— Я таких встречала, — сказала Салли.
— На следующий день — в то время немцы, как известно, все силы бросили на то, чтобы выбить нас из наших передовых баз, — мы на высоте шести километров столкнулись с соединением из примерно двадцати «мессершмиттов». Все преимущества: высота, солнце — все до единого — были на их стороне. Мало того, ниже нас летела дюжина ночных истребителей. Хорнстейн шел рядом со мной. Перед тем как вступить в бой, он подмигнул мне и растопырил два пальца: мол, победа будет за нами. Меня чуть не стошнило. — Норман налил себе еще. — Бой был короткий, жестокий, яростный. Хорнстейна подбили. На высоте в шестьсот метров он изготовился выброситься из горящего самолета с парашютом. Но он летел над густо населенным районом. И он вернулся в самолет — я это видел сам — и рухнул в Темзу.
А на такой шаг способен лишь отчаянный смельчак, безумец или еврей, который опасается сплоховать. В ту минуту я ненавидел Хорнстейна так, как никого и никогда.
Я бы выбросился, вот какая штука. Как пить дать.
— Это вы зря, — сказала Салли, — откуда вам знать, как бы вы поступили?
— Да потому что я не раз рисовал себе, как попадаю в такой переплет.
— Откуда в вас такая уверенность?
— Я рассудил, что моя жизнь, в общем и целом, дороже жизни тех, кого убил бы при падении мой «спитфайр». Что ни говори, я же опытный летчик-истребитель. Так что сверх всего Хорнстейна я ненавидел еще и потому, что он храбрее меня.
Норман замолчал — можно было подумать, что он дал Салли таблетку и не хочет продолжать, пока она не подействует.
— После того как Хорнстейн разбился, у меня помутилось в голове. Боеприпасы у меня еще оставались, и на аэродром вместе со всеми я не вернулся. Поднялся повыше и тут увидел, что четыре «мессершмитта» направляются восвояси. Я погнался за ними, готов был гнать их до самой Франции, но на полпути по моему крылу забарабанили пули. Два «мессершмитта» летели еще выше меня. Я взмыл, попытался оторваться, но из двигателя повалил черный дым. Огонь проник в кабину — так я разбился.
Рассказывая Салли о Хорнстейне — этим он еще ни с кем не делился, — Норман почувствовал, да и Салли, по-видимому, поняла, что теперь они вправе рассчитывать друг на друга. И она перед ним в долгу.
— Я, пожалуй, пойду.
Салли подошла к Норману, поцеловала в губы. Всего лишь дружески. Норман, похоже, был уязвлен. И Салли, несколько озадаченная, спросила:
— Вы позвоните мне завтра утром?
— Конечно.
— Нет, правда. Вы не просто так это говорите?
— Позвоню с утра пораньше. Обещаю.
Салли стояла у окна, прижавшись рукой и щекой к холодному стеклу: смотрела, как Норман садится в такси. А тут еще небо усыпали звезды и — черт их подери — «мерцали» прямо как в душещипательных романах, а внизу на все лады шумела ночь.
Дома, в Монреале, ее отец сейчас наверняка сидит за письменным столом, строгий, прямой, — у одного локтя «Лузиады»[43], у другого учебник. Мать в гостиной, вяжет и слушает Моцарта, внизу погромыхивает трамвай, их сосед мистер О’Миэрс зовет: «Рос, да поторопись ты. Эд Салливан[44] уже начинает…», в парке парни в спортивных куртках кричат «Эй, красуля», и копчености, и Фрэнки Лейн[45] у Мамаши Хеллер, и зубрежка перед экзаменами, и Шелдон говорит ей: «Раз ты во что бы то ни стало решила уехать в Лондон, видно, тебя не удержать…»
Но ей их недоставало. Ей их уже недоставало.
Салли потушила свет и закурила. Сегодня мне не уснуть, подумала она.
VII
— Хочешь сценарий покруче, — пел Чарли, — обратись к Лоусону лучше. У Лоусона товар штучный.
— Не так громко, — крикнула из спальни Джои.
Как же, как же, подумал Чарли. Не так громко. Интересно, как теперь заговорит эта Суперстервоза. Чарли высунул язык.
— В двадцать два ты поимел мильоны баб, — пел он sotto voce[46], — почему же деньги заработать слаб? Почему б тебе не выкроить полдня и сценарий не сварганить для меня?
Чарли светила работа. Он произвел хорошее впечатление. На него, того и гляди, посыплются приглашения на вечера к Винкельману, Ландису, Джереми и Грейвсу. То-то Джои обрадуется. А Чарли, когда разбогатеет, не станет сквалыжничать, не то что кое-кто из его знакомых.
Деньги, думал Чарли. Чарли нужны были деньги, много денег. Деньги, чтобы содержать родичей Джои, Уоллесов, деньги, чтобы оплачивать учебу Сельмы в театральной школе. Сельма, сестра Джои, была бойка, но с чудинкой. На нем еще висел долг за Сельмину операцию по укорачиванию носа. А что, если Уоллесам в их законопаченные насморком головы взбредет, что им и следующую зиму необходимо провести в Аризоне? (Боже упаси, подумал он.)
— Пусть из Торонто я, — пел Чарли, — но Лондон люблю больше себя. — И он запел во весь голос: — В Лондоне к нам привалит успех. Нос всем утрем, обскачем всех.
— Заработай хотя бы столько, чтобы хватало на жизнь, — сказала, входя в комнату, Джои, — больше мне ничего не надо. Помнишь, что ты говорил, когда впервые приехал в Нью-Йорк?
— Нью-Йорк — дело другое.
— Может, и так, тем не менее… Что это у тебя?
— Письмо, а ну-ка угадай от кого?
— На твоем месте, — сказала Джои, — я не стала бы его читать.
— Я искал карандаш. Уж наверное, я подождал бы, пока Норман уедет, прежде чем копаться в его бумагах.
Джои унесла письмо в кухню, подожгла, пепел бросила в раковину.
— Ты это зачем? — спросил Чарли.
— Чарли, помнишь, как Норман месяцами что ни вечер ходил к нам, а потом надолго исчез? Ты знаешь почему, знаешь же?
Чарли не ответил.
— Знаешь?
— Знаю, Джои, знаю. То есть я знаю, что ты могла бы…
— Ты бы посмотрел, какие безумные письма он мне писал. Но я написала ему, что не могу быть с ним. Никак не могу. Вот какое письмо я сожгла.
— Я люблю тебя, — сказал Чарли. — И полностью тебе доверяю. — Он сгреб ее в охапку, оторвал от пола. — Знаешь, кем я вот-вот стану? Не меньшей фигурой, чем ирландский Шон О’Кейси[47].
Джои рассмеялась. Расцеловала его.
Дверь открылась.
— Здравствуйте, — весело приветствовал их Норман. — Не легли еще?
Джои высвободилась из рук Чарли.
— Ой-ей-ей, — сказал Чарли, — вернулся сатир с Черч-стрит. Наконец-то оторвался от своей soubrette[48].
Норман усмехнулся.
— Мы думали, ты не вернешься до утра… — сказала Джои. — Погоди, я налью тебе.
— Спасибо, — сказал Норман.
— Не стесняйся. — Чарли налил ему виски. — Чувствуй себя как дома.
— Как вы думаете, вам здесь понравится? — спросил Норман.
— Не то слово, — сказала Джои.
— Я еще не рассказал, что мне предложил Винкельман, наш Старикан из Могикан. Мы в Лондоне без году неделя, а у меня контракт, можно сказать, в кармане. Недурно, а?
— Милый, прошу тебя. Он же еще не приобрел опцион.
— Назначил или не назначил он мне встречу завтра с утра пораньше?
— Чистая правда. Сценарий Сонни очень понравился. Он мне сам так сказал.
— Увижу чек, тогда и поверю. Не раньше.
— Спасибо, мадам Дефарж[49]. А ты, старик, — обратился он к Норману, — чего ради ты пошел к ней в гостиницу? Вполне мог бы привести ее сюда. Мы не какие-нибудь филистеры.
Норман лежал на диване в своем тесном кабинете, вспоминал Салли, ее запах — запах свежести. Ее непокорные волосы, ее светлую улыбку — и подумал, что свалял дурака. Он приударил — притом без особого успеха — за девушкой какого-то студиоза. Пора с этим кончать. Для Ники, вот для кого это было бы в самый раз, а я для таких дел уже стар.
Напрасно я рассказал ей о Хорнстейне, подумал он и заснул.
VIII
Тем не менее наутро, в половине десятого, Норман, конфузясь, как студент, ждал Салли в вестибюле гостиницы. Они позавтракали вместе.
Салли оказалась маленькой, в ней было от силы сто шестьдесят сантиметров, полноватой, с большими не по росту ногами. Достоинствами ее — а Салли считала, что их у нее немного, — были белокуро-русые волосы и изящные лодыжки. Норману же в ней больше всего нравились голубые глаза, смотревшие одновременно и ласково, и насмешливо, и то, что в ней начисто отсутствовала жесткость. Они были друг с другом крайне предупредительны. Салли робела перед Норманом. Лицо его, продолговатое и узкое, было замкнутым, держался он сурово. У нее было такое чувство, что он изучает ее — возможно, как женщину, которую хочет покорить, и это будоражило.
После завтрака они через Сохо дошли до Чаринг-кросс-роуд, оттуда до Стрэнда. Плотно пообедали в «Симпсонз»[50]. Потом, так как Салли внезапно устала от незнакомой обстановки: улиц, по которым мчались маленькие черные автомобильчики, черных бесполых мужчин, почерневших старых домов, поспешили вернуться на Лестер-сквер, сходили на американский фильм. В кино Салли представилось, что она в Монреале, Норман посреди фильма заснул, и это, как ни странно, еще больше расположило Салли к нему.
