Вот он, понимал Юра, тот законный путь, который завещан еврейству мудрейшими из мудрых. Праотцами. Не бери в дар землю даже завещанную твоим потомкам.
А каким путем идут нынешние вожди Эрец Исраэля? — мучительно размышлял Юра, вздрагивая, когда громыхали, звенели об израильский автобус камни, брошенные арабскими мальчишками.. — Какой-нибудь дунам бесплодной каменистой земли для них куда важнее моих детей…
Она укрупнилась, приблизилась к нему, как в сильном артиллерийском бинокле, эта, по его убеждению, бесчеловечная политика, когда однажды Юра остановился по дороге у арабской лавочки, купить воды. На скамеечке сидел тощий изможденный араб, чем-то похожий на его дедушку, когда тот вернулся после фальшивого «процесса промпартии» из лагеря. Как и у деда, рот у старика-араба ввалился, беззуб старик, щеки втянуты вглубь. Юра спросил его, не знает ли он дороги на религиозное поселение «Карма».
— Как же не знать! — воскликнул дедушка-араб. — Я там прожил всю жизнь. И отец мой там родился. И дед. Мать моя там похоронена… Были там оливковые деревья, пастбища. Теперь экскаватор все переворотил…
— А где ты, папаша, теперь живешь? — спросил Юра со стесненным сердцем.
— В лагере беженцев…
Ударило в сердце точно холодной волной. «Вот их политика…» С этой минуты она становится не ИХ, а как бы и ЕГО политикой… Никто иной, он, лично он, Юра Аксельрод, отталкивает плечом этого старика, и без того обиженного жизнью.
«Вот так и идет, — продолжал Юра свои размышления под редкие звяканья арабских камней по автобусу номер 160 «Иерусалим — Хеврон», — ограбили нашу семью, и еще тысячи и тысячи олимовских семей, а теперь нас, обобранных до нитки, принуждают обкрадывать арабов. «Историческая» справедливость на деле оборачивается «узаконенной» бесчеловечностью.
С усилием унял нараставшее раздражение. Заставил себя думать о другом: нельзя настраиваться против кого-либо, направляясь в Святые места… Опять стал глядеть в пыльное, с трещинкой, окно. Замелькали двух-трехэтажные каменные дома арабских деревень«…размером по российским масштабам, прикинул Юра, с добротный рабочий поселок. Только они куда более добротные, чем наши рабочие поселки», уязвленно думал он.
Дома, и в самом деле, как один, белые, чистые, с плоскими крышами и неизменным минаретом, торчащим над деревней сторожевой вышкой. Неторопливо движутся по улочкам деревень школьники на осликах, портфели под мышкой. Остался позади и пастух в белой куфие, проводивший автобус с желтым израильским номером долгим взглядом.
Люди они, как мы… И живут точь-в-точь, как всюду: одни, как этот старик-араб, в фанерных норах, другие в палатах каменных с аляповатыми колоннами. Точно «новые русские…»
Опять закружились за окном небольшие квадраты посадок, огороженные навалами камней; поля — море цитрусовых. К стволам деревьев приставлены подпорки, похожие на телевизионные антенны. Все ветви загнуты вверх. Как подол Марийки, когда она моет в нашей «хате» полы, весело подумал Юра.
Армейская «бетонка» петляет, связывая новые израильские поселения. Юра решил было выйти в одном из них, где тянутся к небу, на каменистых, осыпающихся холмах Негева, добротные каменные корпуса. Дома хороши, не хуже, чем в Рамат Эшколе, престижном районе Иерусалима. Вокруг каждого строения капитальные подпорные стенки из обтесанных камней, выгоревшая трава, жидкие сосенки, казалось, случайно забредшие в пустыню. Даже пальмы не прижились, листья пожухлые, с желтизной по краям. Тянется по земле серая от пыли труба водовода. Сушь! Раскаленный песок…
Юра провел языком по пересохшему рту. Воды по пути не выпьешь — теплая, отдает ржавчиной. Взглянул с тоской на трубу, на телефонную связь «воздушку», протянутую на армейских шестах. Все было здесь начато как времянка, да так и застряло — на годы и годы: «Все как в России-матушке. Временные трудности…» Снова привстал, чтобы выскочить из автобуса, расспросить о житье-бытье, о поселенческих ценах, но шофер рванул заскрипевшую машину дальше… Наконец, домчали до Кирьят Арба — еврейского поселения на высоком плато, над древнейшим еврейским Хевроном (Хеброном), откуда двинулся воевать Иерусалим царь Давид; сторожит Кирьят-Арба незамиренный ныне арабский город точно с вышки…
Припал к желтоватому стеклу автобуса: поселение, сразу видно, ухоженное, нарядное, дома кирпичные, самой современной иерусалимской архитектуры. На крышах водяные белые бачки; иногда тонкие и широкие, как крылья гигантской бабочки, пластины для аккумуляции солнечной энергии… Новоселка шамирская, а название восстановили древнейшее, от библейской «Кириаф-Арба», в которой три с половиной тысячи лет назад умерла Сарра, жена патриарха… Кто же не знает, Хеврон возник, как еврейский Хеброн. Вырвались иудеи из Египта… когда же это было?.. в конце XIII века до нашей эры. Тут и селились. У царя Давида Хеброн — столица, пока Иерусалима не отвоевал… Но многим куда памятнее хевронская резня двадцатых годов, не спешат евреи под нож. Ныне арабов в городе, газеты пишут, двести тысяч, евреев четыреста душ… Коли не по зубам Хеврон… уйдите с Богом. Нет, взбодрил Шамир «Кириаф-Арбу». Пистолет у виска Хеврона… Зачем? Чтобы кровопролитию не было конца?.. Новичкам не сразу и понять, что древнее арабский Эль Калиль (Хеврон) или еврейская Кирьят Арба.
Автобус повернул на городскую улицу, засаженную сосенками, кое-где сидят в их тени жители с книжками в руках, курят, беседуют дружелюбно; хозяйки идут откуда-то с пластиковыми кошелками, авоськами, как в России. Вполне мирный вид у поселения, да только промелькнула вдруг, за окнами автобуса, песчаная площадка, на которой тесно, бок о бок, дежурят в полной готовности серые, под цвет пустыни, тяжелые танки, да две-три танкетки, на случай нередких здесь уличных беспорядков…
Приглушив мотор, шофер медленно сползал с пригорка в сам Хеврон — Дон Кихот в бронежилете поднял автомат, положил палец на спусковой крючок сразу же началась обшарпанная, узкая, горбатая, как спина верблюда, улочка. Повороты такой крутизны, что вывернуть из них могут разве что израильские шофера — как говорят, все бывшие танкисты.
— Хеврон, Махпела! — устало объявил шофер, и Юра заторопился к дверям.
Только что мелькали за окнами приземистые домишки-развалюхи, полусгнившие сараи, и вдруг будто сказочный град Китеж… Ушел автобус, обдав пылью с головы до ног, а Юра все еще стоял, глядя на выросшую, как из-под земли Махпелу — усыпальницу патриархов из красноватых, искусно отесанных камней песчаника. На крепости по углам вознеслись к небу «вышки»: сколько ни жил на Ближнем Востоке, все минареты виделись ему лагерными вышками. У каждого свои воспоминания… Небо белесое, раскаленное, на него смотреть больно. От камней — жар, воздух кругами плывет. Или у него, Юры, в глазах круги?
Махпела на склоне холма, царит над Хевроном, как Кремль. В одном из углов подымается наверх изгибом широкая каменная лестница с балюстрадой, выкрашенной светлее, праздничнее. На ней много арабов в белых накидках, сегодня пятница — день молитвы.
Махпела горделива для Хеврона и высока, в добрых четыре-пять этажей. Ее увеличивает еще и искусная кладка стен в виде плоских, горельефного типа «мавзолейных» колонн по всему периметру. Эта колоннада со всех сторон, среди узких и слепых каменных могильных «окон», звучит торжественным погребальным аккордом: гениальным замыслом создана. Сверху стен, правда, не крупные «кремлевские» зубчики, а помельче. Но это мощи уникального мавзолея не умаляет. Поначалу Юра решил, что похоронный аккорд в камне и есть сама усыпальница. Приглядевшись, понял, это лишь стены вокруг нее. Сам мавзолей, похоже, внутри, крыша чуть выступает над боковой стеной. Три с половиной тысячи лет могиле, купленной Авраамом. Стеной обнесли усыпальницу, наверное, куда позднее. Камень вовсе не с ложбинкой — времен Ирода, вассального царя иудейского, «преданого без лести»… римлянам. Дворик обнесен явно в наше время, камни обтесанные, как в еврейских поселениях.
В те запредельные века могилы патриархов и вождей, видно, и могли быть только такими. Либо пирамидой Хеопса. Либо Махпелой.
Не то выстрел где-то хлопнул, не то дверь рвануло. Ветрило здесь, на Аравийском полуострове, не дай Бог! Хамсины ураганные. Потому деревья у Махпелы кривые, а сучья как заломленные руки.
«Трудненько начиналась здесь жизнь…»
У входа взмокший полицейский в черном кепи. На плече автомат. Израильтянин. Юра попросил разрешения пройти. Из-за спины полицейского вдруг послышалось по русски: — Ты из наших, что ли?
Юра усмехнулся. — Из ваших, из ваших!
— Так давай сюда, мы тебе все расскажем! Володька! — крикнул он внутрь дворика, — снова по твою душу.
Тут же появился Володька, белокурый солдатик в мятой униформе и проволочных очках; винтовку, которую держал за дуло, забросил за спину.
