— Кто знает, почему Неймана нет? — спросила учительница. — Заболел?
Все повернулись в мою сторону.
— Не знаю. Вчера я был у него, вроде все нормально…
После занятий я не мог пойти к Илье: в тот день, как назло, мне нужно было ехать на фабрику, где работала мама. Там накануне в ОРС (отдел рабочего снабжения) овощи привезли, маме достался мешок картошки и капусты. Просила помочь ей. А на следующий день Илья опять в школу не пришел…
Из школы я прямиком помчался к Нейманам. Дверь в квартиру открыла Софья Марковна. Это сразу меня удивило: ведь в середине дня она должна быть на работе. В первый момент я ее даже не узнал: всегда аккуратно причесанные волосы были всклокочены, во все стороны торчали седые пряди, — раньше я не замечал, что она седая; лицо было серое, без единой кровинки. Она впустила меня в прихожую и произнесла глухим голосом:
— Илья говорить с тобой не может. Он… его… его дома нет.
— Мам, кто там? — послышался голос Ильи из комнаты.
— Никто, это не к тебе! — крикнула Софья Марковна. И опять глухим шепотом: — Уходи скорей! Он не может ни с кем разговаривать. Большие неприятности могут получиться… Уходи скорей!
Я выскочил на улицу, как из горящего дома. Что происходит? Допустим, его опять вызывали в райком. Но почему он сам не может мне рассказать? Я еле дождался следующего дня.
На следующее утро в школе я смотрел на него во все глаза, но он словно не замечал, отворачивался. И только на второй перемене в коридоре, проходя мимо, чуть слышно шепнул:
— После занятий… за школой, возле сарая.
Возле сарая он поведал мне следующее. Позавчера к нему домой пришел незнакомый молодой мужчина, предъявил красную книжицу и предложил пройти в районное отделение госбезопасности. Здесь рядом.
Там с ним говорил другой человек, тоже в штатском. Он вытащил из толстой папки конверт и показал Илье. Это было письмо Сталину.
— С какой целью ты это написал? Неужели ты думаешь, что партийные организации и большевистская печать проводят какую-то «свою» политику, отличную от генеральной линии партии? С твоей стороны это в чистом виде провокация. — И потом как бы с удивлением: — Ты все еще числишься комсомольцем? Если ты не согласен с политикой партии в национальном вопросе, что тебе делать в комсомоле? Тебе там не место. А где тебе место, об этом мы подумаем…
Илья приблизил лицо к моему уху:
— Вот что учти. Он раз пять спросил, кто знает об этом письме? Я все пять раз сказал: никто. Он спросил: «А Смирнов? Ведь вы с ним дружите». Я сказал: «Смирнов не знает». А когда я уходил, он взял с меня подписку, что я никому-никому… «Даже Смирнову», — сказал. Понимаешь? Специально тебя назвал. Так что не заходи ко мне домой и не подходи ко мне в школе. Они могут проследить…
Конечно, я сильно перетрухнул и готов был скорей бежать домой, но Илья остановил меня.
— Еще кое-что… Я тебе должен сказать, только тебе.
Он замолчал, подыскивая слова. На лбу у него выступил пот, белки глаз покраснели.
— Речь там… не помню как, зашла об отце. Я говорю: он погиб на фронте. А он мне: «На каком там фронте? Твой отец, Яков Нейман, был арестован и осужден в 1937 году как враг народа. Десять лет без переписки. А твоя мать развелась с ним заочно и вышла замуж за Брузакова. Вот он действительно был на фронте и получил ранения. Благодаря этому Брузакову твоей матери и тебе разрешили жить в Москве, хоть вы и семья врага народа. Ты это не забывай…»
Несколько последующих дней я к Нейманам не ходил и в школе с Ильей не разговаривал. Мы только переглядывались, и в его глазах я читал, что все по-прежнему. Но 6 марта, когда объявили о кончине Сталина, он сам пришел ко мне домой. Был вечер, мама только вернулась с работы, мы садились обедать.
— Вот как кстати, — сказала мама. — Садись с нами.
— Спасибо, Евфросинья Петровна, я только что пообедал.
Илья всегда был вежлив со взрослыми. Мою маму он называл по имени-отчеству, а не «тетя Фрося», как другие.
— Не отказывайся, Илюша, — настаивала мама. — Мой Костя у вас чуть не каждый день ест. Скажи своей маме, я очень вам благодарна. И не отказывайся, садись с нами. Чем Бог послал.
Илья был мрачен и сосредоточен. Когда мама вышла на кухню, он сказал:
— Я слышал, через два дня похороны. Гроб будет выставлен в Колонном зале. Я пойду. Ты пойдешь? Занятий в школе не будет.
— Конечно пойду. — Я ничуть не колебался.
— Куда это вы намыливаетесь?
Мама стояла в дверях с кастрюлей в руках.
Я бы, наверное, не сказал ей ничего, но Илья не мог не ответить, когда его спрашивает взрослый:
— Прощаться со Сталиным. Говорят, через два дня похороны.
Мама поставила кастрюлю на стол, молча села.
— Ох, ребята… Не надо вам ходить. Вы представляете, вся страна съедется, что там будет. Давка страшная. Старые люди у нас на фабрике Ходынку вспоминают. Знаете, сколько там народу задавили насмерть? Нет-нет, не ходите!
Илья выдержал паузу и сказал подчеркнуто спокойным голосом:
— Извините, Евфросинья Петровна, но мне кажется, что сравнивать похороны Сталина с коронацией Николая Второго неправильно. То были другие времена, власти не знали, как управляться с большим скоплением народа. У нас, я уверен, будет все организованно…
— А ты маму свою спросил? — перебила она его. — Софья Марковна тебя отпустила?
Илья замялся:
— Я с ней пока не говорил.
— Вот видишь… Ну а я Костю не пущу.
Мне это показалось очень обидным. Что я — маленький, что ли? Да еще в присутствии моего лучшего друга!..
— Я пойду все равно! Я должен с ним проститься. Он был за справедливость, мы все ему обязаны!
— Никуда не пойдешь! Я ботинки твои запру. И пальто спрячу. Чем это мы ему обязаны? — Она говорила возбужденно, но старалась не повышать голос, чтобы не слышали соседи. — Это он затеял раскулачивание. Всю мою семью в Архангельскую область сослали. Чем я ему обязана?
Илья старался оставаться спокойным и вежливым:
— Как раз Сталин и указал на ошибки в процессе раскулачивания. «Головокружение от успехов».
Мама его будто и не слышала:
— Вся моя семья в этих проклятых болотах погибла. Я девочкой была, меня чужие люди спасли…
Свою угрозу она осуществила: спрятала мою одежду. Я все обыскал — нигде не нашел. Пришлось остаться дома.
А Илья пошел…
На следующий день мы услышали о сотнях погибших в давке на Трубной площади. А может, о тысячах…
Мама отдала мне мою одежду, и я побежал к Нейманам. Меня впустила в квартиру Эльвира Сигизмундовна. Одного ее вида было достаточно, чтобы понять: случилось что-то ужасное. Хрипло дыша, она проговорила:
— Софья помчалась туда. Его опознали по комсомольскому билету в кармане. Грудь продавлена, череп треснул… Они тело не хотят отдавать.
И вдруг она перешла на отчаянный крик:
— Тиран проклятый! Кровопийца! Даже после смерти продолжает убивать! Народ за Сталиным идет… куда? В могилу? Убийца!
Я смотрел на эту старую женщину, тяжело опиравшуюся на костыль, и начинал что-то понимать…
Хотя настоящее осознание пришло позже, через несколько лет.
Это произошло в первый год моей адвокатской практики. Я только что окончил юрфак и был, естественно, очень молод. По распределению я попал, как писали в старину, в город N***, в областную коллегию адвокатов. Перед самым отъездом из Москвы я женился на своей школьной подруге Юле, девочке из интеллигентной профессорской семьи. Моя юная жена только что окончила институт иностранных языков имени Мориса Тореза и была таким же, как я сам, выращенным в семейной теплице ребенком.
Но это все, так сказать, экспозиция, а история начинается с того, что меня вызвали к заведующему юридической консультацией, где я работал, и поставили в известность, что завтра я должен ехать в Дальне-Покутино, где районный суд будет слушать уголовное дело некого молодца, ограбившего местный магазин.
— Но позвольте, — попробовал я возразить, — там же есть постоянный адвокат.
— Да, но подсудимых двое, и один валит на другого. Суд решил, что нужен второй адвокат, чтоб не было потом отмены из-за «конфликта интересов». В общем, иди домой, собирайся.
И я пошел. По дороге заглянул в несколько магазинов, пытаясь купить какой-нибудь провиант, но… Те, кто помнят пустые полки провинциальных магазинов в шестидесятых годах прошлого века, вопросов задавать не станут. В общем, все, что мне удалось достать, это зубной порошок «Улыбка» и земляничное мыло.
Дома мне предстояло объявить Юле о командировке. Вообще говоря, командировки в тот период не были для меня редкостью. Стажера адвокатская коллегия гоняет по всей области, где только есть «плохие» дела, то есть такие, за которые гонорар не светит и от которых, понятно, маститые адвокаты отбояриваются всеми способами. В тот момент я уже формально не был стажером, но правила «игры на новенького» все еще на меня распространялись.
