропорций), ей вдруг пришло в голову, что за все время их совместной жизни с Палмером они ни разу не принимали гостей. Да и была ли она замужем вообще?
Барни, который, конечно, получил приглашение первым, расточал похвалы:
— Кастельяно, это настоящий шаг вперед.
На самом деле даже чуткий Барни на сей раз не уловил одного нюанса: прием давался не в честь настоящей Лоры, а скорее в честь некоего имиджа доктора Лоры Кастельяно, установившегося в обществе.
Барни прилетел из Нью-Йорка утром в день приёма и помогал ей в ее приготовлениях. Заметив, как она все больше волнуется, он настоял на том, чтобы она вышла вместе с ним на пробежку.
— Итак, — спросил он на бегу, — с кем из гостей я должен быть особенно любезен?
— Ты должен быть любезен со всеми, Барн. У меня такое чувство, как будто я позвала весь город. Если все явятся, это будет примерно тысяча человек.
— Ого! Представляю себе зрелище — тысяча врачей в одной квартире!
— Эй! — предостерегла она. — Цель этого мероприятия не в том, чтобы дать тебе побольше материала для твоей книги. Просто мне захотелось посмотреть на своих коллег, когда они напьются.
— Ладно, ладно, это тоже весьма познавательно.
* * *
Никто никогда не узнает, сколько именно человек сновало в тот вечер между Лориной квартирой на втором этаже и газоном во дворе дома.
Милтон рассчитал еду на пятьдесят гостей. В первый час все было сметено подчистую. К счастью, Лора предусмотрела, что все, кого она пригласила, большие охотники выпить. И пунш лился рекой, хотя доля водки в нем неуклонно возрастала, по мере того как иссякали запасы сока и имбирного эля.
