— Что это?
— Книга, сыну купил.
— У меня два развода, — сказал он.
— Пока мы только разъехались, Джордж.
— Разводитесь.
— Почему?
— Верное дело. Я их даже не помню. Встречу на улице, хоть обеих сразу, — пройду мимо.
— Мне не хочется обсуждать проблемы брака. Я этим уже занимался час назад.
— Пейте свое пиво и пойдем.
— А где будем есть?
— Я днем не ем. Врач велел исключить ленч. Погуляем по кварталу. Расскажете мне о Турции, в общих чертах.
— На улице адская жара.
— Зато нет лишних ушей. Допивайте, и пойдем.
— Это страховка, Джордж. Только и всего. Никто нас не подслушивает.
— Я из тех, кто не любит менять привычки. Я с самого начала соблюдал эти правила — может, теперь необходимость и отпала. Может, ее и раньше не было, объективно говоря. Но ломать привычки — это для меня хуже всего. В большинстве привычек нет никакой логики. Именно поэтому от них так трудно отказываться. Людей вроде меня они держат мертвой хваткой.
В его голосе слышались резкие, сухие, слегка язвительные нотки. Я познакомился с Раусером на семинаре, посвященном заграничным инвестициям. Кроме него, там была еще уйма выступавших. Я подумал: любопытно, как все их провинциальные акценты сошлись на одном и том же наборе слов. Язык бизнеса жёсток и агрессивен, часть его терминов заимствована у военных картелей с юга и юго-запада — это в известном смысле признак породы, мазок крови в честь первой боевой удачи, которого удостаивается бледнолицый корпоративный деятель в сером костюме. Игра-то у нас, в сущности, одна, говорят эти перекрывающиеся жаргоны.
К тому времени Раусер возглавлял группу развития в «Северо-Восточной группе» — дочерней фирме конгломерата, который он именовал «папой» и капитал которого составлял два миллиарда долларов. Мой будущий шеф больше не опекал пугливых командировочных. «Северо-Восточная группа» занималась связанным с политическим риском страхованием компаний, имеющих вклады за рубежом. За последние годы американским фирмам доводилось терять имущество в двух десятках стран, и бизнесмены искали финансовой защиты. Все эти серьезные заирцы, эти улыбчивые пакистанцы с чувственными губами и мелодичными голосовыми модуляциями — какие из них вышли славные, покладистые технократы, управляющие фабриками, которые мы построили и финансировали, использующие наш же собственный жаргон!
Раусер и его группа выписывали страховые полисы на весьма внушительные суммы. Часть документов они продавали синдикатам, чтобы распределить риск и обеспечить приток наличных, поступающих не от «папы». Раусер расширил сеть сбора данных и дополнил ее несколькими ключевыми фигурами, именуемыми «риск-аналитики» — в пору коллекционирования данных о грядущем конце света он считал себя и своих помощников недостойными этого титула. Такой пост он и предложил мне. Заместитель директора по анализу риска на Ближнем Востоке.
Я был вольным писателем, наемником широкого профиля. Книжонки, брошюрки, буклетики — все виды рекламной макулатуры для правительства и промышленности. Информационные бюллетени для компьютерной фирмы. Сценарии фильмов о производстве. Налоговая стратегия, инвестиционная стратегия. Мы встречались три раза. В те дни я писал книгу о глобальных конфликтах за генерала из Военно-воздушных сил, связанного с одной из прежних раусеровских баз — Институтом анализа риска при Американском университете. Раусер видел несколько страниц из оригинальной рукописи, и на него, возможно, произвело впечатление то, как я прояснил мутные рассуждения генерала. Генерал был дремуч. Это знали все, кто с ним сталкивался.
Раусер сказал мне, что его материал стекается в Афины из различных контрольных точек в Средиземноморье, вокруг Персидского залива и Аравийского моря. Его должен был изучать и обрабатывать человек достаточно высокого интеллектуального уровня. Раусер нуждался в обобщениях более широких, чем могли дать ему страховые агенты и статистики.
Случайный знакомый ростом повыше среднего, с печатью образования на челе и волосами цвета хаки показался ему самой подходящей кандидатурой для этой цели.
Я отверг его предложение. Мы с Кэтрин и Тэпом жили на Шамплейнских островах в старом доме с остроконечной крышей, принадлежавшем ее отцу, и нам нравились тамошние фермы и яблоневые сады, вся эта озерная культура между Зелеными горами и Адирондаком. Нас устраивала жизнь на мои халтурные заработки. Мы считали себя людьми, которые довольствуются малым. Кэтрин заведовала школой прикладных ремесел на Норт-Хиро, следующем острове к северу от нас, и эпизодическое присутствие в нашем доме немногословных юных гончаров и изготовителей стеганых одеял придавало ему некий старосветский лоск. Мы хотели, чтобы Тэп вырос в Северной Америке.
Годом позже мы очутились в Торонто — делили книги и Кэтрин наговаривала на магнитофон греческие слова. Северная Америка канула в прошлое. Я связался с Раусером. У него был представитель в Средиземноморье, но он сказал, что готов со мной побеседовать. Я заявил, что мне нужны только Афины. Попробуем, ответил он. Через три месяца все было улажено.
Я получил должность, офис, секретаршу, рабочий график и четкие обязанности, а моя жена рылась в канаве, в то время как сын писал роман. Счастливая пара. Теперь свободными стали они, но я не мог отделаться от ощущения, что главный риск выпал на мою долю. В случае неудачи мне не к чему было возвращаться; я не знал на земле угла, который мог бы считать своим. Этим углом, единственным настоящим пристанищем были для меня они. Я поехал, как пускаются в опасное путешествие, — с мрачной решимостью, дотоле мне не знакомой.
Самодовольный, тяжел на подъем.
Каков мой личный актив? Вот что смутно волновало меня в течение всей этой истории. Глубокое чувство, твердый характер, воля и смекалка. Ловкость и дурацкое везение. Я должен был суметь распорядиться этим хотя бы отчасти. Так вот почему люди стараются форсировать события — чтобы понять, насколько им самим далеко до полноценности и много ли они смогли удержать из плывущего мимо счастья? Некоторые типы одиночества сродни обвинению. Не потому ли, что мы ощущаем: вот каковы мы по сути, оголенные, обесцвеченные?
Бурый скалистый остров, белый поселок, люди, забрасывающие желтые сети, весь этот ослепительный свет. Слоистая минойская почва, охра, ржавчина, сажа и осколки крашеных горшков — вот на чем держится мир. И именно Раусер, который, отдуваясь, брел в гору мимо ювелирных магазинчиков, выстроившихся вдоль пешеходной аллеи, оказался связующим звеном в этой шаткой любви. Раусер, деловой человек в сером костюме.
— «Ллойд» хочет объявить Персидский залив зоной военных действий, — сказал он. — Это удвоит страховые взносы за танкеры.
— Откуда вы знаете?
— У меня есть пленочка с совещания кувейтцев по обороне. Они проигрывают худший сценарий. В смысле, «Ллойд». Начинка из танкеров запакощивает пролив. Которые в халатах бормочут себе в бороду. Даже папу волнует такая перспектива. Это повлияет почти на все его здешние дела.
— Зона военных действий.
— Звучит, правда?
Его интересовала Турция. У меня были точные цифры по непогашенным займам. Не подлежащие оглашению телексы, которыми обменивались банковские филиалы в этом регионе. Курсы иностранных валют, скорость инфляции, шансы кандидатов на предстоящих выборах, объем экспорта и импорта. У меня были очереди за бензином, ежедневные отключения электричества, периодическое отсутствие воды в кухонных кранах, толпы безработных молодых людей на перекрестках, пятнадцатилетние девочки, застреленные из-за политики. Нехватка кофе, топлива для обогрева, запасных деталей для военных самолетов. У меня были комендантский час, черные рынки, Международный Валютный Фонд, Аллах велик.
Зашифрованные телексы я раздобыл у своего приятеля Дэвида Келлера, начальника кредитного отдела в банке «Мейнланд». Большинство прочих материалов передал мне наш турецкий репер. Улицы Стамбула были сами по себе красноречивы: брожение сил, раскачивание. Остальное поступило от наших контактов в Мировом Банке и из различных исследовательских институтов.
Мы сделали круг и теперь гуськом шли вниз по узкому тротуару. Он обращался ко мне через плечо.
— Откуда вы вообще? Я когда-нибудь спрашивал?
— Из небольшого городка в Пенсильвании.
— Я из Джерси-Сити.
— Что вы хотите от меня услышать, Джордж? Ах, как мы далеко от дома?
Мы пересекли улицу, чтобы обойти выплеснутые мыльные помои.
— Стоит мне сходить в Акрополь?
— Все ходят, — ответил я.
— В гору лезть?
— Туда все добираются. Хромые, увечные.
— Что там есть такого, на что надо обязательно посмотреть?
— Вы же едете в Неаполь смотреть какие-то жалкие картины.
