Каждый получил ведро чистой воды, чтобы сполоснуться.
Когда они спустились вниз переодеться, кореец начал скрести палубу, удаляя последние пятна крови.
Потом началась стрельба по тарелкам. Ким и Василич, как выяснилось, брали на «Лилиану» два ружья и мишени для развлечения отдыхающих.
Они пили водку и пиво и палили по тарелкам, не вспоминая про рыбалку.
Поначалу Коля вздрагивал каждый раз, когда ружье стреляло, но через некоторое время эти взрывы перестали его беспокоить.
Чуть позже они открыли огонь по чайкам. Птицы не реагировали на грозящие им бедой ружья, продолжая выслеживать мелкую рыбешку, при этом пронзительно визжа. Они явно не ожидали, что одна за другой будут убиты.
Это бессмысленное массовое убийство совершенно не ранило Колю, даже не задело, как бывало раньше. В его душе царили тишина и полное спокойствие.
Ружья стреляли, а птицы взмывали в небо, потом падали вниз. Маленькие капельки крови разбрызгивались в воздухе, как бусинки.
В половине восьмого компания распрощалась с Кимом и Василичем и отправилась в портовый ресторан поужинать. Коля умирал от голода. Он с жадностью проглотил все, что лежало у него на тарелке, ни разу не вспомнив ни о выпотрошенной акуле, ни о чайках. Только ненависть к отцу стала еще сильнее.
Теперь ему самому предстояло стать отцом. Коля поморщился, поворачивая к дому.
С тех пор, как ему исполнилось восемнадцать, он ни разу не позвонил Виктору.
И конечно, не был у него.
Олегу Свечкину предстояло достать оружие самому. В противном случае он терял в деньгах.
От нависших над Киевским вокзалом хищных воронов Анжела повела Свечкина в кафе «Славянка», представлявшее собой грязный пластиковый барак, правда почему-то с портьерами у входа, главным козырем которого была микроволновка. Они сели в дальнем углу. Было душно, над столами кружили озверевшие от запахов пищи мухи.
— Что-нибудь будешь? — мрачно поинтересовалась Анжела.
Выглядела она не лучшим образом. С гневливо перекошенным ртом, патлатая и потная от жары.
— Бутерброд, может, — отчего-то вдруг застеснялся Свечкин.
Когда она, хмыкнув, поднялась из-за стола и отправилась к импровизированной барной стойке, за которой скучал бармен и подавальщик в одном лице, Свечкин осознал природу своего стеснения.
Со дня знакомства он презирал и ненавидел бурковскую дочку, потому что она была, в его понимании приезжего из Абакана, интеллигенткой. Даже в разговоре о преимуществах молодой картошки перед прошлогодней лилась ее ровная, грамотная речь. Она всегда старалась быть вежливой, встречая знакомых, улыбалась.
Сегодня же Анжела выглядела как распущенная и жестокая хабалка.
Она вернулась с чистой пепельницей.
— Убийство отца, — произнес Свечкин, которым вдруг овладело бешеное желание ей понравиться, — это как роман Достоевского.
— Достоевский по вашей части, даже, я бы сказала, достоевщина, — отозвалась Анжела, нагло улыбаясь, — мы все больше, знаете, дамскими штучками забавляемся.
— У тебя есть талантливые вещи, — неуверенно сказал Свечкин.
— Твое мнение меня не интересует, я не для того сюда приперлась по жаре, чтобы ты производил критический анализ, тем более что с критикой, как ты, наверное, успел заметить, у меня все в порядке. А отец… Что отец? Большинство людей не стоят и плевка.
— Я тоже так считаю, — ответил немного ошарашенный Свечкин.
— Короче, десять тысяч, и хоть режь, хоть бей — твои проблемы.
— У меня нет оружия.
— Ты в армии ведь служил? — Анжела нехотя поблагодарила официанта, поставившего на поцарапанный, обильно прожженный сигаретами стол две кружки пива и тарелочку с бутербродами.
— И что? — удивился Свечкин.
Она вздохнула:
— После армии ничего не страшно.
— А если у меня не получится? — спросил Свечкин.
— Что не получится? — Анжела на секунду отвлеклась от тыканья в клавиши мобильного телефона.
— Достать оружие.
— Тогда я достану, — резко сказала она, — но ты получишь пять кусков, ясно?
Несколько минут они молчали.
— Как жена? — вдруг спросила Анжела. — Как живете-любитесь?
Свечкин с ненавистью посмотрел на нее.
— Вот и у меня так же. — Поправила волосы. — Действуй, Олег Свечкин, время — деньги.
Выходя из кафе «Славянка», Анжела обернулась на Свечкина, жадно накинувшегося на бутерброды с зернистой свиной колбасой.
Покачав головой, она сказала: «Тик-так, тик-так».
От вокзала Анжела пошла домой пешком. Идти было просто некуда. Ей было грустно. Жизнь обессмыслилась, любовь исчезла.
Завыл телефон, и она возбужденно его распахнула, надеясь, что звонит Кульберг. Но звонила Даша.
— Боже! Еб твою мать! Что я тебе расскажу! — Даша была возбуждена не меньше, но по какому-то пока неизвестному поводу.
— Что еще? — безразлично спросила Анжела.
— Про твоего отца и эту Таньку.
Анжела оживилась. Она остановилась у витрины магазина, торгующего кожаными куртками и плащами.
— К нам вчера побухать приходил Женькин приятель, — тараторила, срываясь на визг, Даша, — он, этот, операционный фельдшер, они в Меде вместе учились, щас он в пластике. Видит, у меня твоя книжка, посмотрел и говорит, что знает Алексея Буркова, а тебя не знает. Ну, я рассказала там, про тебя, про папашу, а он говорит: «Что, это Таня из издательства „Ниоба“?» Я говорю: «Типа да». Он так заржал и говорит: «Она раньше мужиком была, я сам на ее операции ассистировал». Он и знает, что она в издательстве «Ниоба», потому что после операции эти уроды пьют какие-то таблетки, и она за этими таблетками к ним в клинику ходила!
— Дашка! — взвизгнула Анжела. — Ты — гений! Я перезвоню!
Правда, в текущие сутки перезвонить оказалось затруднительно.
Мама впала в чувственный пароксизм и все время набирала Анжелу, чтобы повторить: «Услышал Бог мои молитвы!» Анжела попыталась представить маму на коленях, под насупленными ликами, жадно тянущуюся к кресту багровым ртом и в молитвенном пеньюаре «Бюстье».
Это несколько ее рассмешило.
«Если нажрется, — благодушно подумала она, — кто ее знает?..»
В перерывах между мамиными славящими Господа звонками прорезался отец. Рассерженный.
— Доченька, а доченька! — надсаживался писатель Бурков. — Что ж я тебе, дочурка, сделал плохого в этой жизни? Может, я тебе денег не давал, а, дочка? Или, может, ты обижаешься, что я запретил тебе выйти за китайца — помнишь, доченька, ты вдруг решила связать свою судьбу с китайцем, явно не на трезвую голову?
— В чем дело? — строго спросила Анжела.
Она стояла в коридоре, зажав трубку между подбородком и плечиком. В спальне спал, храпя и раскинув грязные ноги, муж.
— Не все такие потаскухи и суки, как ты с твоей мамочкой, — продолжал Бурков, — есть другие женщины. Понимаю, тебе трудно поверить, но это так, так, дочка. Встречаются изредка честные, чистые девушки, и тебе, конечно, не понять, способные любить. Понимаешь ты, гадина, значение этого слова? Ты — сука похабная, сколько ты меня позорила своими книжками, сволочь, будь ты проклята, бля!..
Анжела с улыбкой повесила трубку.
Все вокруг нее снова завертелось с бешеной быстротой.
Анжела любила скандалы, они хоть как-то присаливали тупую повседневность.
Даша, которую все происходившее вообще не очень-то касалось, свела операционного медбрата с Ольгой Юрьевной. Тот даже привез Танины фотографии до и после операции, под страхом разоблачения выкрав их из конфиденциального клинического архива. Ольга Юрьевна экзальтированно зацеловала своего спасителя, в тот день она была по-настоящему счастлива.
По большому счету, она вполне смирилась с уходом мужа и, что самое удивительное, совсем не ждала его обратно, просто ей было приятно растоптать его новую жизнь, его начавшие сбываться мечты.
Анжела тоже весь день улыбалась. Ей казалось, что, даже если с Колей не выгорит, все равно все будет очень хорошо и где-то за углом ее поджидает свежее увлекательное приключение.
Вечером муж проснулся и проковылял к бару. Бар оказался опустошен.
— Анжел! — взревел он. — Анжелка, сгоняй за пивом!
В прекрасном расположении духа, она не стала возражать. Утвердила с мужем требуемый сорт пива и его количество, набросила плащик и выскользнула за порог.
В ближнем супермаркете ею овладела известная мания жителей больших городов. Хотя целью было всего лишь пиво, Анжела побросала в корзинку также крабовое мясо, орехи, шампунь, тампоны, лимбургский флай и, как апофеоз, — десять глазированных сырков. Кассирша ошеломила цифрой — 1800 рублей.
Задыхаясь от стыда, Анжела раскрыла кошелек, где, она знала, лежит жалкая, будто тронутая лиловыми цветами гангрены пятисотка.
