— Да, именно это я и имел в виду.
Он сказал:
— Видите ли, сэр, было две таких полуночи, как в ту ночь. Потому вы его никогда не заловите. Не можете вы заловить человека между двумя полуночами.
— Двумя полуночами? — сказал я.
— Именно, сэр, — сказал Гарольд. — Это же был конец летнего времени, верно? И часы перевели назад. Старина Фелл сделал свое дело между двумя полуночами, и вам его никогда не заловить.
— Гарольд, — сказал я, — ты — гений.
— Вам его никогда не заловить, — сказал он.
Я отправился к церковному служителю, который вспомнил — да, если подумать, так церковные часы были переведены назад только через пару дней после официальной даты. А вот секретарь муниципалитета с гордостью объявил, что часы на ратуше были переведены назад во второй половине предшествующего дня — первого октября.
— Вы не застанете нас спящими! — сказал секретарь.
— Правда? — сказал я.
Нам не потребовалось много времени для того, чтобы изложить нашу точку зрения доктору Феллу. Он признался в убийстве. Это произошло в поле. Он ударил старика Мэтьюза по голове деревянной ногой. Деревянная нога лежала у него в машине, так как в начале недели он отдавал ее в починку для деревенского старика пенсионера. В известном смысле доктор Фелл был даже добрым человеком. Ну а убив старика Мэтьюза, он сбросил его тело в пристройку в одиннадцать часов зимнего времени, в двенадцать часов британского летнего времени и по часам церкви. Это были времена смертной казни, но его приговорили к пожизненному заключению. Закон не любит шантажистов.
© Перевод. У. Сапцина, 2011.
Я единственный сын у родителей, которым по возрасту мог бы приходиться внуком. В этом есть и преимущества, и недостатки: хотя я не поддерживал связь с промежуточным поколением — матушкиным подругам на момент моего рождения было уже за сорок, ровесникам отца — за шестьдесят, — я унаследовал ощущение более длительного периода живой истории, чем большинство людей. Для моих пожилых родителей были естественными разговоры о жизни в начале века, времени, к которому они принадлежали, и я рос с интуитивным пониманием того, как было принято действовать и мыслить в те годы.
Матушка умерла в возрасте девяноста шести лет, вскоре после моего пятидесятилетия. Она пережила моего отца почти на тридцать лет и вела активную жизнь вплоть до последних дней, столкнувшись с единственной трудностью — ухудшающимся зрением. Постепенно ее движения замедлились. Но как отмечали все вокруг, для своих лет она чудесно сохранилась. Она умерла быстро, от инсульта. До своих последних дней она не переставала удивляться, почему я так и не нашел подходящую женщину и не женился. Может, этот вопрос и теперь не дает ей покоя. Такое это было поколение — задающееся вопросами.
Вступив во взрослую жизнь хозяйкой огромного дома с армией слуг, матушка, подобно всем вокруг, пережила несколько переселений, и каждый переезд в более скромное жилье с не столь многочисленной прислугой был для нее ударом. Каждый новый дом она называла убогим, а уклад в нем — примитивным. Прошло немало лет после Первой мировой войны, прежде чем она наконец привыкла довольствоваться всего четырьмя домашними слугами (включая камердинера) и тремя дворовыми. Ближе к концу пятидесятых она снизошла до тесного георгианского особняка в Суссексе с двенадцатью спальнями, окруженного рощей. Особняк казался чересчур просторным для одной обитательницы, и со временем это ощущение только усиливалось. Матушка не была стеснена в средствах, но никак не могла подыскать всю необходимую ей прислугу. Несколько комнат всегда стояли запертыми. Незадолго до смерти хозяйке дома вполне хватало услуг садовника, ухаживавшего за чисто символическим газоном и парой грядок, экономки и кухарки мисс Спигот и горничной Уинни. Спустя два года, перед самой смертью матушки, в доме оставалась только Уинни.
Когда скончалась мисс Спигот, выяснилось, что Уинни не умеет стряпать, не сжигая пищу, и совершенно не приспособлена для походов за покупками и уборки. Матушка не желала и пальцем пошевелить ради дела; она была способна разве что сорвать цветок, невозмутимо восседала с вечным шитьем, которое называла «своей работой», и отдавала распоряжения. Раньше я проводил воскресенья и понедельники в компании друзей, которых привозил к ма, чтобы развлечь ее, и она всегда с нетерпением ждала этих визитов. Матушка пережила своих сестер и подруг, поэтому радовалась обществу. Моя работа — статьи для постоянной театральной рубрики — отнимала у меня немало времени. Приезжая к матушке с визитами, я не замечал пыли, но видел, что еда приготовлена скверно. Должен сказать, что мисс Спигот, которая умерла, когда ей было под восемьдесят, готовила отменно. При жизни экономки нас всегда ждали приготовленные, освеженные уборкой комнаты. И вдруг всему этому пришел конец. Уинни сбивалась с ног. Я понимал, что матушке вновь предстоит переезд, и умолял разрешить мне подыскать для нее квартирку в Лондоне. Она очень стара, но отнюдь не немощна, особенно духом.
— Уинни и одна справится. Я уже говорила с ней, — отвечала ма, продолжая водить иглой. Я был готов убить ее, но ма не из тех, кто терпит неучтивое обращение.
Я решил больше не привозить к матушке моих друзей. Сам я едва выносил подобные визиты. В доме стояла вонь сгоревшей пищи, комнаты никто не проветривал, они выглядели запущенными. У матушки были простые пристрастия веде, полагаю, как и у самой Уинни, а я предпочитаю плотные и сытные трапезы. Пол в столовой был усеян крошками древних тостов и осколками яичной скорлупы. Со стола не убирали неделями, салфетки под приборы были засаленными. Во время этих злополучных воскресений и понедельников я делал все возможное, чтобы привести дом в порядок. Я уже давно привык жить в Лондоне и обслуживать себя сам; в сущности, я терпеть не мог прислугу, хотя и вырос в доме, где ее было полным-полно. В таком доме твоя жизнь словно выставлена напоказ. В Лондоне мне вполне хватало помощницы, приходящей по утрам.
Но справиться с хозяйством в таком огромном доме, как матушкин, мне было не под силу. Ничто не могло поколебать решимость ма мириться со всеми неудобствами или раздражающую преданность Уинни, которая встала на матушкину сторону. Так прошел месяц. Все свободное время я проводил на биржах труда и в других учреждениях, где рассчитывал найти замену мисс Спигот, но мои усилия и старания моих друзей не давали ничего, ровным счетом ничего.
— Я поговорю с Уинни, — пообещала ма.
На пятое воскресенье я приехал в Суссекс попозже, чтобы сократить свое пребывание в аду. К своему изумлению, ада я не заметил. Уинни стала на редкость толковой кухаркой и экономкой всего за неделю. Проходя через столовую, я заметил, что стол уже накрыт, серебро и хрусталь сверкают, столовое белье выглядит так, как и полагается по строгим правилам ма. Гостиная имеет свежий вид, стекла в окнах вновь приобрели стеклянный блеск.
Ма вязала. Приближалось обеденное время.
— Ты нашла кого-то в помощь? — спросил я.
— Нет, — ответила ма.
— Так каким же образом Уинни умудрилась справиться в одиночку?
— Я поговорила с ней, — объяснила матушка.
Уинни подала в целом превосходный обед — может, и не настолько превосходный, какие готовила покойная кухарка, но определенно многообещающий. В него входило даже довольно плоское, опавшее суфле.
— Это ее первое суфле, — заметила ма, когда Уинни ушла за мясным блюдом. — Если впредь не исправится, я с ней поговорю.
С Уинни явно что-то произошло. Она казалась всем довольной, почти безмятежно счастливой. Расхаживая по дому, она нашептывала себе под нос нечто странное. Овощи она подавала с величайшей осторожностью, но не переставала шептать ни на минуту.
— Что вы сказали, Уинни? — спросил я.
— А суфле-то опало, — ответила она.
— Включи новости на Би-би-си, — попросила матушка.
Весь понедельник Уинни хлопотала по дому, беседуя сама с собой. Но завтрак был подан вовремя, стол накрыт, как полагается. Еще до половины девятого в доме воцарился порядок, в камине весело затрещал заново разведенный огонь. А Уинни все вела с собой нескончаемый разговор, веселый и многословный. Я предположил, что это сказываются долгие и одинокие бдения на кухне. Но матушка, похоже, решила свою хозяйственную проблему, которая угрожала стать моей. Я не уделил бы Уинни ни единой лишней мысли, если бы она не стала весьма забавной.
Я с радостью вернулся к привычной холостяцкой жизни, охотно сообщил друзьям о перемене, произошедшей с Уинни, и о том, как успешно она справляется со своими обязанностями. Они выразили желание возобновить визиты в Суссекс вместе со мной, пообещали, что сами будут стелить себе постели, помогать ходить за покупками и ни в коем случае не доставлять Уинни лишних хлопот. Но я считал, что будет разумнее выждать несколько недель, а уж потом нагрянуть в гости, как в прежние времена. Вместе со мной матушку обычно навещали мои коллеги, неженатые и молодые, которые, подобно мне, по субботам трудились в редакциях своих газет, или же вдовушки средних лет, свободные в любой день недели. Все они высказывались за поездку, но я не торопился.
