14
Воссоединенная семья обедала в саду, на даче. Под полосатым тентом был накрыт стол в псевдодеревенском стиле, по скатерти Ольга Юрьевна разбросала рябые, похожие на больные кошачьи какашки перепелиные яйца. Чуть поодаль пофыркивал мангал.
Писатель Бурков жестами опытного мага разбрызгивал над рыбой белый мускат.
Ольга Юрьевна покровительственно отслеживала его деятельность, устроившись в плетеном кресле с поролоновой накидкой. Бурков, против ожиданий, ощущал себя с женой не так уж скверно.
По первому впечатлению.
Таня не звонила. И он ей тоже не звонил. Вообще-то он и раньше не любил говорить с ней по телефону из-за чудовищного голоса.
— Рыбка супер! — обрадовал жену Бурков.
— Надеюсь, — ответила она, прикуривая сигарету.
Анжела появилась, когда рыбка, сплющенная решетками, уже покоилась на тарелках, выставив из вспоротого брюха лимонные дольки и охвостья какой-то зелени.
Бурков, стремясь загладить вину своей последней телефонии, ласково похлопал дочь по загорелой спине:
— Садись, дорогая. Вина?
— Да, да, вина, — сказала Анжела, — мам, пап, мне надо кое-что вам сказать.
Писатель Бурков угодил локтем в перепелиное яйцо, громко сказал «блядь!» и принялся счищать яичные слюни салфеткой.
— Что такое, Анжела? Ты беременна? — напряглась Ольга Юрьевна.
— Я развожусь с мужем, — ответила Анжела, проглатывая мускат.
— И почему? — подал голос Бурков.
— Я буду жить с другим, — доступно объяснила Анжела.
Некоторое время все озадаченно молчали.
— С этим Колей, что ли? — спросила Ольга Юрьевна.
— А ты в курсе, да? Да, я спрашиваю? — привычно закипятился Бурков.
Ольга Юрьевна отмахнулась от него, как от безмозглой бабочки, все время норовящей сесть на приклеенный к шляпе искусственный цветок.
— Деточка, — сказала она, — главное, чтобы он смог тебя обеспечить.
— То есть ты поощряешь? — не унимался Бурков. — Поощряешь блядство.
— Не надо ругаться, — поморщилась Ольга Юрьевна.
— А блядствовать надо?! — выкрикнул Бурков. — Сейчас — Коля, завтра — Толя, сколько еще всего этого будет, ты можешь мне ответить?!
— Ты мне сам навязал этого урода! — заявила Анжела со слезой в голосе.
— Колю? — удивился Бурков.
— Нет, не Колю! — она смерила отца презрительным взглядом. — Мужа. Я его никогда не любила.
— Ты, наверное, любила китайца, да, доченька? — Бурков вскочил и дробно забегал вокруг стола.
— Да отвяжись ты от всех со своим китайцем! — рассердилась Ольга Юрьевна.
— Ну, тебе-то и китаец был неплох! — рявкнул Бурков. — Главное любовь, доченька! — пропел он, подражая интонациям жены.
— Мы действительно любим друг друга, — с нажимом произнесла Анжела, — между прочим, он тоже женат и разводится с женой.
— Это так благородно… — сладко улыбнулась Ольга Юрьевна.
Бурков крякнул, налил себе вина.
— Делайте что хотите, — сказал он, — оставьте только в покое.
— Все совершают ошибки. — Ольга Юрьевна многозначительно на него посмотрела. — Надо что-то решать с квартирой. Пока поживешь у нас, — продолжала она, — познакомишь с новым мужем, а ты, Леша, мне кажется, как настоящий отец должен договориться с этим, я уже забыла, как его зовут, и предложить ему деньги, чтобы квартира осталась Анжеле.
— Чего-о-о? — вытаращил глаза Бурков. — Я должен? А вот это ты видела, а?! — Он сложил из пальцев широко известную комбинацию и помахал перед лицом жены. — Я в этом дерьме не участвую.
— «Это дерьмо», — холодно сказала Ольга Юрьевна, — счастье твоей единственной дочери. Выпей-ка, Леша. — Она подвинула Буркову стакан.
В продолжение обеда писатель Бурков молчал, искривляясь гримасами ненависти, нарочито пачкая и плюясь костями, съел рыбу, также нарочно смахнул на садовую плитку десяток перепелиных яиц и, в конце концов, напился.
Ольга Юрьевна беседовала с дочкой, изображая ужас от бурковского поведения.
— И какая у тебя теперь будет фамилия? — донеслось до Буркова.
— Кульберг.
— О-от бляди, а?! — заревел Бурков. — Еще и с жидом связалась, чтоб тебя!.. Жиденят плодить будешь?..
За столом воцарилось молчание.
— И то хорошо, что не китайцев, — заплетающимся языком промямлил Бурков, — а то пойдет Алексей Иваныч Бурков за своим внучиком в детский садик, а ему выведут китаезу с у-у-узенькими такими глазками и скажут: «Вот ваш внучек, Алексей Иваныч, вот внука ваш… Доченька ваша разродилась, с китайцем она… того…»
— Так, все, — Ольга Юрьевна решительно встала из-за стола, сгребая обеими руками бутылки и сигаретные пачки, — я не могу это слушать, пойдем в дом, Анжела.
Писатель Бурков еще долго сидел за опустевшим столом, пока жена с дочкой мыли посуду, кося в телевизор, демонстрировавший особняк в испанском стиле, который Брэд Питт и Анжелина Джоли купили для своего младенца с трудным именем. В голове вертелись обломки каких-то странных мыслей — о Тане, о врачах. «Если б я был настоящим мужиком, я бы к ней вернулся», — почему-то решил Бурков. Потом мысли перескочили на Анжелу: «Бедная моя девочка, ох-хо-хо! — пьяно заливался Бурков. — Что ж делать-то, ой-ой-ой!»
Внезапно он наполнился страстной ненавистью к Анжелиному мужу, появилась идея отыскать его телефон и позвонить со всякими обидными словами.
— Урод ебаный, — порыкивал Бурков, тыча пальцем в мобильный, но не в силах ничего разглядеть на маленьком, отражавшем солнце экране, — я тебе покажу, сукин кот, я тебе устрою. Совсем девку довел, извращенец проклятый!..
Около пяти шатающегося и матерно лающего писателя Буркова увели спать. Он проспал час, после чего стал выглядывать из мансарды и грозить загоравшей в шезлонге жене.
— Эй, ты! — орал Бурков. — Что, довела, ведьма? Опоила Алексей Иваныча! Смерти моей хочешь, блядина!
— Ты соседей постыдись, — не открывая глаз, ответила жена.
Заметив откуда-то возвращавшуюся, катившую в гараж велосипед Анжелу, Бурков наполовину высунулся из окошка и, подождав, пока она подойдет поближе, крикнул:
— И ты здесь?! Китайская подстилка! Щас покажу тебе хорошую порку! Знай отцовское слово!
В таком духе он позорился еще полчасика, потом сник, упал на постель, а утром проснулся очень тихий, вновь и, кажется, уже навеки подчиненный жене.
Для Коли Кульберга все складывалось как нельзя лучше.
Вернувшись домой утром, он застал кипучую работу по сбору вещей и складыванию их в сумки. Жена даже не спросила, где он был.
— Не могу я здесь, в этом пухе! — истерично всхлипнула она.
От аллергии на тополиный пух ее ноздри покрылись розовой текучей коркой.
— В чем дело? — осведомился Кульберг.
— Ты только не ругайся, — залепетала жена, — я к маме поеду, там лучше будет, и для малыша… Все свое. — Она испуганно заглядывала ему в глаза. — Поеду я, Коль.
— На год, что ли, ты поедешь? — удивился Кульберг.
— Ну, Коль…
— Да, конечно поезжай. Это просто… — он запнулся, — великолепная идея!
— А ты будешь приезжать, да? — обрадовалась жена, чуть-чуть розовея.
— Естественно, — Кульберг улыбнулся.
Он галантно довез жену до вокзала, шепча что-то успокаивающее, посадил в рейсовый автобус.
«Первым делом меняю сим-карту, — размышлял он, — хату сдам, перееду к Анжелке. В принципе, конечно, можно и держать связь, она баба неплохая, о ребеночке вот заботится… Кто знает, сколько у нас с Анжелкой продлится?..»
Автобус отчалил. Коля ободряюще помахал рукой.
Он был свободен.
Прошелся по прилегавшему к вокзалу грязному, пропахшему потом рынку, поел шаурмы у торгующего ею ларька и внезапно ощутил почти такую же безмолвную пустоту, какая когда-то охватила его мальчиком на рыболовном судне. Уехавшая жена, сама того не ведая, придавала Колиным пакостям смысл, какую-то даже интригу, а теперь все стало просто, как плевок.
Она уехала, и Коля с его подразумеваемым удалым жеребизмом перестал для нее существовать, теперь ее волновал не Коля, а будущий ребенок. Осталась Анжела с толстыми губами, для которой все яркие качества Колиного характера выражались исключительно хуем. Внезапно он подумал, что в зрелости Анжела станет похожа на Аксинью, какой он ее себе представлял.
Наверное, он все-таки стал мужчиной.
Коля с грустью откусил кусок шаурмы, в котором попался желтый комок жира.
Он стал вести себя как отец. Отец всю жизнь провел в лжи и бабах.
«Но я люблю ее, я правда ее люблю, — думал он, отплевываясь шаурмой, — она во всем… Победитель».
Вернувшись домой, он наскоро уничтожил последние следы присутствия жены.
Вышвырнул кухонные тряпочки, к которым она питала необъяснимую любовь, снял с телефона резную салфетку, которой он зачем-то был накрыт, сорвал со стены в спальне репродукцию «Девочки с персиками», вырезанную из коробки шоколадных конфет.
