— Ну что ты повторяешь эту чепуху? — перебил его уста. — Куда ему стать чемпионом мира, этому твоему боксеру. Иди лучше работай, Кайя.
Кайя посмотрел на него с какой-то странной робостью и тревогой, словно прося о снисхождении.
— Он просто замечательный боксер, баба́,— вымолвил он. — Я сам видел его на ринге. В Сиркеджи он так разделал своего противника, что тот слова не мог сказать, только мычал как корова.
— Да брось ты! — пренебрежительно уронил уста. — Тоже мне чемпион мира выискался. Не повторяй ты эту брехню.
— Это не брехня, — обиженно проговорил Кайя. — Всю ночь я слушал рассказ боксера-аби. Мы с ним подружились. Четыре дня вместе бродили. «Поехали в Менекше, — предложил я ему. — Ловить рыбу». Он согласился. Но дул сильный лодос[55], и волны были высотой с минарет. Ей-ей, не вру. В такую погоду никто не выходит в море. Два дня мы тут проторчали. Потом я увидел уста возле «Семейного казино». Я с первого взгляда понял, что если он и не нашенский, то почти нашенский.
— Что за ерунда! — пожал плечами уста. — Я же не бродяга, как вы.
— Я подошел и спросил: «Где тут булочная?» А уста покосился на меня и сказал: «Булочная вон там, на углу. А деньги-то у тебя есть?»
— Я вижу, этот дылда боксер валяется на земле. Как неживой, еле дышит, — пояснил уста.
— Еще бы, — продолжал Кайя. — Мы два дня ничего не ели. Маковой росинки во рту не было. А этот боксер — благородного происхождения, из беев. Хлеб с мусорной свалки он не изволит есть. В нашем деле всякое бывает. Иной раз как только ни изворачиваешься, чтобы с голоду не умереть. А боксер-аби человек непривычный. Воровского ремесла не знает. Может быть, и знает, но только крупное мошенничество. А какую-нибудь мелочь стибрить — ниже его достоинства. В одну, в другую булочную мы зашли, но он ни куска хлеба не взял. И на меня еще давил своим авторитетом, — (так он и сказал: «авторитетом»), — не смей-де воровать. Не позволил даже тот хлеб съесть, который я нашел на помойке. Тоже мне паша благородный. С такой брезгливостью не станешь чемпионом мира. А вот моя сестра говорит: «Два дня голодания убавляют жизнь на два года». Сестра очень любит меня, аби, просто обожает. Тоскует по мне. И она меня любит, и уста. Уста любит меня больше родного сына.
— Я и правда очень люблю этого сорванца, — обнажив в улыбке золотые зубы, признался уста.
— Поэтому я и останусь у него. Человек живет там, где ему хорошо. Бросать такого человека, как баба, просто грешно. Да и глупо.
— Что же было потом? — спросил я.
— Потом баба позвал нас в свое казино. Поставил перед нами огромную кастрюлю с едой и два здоровенных хлеба.
— Я только вышел и вошел, — вставил уста. — Смотрю, полкастрюли уже уговорили.
— Я старался удержать боксера-аби, — продолжал Кайя. — Аман, говорю, боксер-аби, ешь понемногу, а то тебе худо будет. А он ничего не слушает, знай себе наворачивает. Так и подмели все подчистую.
— В жизни не видел таких голодных людей, — сказал уста. — До старости уже дожил, а не видел.
— А потом что?
— Мы оба улеглись. Прямо на цементном полу. Проснулся я рано. Еще до рассвета. Так уж у нас, блатных, заведено. Проспишь — беды не миновать. А уж сколько в моей жизни бед было — вы только послушайте! Что вы сделаете с моим рассказом?
— Ничего.
— А я-то думал…
— Ты думал, что он сложит дестан о твоей жизни? — усмехнулся уста. — Обо всех твоих кражах и проделках?
— А почему бы и нет? — огрызнулся мальчик. — Я жертва общества.
— Скажите пожалуйста, — сощурился уста. — Да еще какая благородная жертва!
— При чем тут благородная или неблагородная, — оскорбился Кайя. — Просто жертва.
— Уста шутит, — сказал я, — не обращай внимания.
— Я знаю, что шутит. Только я не люблю, когда он смеется надо мной.
— Конечно, шучу, — подтвердил уста. — Разве можно смеяться над бродягами?
— Шутка шутке рознь. Над человеком, который упал, нельзя смеяться, надо постараться его понять.
— Сколько тебе лет, Кайя?
— Четырнадцать.
— И сколько лет ты занимаешься этим делом?
— Всю жизнь. С тех пор, как себя помню.
— Продолжай свой рассказ.
— Стало быть, проснулся я. Смотрю, а боксера-аби нет рядом. Убежал.
— Почему же убежал? Ты его, видно, донял своими шуточками?
— Не знаю, убежал, да и все.
— А сколько месяцев ты живешь здесь?
Вместо него ответил уста:
— Полтора месяца. Горе на мою голову.
— Да уж, придется это горе терпеть. До самого конца.
— Ничего, стерплю. Сил хватит.
Видимо, появился посетитель, потому что уста быстро направился к стойке.
— Так ты доволен своей жизнью, Кайя?
— Доволен. Еды — ешь не хочу. Вчера четыре кило рыбы поймал. Два кило пожарили, два я отнес на рынок, продал, деньги — отцу. Ему ведь нелегко приходится, аби. Посетителей очень мало. За полтора месяца я заработал всего сто пятьдесят лир. И те отцу отдал. Замечательный он человек. Все, что у него есть, со мной делит. Никуда я от него не уйду. Сестра вот по мне тоскует, но к ней я не пойду. Умру, а не пойду. Она у меня старшая медсестра в Измите. Скоро поступит в медицинский институт, станет доктором. Есть еще и брат. Как-то я провел у него целый день, а он даже не предложил мне поесть. Сам я не попросил, будь он проклят, этот скупердяй! Лучше украду, на десять лет сяду, но у него не попрошу. Мало того, что есть не дал, да еще и побил. И еще одна моя сестра живет в Измите. Эта вреднее микроба. Я к ней не пойду, пока не разбогатею. А вот когда разбогатею, куплю себе шикарный костюмчик, автомобиль. Подъеду к ней, распахну дверцу: «Садись, пожалуйста!» Утру ей нос… — Обрадованный, что нашел себе внимательного слушателя, он уже не говорил, а мурлыкал: — Во Фракии я сторожил баштан. А хозяин возьми да и продай все арбузы оптом в Стамбул. Сторожить стало нечего. Оптовик не заплатил мне ни куруша. Я было потребовал свое, так он пинок под зад дал. «Правдоискатель какой!» — говорит. До чего же огромные усищи у него! Что твои лисьи хвосты! Ну ничего, подрасту, я ему эти усищи повыдергаю. У этого оптовика своя лавка на Газиосманпаша… Вы спрашивали про моего отца и мать?..
— Да нет, — недоуменно выцедил я.
— Все спрашивают. Отец умер еще до моего рождения. Мать завела себе хахаля, а меня отдала бабушке. А после смерти бабушки я попал в сиротский приют в Болу. Учился. Однажды получил плохую отметку. Мы с товарищем прокрались в кабинет директора, нашли классный журнал и поправили эту отметку. Так и перешел в следующий класс.
Некоторое время, кусая губы, он размышлял, что бы ему еще добавить, а может, и выдумать, потом заговорил снова:
— Я уже рассказывал вам про своего брата и сестер. Теперь расскажу о том, как я занялся этим делом. Занесло меня в Измир. А там как раз ярмарка. На нее все турецкие карманники собираются. Верховодит у них Пире Мехмед, он среди них вроде шаха. Диярбакырцы про него чудеса рассказывают. С этого и началось. Вы знаете Сами?
— Нет.
— Очень жаль. Парень что надо — добрый, щедрый. Лучший стамбульский вор. Как Пире Мехмед-уста верховодит карманниками, так он верховодит всеми квартирными ворами. Тридцать два раза его ловили. А сколько раз он ускользал — и не сосчитать. Когда я пришел в Стамбул, то сразу же стал искать Сами. А как его найти? Еще неизвестно, в тюрьме он или на воле. И знаете, как Сами попадается? Он очень любит поспать. Когда забирается в квартиру, ходит как кошка, никто не слышит. Сложит все вещи в чемодан и вдруг чувствует, что проголодался. Идет на кухню, набивает себе живот, и тут на него неодолимый сон нападает. Утром его застают спящим в кухне. Сами говорит, если бы не этот сон, он весь Стамбул бы обчистил. Никто и следов бы его не нашел. Да вот шайтан на него сон насылает. У каждого человека есть свое слабое место. И у Сами тоже. Теперь он старается воровать только днем.
С этого дня мы с Кайей подружились. У мальчика была одна особенность: свои неосуществившиеся стремления или такие желания, в которых ему стыдно было признаваться, он приписывал другим. Я его часто расспрашивал о товарищах. Он задумывался, затем, нервно ломая пальцы, начинал рассказывать. Сначала сбивчиво, потом все более связно и красноречиво. Иногда его рассказы — в них он любил восхвалять ловкость рук и смелость своих приятелей — затягивались. Приходилось переносить окончание на другой день. И он снова и снова возвращался к своим родным. Говорил, как они по нему тоскуют. Просто умирают с тоски.
Мне предстояла долгая поездка. В последний раз мы встретились с Кайей на берегу моря. Он играл камешками. Он хорошо выглядел, поправился.
Я сообщил ему о своем предстоящем отъезде, добавив:
— Иншаллах, еще свидимся.
— Иншаллах.
Вернувшись из поездки, я сразу же направился в казино.
