— Вы француз, да? Вы говорите по-итальянски как француз.
— Да, — ответил я. — Я журналист, меня зовут Жак Каррер.
Она встала, сняла со спинки стула жакет.
— Ну что, Джек, пошли?
Эта ночь запомнилась мне как череда эпизодов из фильма. Все их содержание сводится к древней, банальной, чарующей игре: когда мужчина хочет завоевать женщину, которую желает. В той вкрадчивой мягкости, с какой в мою жизнь вошла Тина, было что-то светлое. Мне дорого воспоминание об этих минутах.
Эпизод первый: дорога, по которой мы возвращаемся в центр Рима, крутые склоны Палатинского холма, озаренные пылающим закатом. Тина сидит рядом, не раскрывая рта, и это молчание, предвестие многих молчаливых часов в нашей с ней жизни, теряется в гомоне весны — далеком треске «ламбретты», пронзительном стрекотании цикад под кронами пиний.
Эпизод второй: терраса кафе на пьяцца дель Пополо. Я пригласил Тину выпить виски. Ускользающий силуэт из садов Бьондани, фотомодель из альбома Вальтера, статистка из «Чинечитта» — все эти разрозненные ипостаси Тины сливаются воедино, когда я на нее смотрю. Мы перешли на английский. Она расспрашивает о моей работе, но чувствуется, что на самом деле ей это неинтересно. По ее словам, она больше не хочет сниматься в дурацких фильмах. Темнеет. Я не могу оторвать глаз от ее лица.
Эпизод третий: мы ужинаем в ресторане на виа Маргутта. Над нами вьется виноград с зубчатыми листьями, на столиках горят свечи. В какой-то момент музыканты принимаются наигрывать на мандолинах неаполитанские мелодии. Как на открытке: до смешного, но все овеяно очарованием весенней римской ночи. В полутьме я различаю лицо Тины. Мы пьем вино «Фраскати». Я беру ее за руку, и она не отнимает руки. Между нами пробегает искра, точно мы без слов говорим друг другу: я тебе нравлюсь, ты мне нравишься, мы оба подвели черту под прошлым, я желаю тебя, и ты это знаешь. Я говорю ей по-итальянски: «Nessuna a Roma е' piu' bella di te»[7]. Она загадочно улыбается.
Эпизод четвертый: я предложил ей поехать потанцевать в клуб «Ругантино», но ей хотелось покататься на машине. И вот мы едем по улице, поднимающейся к Авентинскому холму. На площади Мальтийских рыцарей я останавливаюсь и выключаю мотор. Кругом ни души. В молочно-белом лунном свете мяукают кошки, над склоном холма нежно стрекочут цикады. Я наклоняюсь к Тине. Губы у нее прохладные, как мякоть свежего плода. Ее волосы свешиваются мне на плечо. Когда я нахожу ее рот, я понимаю: эта минута похожа на счастье.
Эпизод пятый: когда мы взобрались по лестнице, ведущей к моей квартире, она помогла мне сломать лед между нами. Скользнула в постель, быстро спряталась под одеялом, разбросав на полу одежду. Этой ночью, с ней, все так легко и просто. Я предполагал, что она не девственница. Так и оказалось.
Сейчас эти эпизоды встают передо мной в неестественно ярком свете, как бывает с фотографиями при передержке, когда фигуры выглядят почти белыми. То, что хранится в памяти, не совпадает с тем, что было на самом деле. Но то, что стерто забвением, можно восстановить, взявшись за перо. В Риме, в начале 1960 года, я начал вести дневник. Зеленая тетрадка, которую я купил в писчебумажном магазине на виа делла Кроче, цела и по сей день. Первое упоминание о Тине появляется 5 мая 1960 года. Со временем эти страницы пожелтели и теперь похожи на старый журнал с выцветшими картинками.
В майских записях Тина мелькает, словно привидение; ее реальный облик выявится позже. Сейчас мне кажется, что в первые недели нашего знакомства она существовала для меня так же, как существовали воздух, сон, очевидная реальность. Меня поражает объективный характер этих записей: произошли такие-то события, люди сделали то-то и то-то. В то время все увлекались романами Алена Роб-Грийе. Отчеты, которые я направлял во «Франс Пресс», содержали главным образом факты. Так я научился краткости. Наверно, я был тогда молод и глуп, и все же мне хочется вновь обратиться к этим страницам. Я чувствую в них незримое присутствие Тины. Их рваный ритм, их пробелы — все это воскрешает для меня атмосферу любви.
5 мая 1960 года
Пресса: де Голль в Америке; принцесса Маргарет выходит замуж за Тони Армстронга-Джонса; похищение Эрика Пежо.
Но в итальянских газетах все это оттеснено на задний план более важным событием: в Рим прибыла Джейн Мэнсфилд с мужем, знаменитым культуристом Микки Хэрджитеем. Они будут вместе сниматься в фильме «Геракл», где актриса сыграет и Деяниру, и Мегару — в разных париках.
Звездная чета разъезжает с двумя детьми и тремя крошечными мексиканскими собачками чихуахуа.
Чем я занимался в Риме эти несколько месяцев? Отправлял в Париж отчеты, которые обязан представлять агентству «Франс Пресс». У меня нет оснований сожалеть об этом. Другие стремятся сделать карьеру и работают больше, чем я. То же самое было в Сайгоне, семь лет назад.
И там, и здесь мне приходилось жить среди очень древних цивилизаций. Кругом столько обломков великого прошлого, столько дел и событий, исчезнувших в бездне забвения, что это дарит тебе удивительное чувство свободы. Ты беспечным мотыльком порхаешь среди надгробий. Такая математическая зависимость: чем дольше длится время, тем незаметнее в нем твой след. Я вижу Рим каждый день, я по обязанности наблюдаю за происходящими там событиями, но место, где они происходят, сразу выдает их истинное значение: все это не стоит выеденного яйца. Обретя такую уверенность, ты должен ее преодолеть, и тогда научишься получать от всего этого удовольствие.
А Париж между тем исправно посылает в Рим туристов. Ах, эти француженки… После экскурсии по Ватикану и перед прогулкой в фиакре по Пинчио они успевают пощупать шерстяные кофточки, купить дорогие кожаные туфли и ликер «амаретто». Курс нового франка к лире очень благоприятствует покупкам. Эти дамы — верные поклонницы стирального порошка Spic, нейлонового волокна Nylfrance и электрофона Ribet-Desjardins. Когда я вижу, как они торгуются, покупая шарф на виа дель Бабуино, я вспоминаю Сайгон — улицу Катина, универмаг «Эдем». Там они вели себя точно так же: обязательно выискивали какой-нибудь изъян, чтобы заплатить поменьше, выгадать лишний сантим, одурачить туземца. Милые мои соотечественницы…
Но теперь я любуюсь великолепием Рима. И у меня есть Тина.
8 мая 1960 года
Я продолжаю встречаться с Тиной. Она прекрасна — и загадочна. В некотором смысле мне и не нужно знать о ней больше, чем я знаю. Если бы понадобилось дать о ней объективную информацию, я написал бы следующее. Американка, девятнадцать лет, приехала в Рим около года назад. Быстро нашла работу фотомодели (ее ввел в обращение Джонни Монкада). Часто привлекается к участию в модных дефиле и рекламных съемках для журналов. Хотела бы сниматься в кино, но ее не принимают всерьез как актрису.
Высокая, белокурая, точеные черты лица. Глаза зеленые, с длинными ресницами, правильный нос, скулы как у азиатской кочевницы. Красиво вылепленные, чувственные, капризные губы. Манеры смелые, почти вызывающие. Но иногда может казаться совсем другой — мечтательной, неземной, окутанной облаком тайны.
Голос звучит чуть приглушенно. Говорит по-французски и по-итальянски. Французский явно учила в школе, итальянский — усвоила на ходу.
Можно сказать, что она популярна — в англосаксонском смысле слова: ее узнают и приветствуют на террасах кафе, приглашают на праздники. Такое эффектное явление. Но ведет она себя довольно сдержанно: вероятно, сказывается влияние профессии.
В тот вечер, на празднике в палаццо Бьондани, у нее был такой вид, словно она одурманена собственной аурой. Казалось, это не человек, а бесплотная тень, мелькающая среди фонтанов.
Когда я пришел к ней в «Чинечитта», она совсем не удивилась. Как будто узнала меня.
Складывается впечатление, что ее внешность — непроницаемый покров, за которым скрыто все остальное: происхождение, предрассудки, интересы, воспоминания. А ее настоящее — это как бы последний штрих, беглый и незавершенный.
Почему она так скоро оказалась в моей постели? Мне представляется наиболее правдоподобным ответ, который большинству людей покажется бредом: потому что я пришел за ней. Ведь такая непомерная красота обычно отпугивает мужчин.
Но следовало соблюдать негласный уговор: залогом счастья должна была стать обоюдная амнезия. Тина не успела придумать себе прошлое. Прошлого у нее просто нет.
Она живет в мансарде на виа деи Коронари. Нельзя сказать, чтобы там было уютно. Кровать без ножек, по сути просто матрас, положенный на паркетный пол; торшер, туалетный столик, платяной шкаф, набитый одеждой. Кухня маленькая и неудобная, но ею, похоже, и не пользуются. На блюде лежат фрукты, в мойке валяются ножи и вилки. Зеркало только одно — в ванной.
