А он спал там. Да, конечно, вся ферма принадлежала ему. И там был большой дом, в котором жила его жена. Вам следует понять, что Мэтьюз был человек довольно странный. Как и его жена. Они не очень ладили, и он предпочитал спать в пристройке. Подобные ситуации не редкость в глубинке.
Следствие скоро закончилось, и Мэтьюза похоронили шестого октября. Через две недели после похорон полиция получила анонимное письмо, в котором Гарольда Мэтьюза, сына, обвиняли в убийстве отца. В то время не все это знали, но дело в том, что Гарольд не был его законным сыном.
Полиция часто получает анонимные письма, и они не обратили особого внимания на это письмо. Они попытались найти автора, подозревая, что им был кто-то из деревенских женщин, но их старания ничего не дали. Вскоре, однако, и по деревне пошли слухи, что Гарольд убил своего отца. Тогда полиция опросила Гарольда. Никакой помощи от него они не получили, но он не был в этом виноват, так как был недотепой.
Через три месяца слухи усилились, и говорят, что даже приезжал репортер из центральной газеты. Полиция была вынуждена действовать. Они вырыли тело Мэтьюза из могилы. Патологоанатом министерства внутренних дел нашел, что череп был проломлен ударом. Стало ясно, что в ночь со второго на третье октября Мэтьюз был убит.
Бедняга Гарольд пытался объяснить полиции, что не мог убить своего отца, поскольку старик Мэтьюз не был его отцом. Так полиция узнала, что он — незаконный сын. В любом случае они не стали тратить время, пытаясь вытащить из Гарольда что-то дельное, так как у него было идеальное алиби.
В ночь убийства он был на кухне и наблюдал за карточной игрой, а потом пошел спать в комнате, которую делил с одним из рабочих на ферме.
Вот на этой стадии расследования обратились к нам, лондонцам. Сначала нам представили несколько установленных фактов. Второго октября, днем, Мэтьюз отправился на ферму, что находится в двух милях от Меллоу, помочь с тяжелым отелом. Он ушел оттуда вечером, после девяти, и видели, как он медленно — из-за возраста — шел через поля. Соответственно, когда он дошел до шоссе, было около 10.20. Там проезжал в своей машине доктор и остановился, по-видимому, чтобы подвезти Мэтьюза. Мэтьюз сел в машину и стал разговаривать с доктором. Парочка влюбленных, проходивших мимо в 10.30, сказала, что, похоже, они ожесточенно о чем-то спорили. Никто не видел, как машина уехала.
Вас может удивить, что свидетели помнили эти встречи через три месяца после случившегося. Ну, главным образом потому, что это была ночь, когда старика Мэтьюза убили. Люди говорили, услышав известие о его смерти: «Как так, я же видел его в ту самую ночь» и тому подобное. Просто удивительно, что люди помнят и что забывают, — особенно, как вы увидите, в Данном случае.
Всем на ферме было ясно, что произошло в ту ночь, — всем, кроме Гарольда, которому мало что было ясно. Они играли в карты на кухне — несколько рабочих с фермы, живущих в доме, и миссис Мэтьюз, — а Гарольд следил за игрой. В полночь они услышали, как по дороге к ферме подъехала машина и остановилась у пристройки. Они решили, что старину Мэтьюза кто-то подвез домой. Они слышали, как он, — так они полагали, — вошел в пристройку, дверь которой держалась на щелкающих петлях. А машина через несколько секунд уехала.
Было это в полночь. Все они поклялись, что, когда машина подъехала, часы на церкви пробили двенадцать. По нашим предположениям, они слышали не старика Мэтьюза, входившего в пристройку, а убийцу, избавлявшегося от тела. Убийцу с машиной. А Мэтьюза в 10.30, на расстоянии всего нескольких минут езды от фермы, видели спорившим с доктором. Однако эти звуки были услышаны только в двенадцать.
Мы, конечно, допросили доктора. Его фамилия — Фелл. Он жил в другой деревне — Отлинг, что в трех милях от Меллоу по шоссе. Он сказал, что они сидели больше получаса с Мэтьюзом — его пациентом — в машине и болтали. Они немного поспорили о политике. Затем он отвез Мэтьюза на ферму — туда они приехали в одиннадцать часов. А он отправился домой, куда приехал в десять минут двенадцатого.
Там он обнаружил записку с просьбой срочно посетить пациентку и тотчас поехал. Он съездил на вызов — это были роды — и вернулся домой, как раз когда часы били двенадцать.
Доктор Фелл очень хотел помочь. Он дал письменные показания, изложив все свои передвижения той ночью и перечислив всех свидетелей. Все проверили и не нашли в его алиби ни единого изъяна. Не было сомнений в том, что он посещал свою пациентку в двадцать минут двенадцатого, так как, согласно регистрации, ребенок родился без десяти двенадцать. Племянница его домработницы, вернувшаяся с танцев, равно как и его жена — обе засвидетельствовали, что он вернулся домой, как раз когда часы били полночь. Не мог же он быть одновременно в Меллоу и в Отлинге, когда часы на церкви били полночь.
И меня заверили, что церковные часы идеально точно сообщают время.
А вы скажете: что же, фермеры солгали? Они действительно слышали эти шумы в пристройке в полночь?
Странная, знаете ли, штука — все мы опытные люди и определении лжи, но мы не смогли ни в малейшей детали сбить ни одного из тех свидетелей — ни в Отлинге, ни в Меллоу. Не было у нас улик против доктора Фелла. Это была настоящая головоломка. Вы же понимаете: спустя три месяца после события почти невозможно найти какие-то реальные улики.
Но мы подозревали доктора Фелла. Наше расследование выявило еще один важный факт. Старик Мэтьюз в течение тридцати лет ежемесячно получал взносы от доктора Фелла.
Мы, конечно, думали о шантаже. Мы спросили об этом миссис Мэтьюз. Она сказала, что не знает про деньги, но между прочим сообщила нам, что доктор Фелл — настоящий отец Гарольда. Мы сделали вывод, что ежемесячная плата производилась для того, чтобы старик Мэтьюз помалкивал. Деревенский доктор должен блюсти свою репутацию.
И мы обнаружили, что за несколько месяцев до Убийства эти выплаты возросли. Увеличение это в точности совпало с женитьбой доктора Фелла на очень молодой женщине. Если наше предположение верно, то Мэтьюз ухватился за эту возможность, чтобы увеличить свои требования, так как в те дни — да, пожалуй, даже и сейчас — доктор попытался бы скрыть от жены, что поблизости живет его незаконный сын. Тут уже был явный повод для убийства. Но у доктора Фелла было алиби, и мы не могли ничего доказать.
Я снова допросил его. Он впился в меня взглядом. Я был почти загипнотизирован. Должен сказать, мне было очень не по себе в его присутствии. Но конечно, в нашей профессии учат отбрасывать личные чувства, имея дело с подозреваемым. Тем не менее старая песенка крутилась в моей голове, когда я ехал от его дома:
Я не люблю тебя, доктор Фелл,
А почему — не знаю сам.
Но лишь одно я распознать сумел:
Я не люблю тебя, доктор Фелл.
Вскоре после этого местный полицейский сделал открытие, которое обеспечило ему продвижение по службе. Он просматривал показания доктора Фелла и заметил, что его почерк во многом совпадает с тем, которым было написано анонимное письмо, обвинявшее в преступлении Гарольда. Письмо было написано измененным почерком, но эксперты все же подтвердили подозрения полисмена. Теперь по крайней мере у нас было нечто конкретное для предъявления доктору Феллу, а конкретика всегда помогает в деле об убийстве.
Он был, конечно, расстроен нашим открытием. В конце концов признался, что написал его, сказал, что действительно подозревал Гарольда, но не мог заставить себя заявить это на допросе. Мы высказали предположение, что письмо было написано в качестве защиты от шантажа со стороны Гарольда. Доктор это отрицал.
Тем не менее я решил допросить Гарольда в надежде выяснить, что ему известно о докторе Фелле. С недотепами лучше действовать напрямую. Я сказал:
— Гарольд, почему ты пытался выманить деньги у доктора Фелла?
Он сказал:
— Что?
Я сказал:
— Ты считаешь, это он убил старика, верно?
Он сказал:
— Верно, сэр, считаю.
Но как и мы, бедняга Гарольд не мог привести никакого доказательства против доктора. Были вероятия, но не было ответа на вопрос, как его могли видеть в Отлинге в то время, когда шум его машины был слышен в Меллоу.
Я и сказать вам не могу, как я был разочарован разговором с Гарольдом. Теперь уже не было никакого резона в том, чтобы наши люди торчали в Меллоу. Нам было необходимо на следующее утро вернуться в Лондон — преступника мы раскрыли, но привлечь его к суду не могли.
Я был так разочарован, что произнес — наполовину для себя, наполовину для Гарольда:
— Если б мы могли подорвать его алиби той полуночи!
Гарольд, казалось, этого не понял. И я ушел.
Но мгновение спустя Гарольд уже бежал за мной.
— Вы никогда его не заловите, сэр, — сказал он.
Я сказал:
— Да, именно это я и имел в виду.
