— Пожалуйста, — сказала она. — Быстрее. Я так хочу.
Он положил руку ей на грудь. Салли закрыла глаза, что-то пробормотала, прильнула к нему. Они сели на кровать, он стал расстегивать ее блузку. Салли сорвалась с кровати, комбинашка черной волной скользнула к ее ногам, и вот уже она — голая — стояла перед ним.
— Какая ты красивая, — сказал он.
Они обнялись, и тут зазвонил телефон. Оба вздрогнули. Норман вскочил, его прошиб пот. Телефон звонил и звонил. Салли потянула Нормана к себе, сказала — голос у нее сел:
— Пусть его звонит. Нам-то что?
Звонила Джои. Он это знал. И вскипел.
— Скорее всего, это не мне. — Салли снова протянула Норману приоткрытый рот, но едва он обнял ее, как телефон опять зазвонил. И звонил, не переставая. Звонили явно ей.
— Ничего не поделаешь, — бросила она. — Я подойду.
Но стоило ей взяться за трубку, как звонки прекратились. Салли стояла на холодном полу голая, с замолчавшей трубкой в руке, ее колотило от злости, но она не плакала.
— Не понимаю, — сказал Норман, — в такой поздний час… кто бы это?..
Норман натянул брюки. Салли накинула комбинашку через голову, качнула бедрами, помогая ей соскользнуть, и устало опустилась на кровать. Но тут же поднялась, налила Норману виски.
— Я вдруг почувствовала себя персонажем скабрезного рассказа. Ну, ты же понимаешь, училка едет в Европу и…
— Извини.
— Тебе не за что извиняться.
Норман встал, положил трубку на рычаг.
— Скажи что-нибудь, — попросила она. — Ну, пожалуйста.
— Я мог бы сказать, что ты значишь для меня, но боюсь…
— …Джои?
— С какой стати мне бояться Джои?
— Я пошутила, — сказала Салли.
— Неудачно.
— Ладно. Пусть неудачно. Извини. Но ты зря сердишься.
— Я не сержусь.
Он снова привлек ее к себе. Они поцеловались, он ласкал ее грудь. Но все напрасно. Время было упущено. Они уронили руки.
— Ох, — сказала она. — Ощущение такое, точно у меня внутри все саднит. Ужасное ощущение.
Норман потемнел — что он мог поделать. Он так возбудился, так хотел ее, что перегорел, пока они обнимались. И теперь, когда возбуждение отступило, ему было не по себе. Он мучительно, до боли любил ее, но опасался, что окажется не на высоте, поэтому и стеснялся Салли, и сердился на нее, самому же себе был противен. Он потянулся за пиджаком.
— Не уходи, — сказала она. — Останься, выпей еще.
— Надо идти. Это, по-видимому, Джои.
— Ну и что. Мне плевать, пусть знает, что ты провел ночь здесь.
Он понял: ему подали знак. Но не сел, а надел пиджак.
— Я тебя обидела? — спросила она.
— Нет.
Она подошла к нему вплотную.
— Ты мне так нравишься, Норман Прайс. — Она потерлась головой о его плечо. — Ты не сердишься?
— Нет, — сказал он. — Нет, милая, — и ушел.
«Милая». Салли встрепенулась. В устах Нормана «милая» звучало слишком серьезно. Он никогда еще так ее не называл.
IX
Когда Норман пришел, Чарли и Джои уже собирались лечь.
— А вот и он, — сказал Чарли.
Норман напустился на Джои:
— Ты звонила Салли с полчаса назад?
— Да. — Джои не стушевалась. — Ты почему не взял трубку?
— Сдается, ты позвонила Салли в час ночи, только чтобы узнать — у нее ли я.
— Тебе пришла телеграмма. Я подумала: вдруг в ней что-то важное.
— Я говорил, что телеграмма может подождать до твоего прихода.
— Телеграмма?
— Телеграмма, должно быть, пришла еще днем, — сказал Чарли. — Я выходил в кафе и обнаружил ее в почтовом ящике. Слышь, а что, если ты выиграл приз в телевикторине…
Норман тем не менее побледнел.
— Что-нибудь случилось? — спросила Джои.
— Норман, в чем дело?
— Телеграмма от моей тетки Дороти из Бостона.
— Ну и что?
— Ники умер.
— Кто?
— Его брат.
— Никаких подробностей там нет, — сказал Норман. — Абсолютно никаких.
— Норман, мне так жаль, — сказала Джои.
Норман ушел в свой тесный, захламленный кабинет, закрыл за собой дверь. Сел на обшарпанный диван, читал и перечитывал телеграмму. Снял очки, вытер глаза, лег на диван и лежал так, пока тихий стук в дверь не вывел его из забытья.
— Тебе ничего не нужно? — спросила Джои.
— Нет.
— Выпей — может, станет полегче, — робко посоветовал Чарльз.
— Нет. Нет, спасибо.
— Точно?
— Прошу вас, уйдите.
Перед тем как выключить свет, Норман написал на листке бумаги свое имя, адрес и прикрепил к руке резинкой. Спустя некоторое время он встал, разделся, но заснуть так и не заснул.
Рассвело. По Черч-стрит загромыхали автобусы.
Рослый, думал он. Ники был рослый, с отцовскими глазами и улыбкой, обаяние доктора Макса Прайса унаследовал он. И отцовская даровитость перешла к Ники, не ко мне.
Около десяти Норман наконец встал, прошел в кухню — Чарли и Джои уже сидели там.
— Спал? — спросила Джои.
— Да.
— Похоже, тут ничего не скажешь.
— Чарли, все в порядке.
Джои налила ему кофе.
— Ты был очень привязан к нему?
— Мне не хотелось бы об этом говорить.
Тем не менее он был благодарен им обоим — просто за то, что они здесь. Старые друзья. При них можно было не крепиться и не распускаться. А оставаться самим собой, Чарли и Джои принимали его и таким.
На Сент Мэри Эбботс ударили в колокола.
— Салли звонила, — радостно сообщил Чарли. — Ей показалось, ты на нее сердишься, словом, что-то в этом роде…
— Чарли, пожалуйста, помоги мне в одном деле. Позвони в «Эр Франс», узнай, нельзя ли купить билет на следующий рейс в Париж.
Чарли умоляюще посмотрел на Джои.
— Действуй, — сказала Джои. — Сейчас Норману лучше всего уехать.
Чарли ушел в гостиную — звонить.
— Что случилось? — спросила Джои. — Это из-за девчонки?
— Ее зовут Салли, — обрезал ее Норман. Стал что-то выговаривать ей, и тут понял, что ему следовало бы благодарить Джои: ее звонок пришелся как нельзя кстати. Прошлой ночью близость с Салли его пугала.
— Значит, ты пользуешься смертью брата, чтобы удрать?
Обсуждать Салли Норман не хотел. Не в это утро.
— Господи, — сказал он, — да не так это серьезно. Я…
— Точно?
— Точно. Я хотел переспать с ней, только и всего…
— А ты точно не бежишь?..
— Не бегу.
И снова зазвонили колокола Сент Мэри Эбботс.
— Что ей сказать, если она еще позвонит?
— Что хочешь.
— Все в порядке, — сказал Чарли. — Ты улетаешь через два часа. Не слишком ли скоро?
— Нет. Большое спасибо, Чарли.
— Ты надолго уезжаешь? — спросила Джои.
— На два месяца, по меньшей мере.
— Послушай, — сказал Чарли, — сейчас я на мели, но…
— Чарли, мне не нужны деньги.
— …но через полчаса я встречаюсь с Винкельманом, он только что звонил, получу большой аванс за сценарий, и это только для начала, так что…
Лицо Нормана омрачилось.
— Не говори ему, что я уезжаю.
— Почему? — тут же последовал вопрос Джои.
— Никакой особой причины нет, — сказал Норман. — Я ему напишу.
Пиши не пиши, ничего это не изменит, подумал Норман. Пока я не вернусь, второй части гонорара Чарли не видать. Надо надеяться, он не очень рассчитывает на эти деньги.
И снова в Сент Мэри Эбботс ударили в колокола.
— Пойду пройдусь, — сказал Норман. — Я ненадолго.
Джои налила Чарли еще кофе.
— Бедняга, — помолчав, сказал Чарли.
— Он струсил, — сказала Джои.
— Струсил? Ему, понимаешь ли, нелегко. Он обожал брата.
— Нормана всю жизнь пугали трудности. Он всегда бежал от них.
— Все ты знаешь, — сказал Чарли. — Все-то ты знаешь.
X
От Сены поднимался туман. Эрнст зевнул. Кости ныли. Бродяга, пристроившийся рядом на булыжной набережной, снова закашлялся, захаркал. Эрнст испугался, как бы он не испустил дух. Помчался сквозь кромешную тьму к ближайшему кафе, вернулся с мерзавчиком коньяка. Бродяга с благодарностью выпил, но не успел Эрнст заснуть, как он еще сильнее зашелся кашлем. Эрнст приподнял его, поил коньяком, пока тот то ли обмер — Эрнст так и не понял, — то ли заснул. Но уже начинало светать, было без малого пять утра. Бродяги закопошились, их будило солнце. Вот один старик поднялся, потянулся. А вот и другой бродяга, даже не расправив затекшие руки-ноги, взвалил на спину мешок и справил под мостом малую нужду. Эрнст встал, попрыгал на одной ноге, потом на другой. Согревшись, поднялся по бетонным ступенькам на улицу.
Эрнст был в Париже уже десятый день, а никаких перспектив пока не намечалось. Он получил письмо от матери. Из Гамбурга. Жить ей было не на что. Отец прислал открытку из Берлина. Жить ему было не на что.
У отца, поседевшего, сгорбившегося, с подслеповатыми, слезящимися глазами, завелась досадная привычка, заговаривая с незнакомыми, отвешивать поклоны. А ведь он не всегда был таким. Когда Гитлер пришел к власти, Карл Хаупт к нацистам не присоединился, но и в Сопротивлении не участвовал. И хотя евреев он недолюбливал и к англичанам особой симпатии не питал, тем не менее возмущался Гитлером. А поскольку он был юристом, такая позиция обходилась семье дорого. Юристам, не вступившим в нацистскую партию, практиковать не разрешалось. В войну Карлу Хаупту — время от времени его сажали в лагерь — давали подработать другие юристы. Друзья умоляли его взяться за ум:
