Старушка быстренько натянула пальто, повязала косынку, чмокнула меня в приклеенную бороду. И весело крикнув: «до завтра!» так же легко выскочила за дверь, как и вошла. Впустив струи осеннего ветра и прохладного вечера. И мне на миг показалось, что на метле она бы выглядела более гармонично. Я ошибся с первого взгляда, принимая ее за Шапокляк, или за нэпманшу из богемы. Скорее, она походила на ведьмочку, но очень добрую. Претендующую на чужую философию, живущую по чужой философии, но в глубине души, ей не доверяя. Потому что философия Сенечки ей была куда ближе. Хотя он никогда не был философом и, возможно, даже не знал, что на свете может существовать такая бессмысленная наука.
Вот и все. Все оказалось проще, чем я думал. От Викентьевны я узнал все, что мне было нужно. Да и узнавать было особенно нечего. Старик и впрямь оказался абсолютно одиноким. Похоже, самыми близкими у него были старушка и Сенечка. Остальные всего лишь случайные покупатели, а если и бывали постоянные, то вряд ли старик шел с ними на близкий контакт. Моя жизнь мало чем отличалась от жизни старика. Я тоже в ней был одиночкой. Разве что Тася… Впрочем, в последнее время у нас были более чем прохладные отношения. И каждый был готов к неминуемому разрыву. Тася прекрасно поймет, что я ее бросил. Впрочем, возможно, стоило позвонить? Нет, не стоило. Это было в моем характере. Просто исчезнуть. И не потому, что я был труслив. Просто мне лишний раз не хотелось обижать девушку. И Тася про эту черту характера знала. Сенечка представлял минимальную опасность, поскольку из совершенно разных были поколений старик и регулировщик, из разных социальных слоев и разного воспитания. Скорее, Сенечка забегал всегда на минутку, узнать все ли в порядке. Он был ответственный парень. А, возможно, его и впрямь сжигало любопытство, почему старик так ни разу не заболел. Вот Викентьевна… Она, конечно, больше говорила, чем смотрела и слушала. Но все же… Столько лет вместе…Изо дня в день… Только бы здесь не допустить промах. Старушка, на первый взгляд, довольно простодушная. Но все же, мне казалось, она не так уж проста. И я грешным делом подумывал, как бы избавиться от ее услуг. Но ничего путного, что не вызывало бы подозрений, сочинить не мог.
За меня сочинила жизнь. И с какой стати последнее время она играет на моей стороне? Нет ли здесь подвоха? Я настолько привык к поражениям, что удачи для меня становились аномалией, и доверять им я разучился.
Следующим же утром я напряженно ждал старушку. Я понимал, что нужно расслабиться, чтобы не вызвать подозрений. Но напряжение, скованность нарастали. Я проверил, на месте ли берет. На месте. Вместе с головой. Но он сжимал до боли голову. Возможно, потому что она распухла от мыслей.
Вместо старушки неожиданно появился Сенечка, и я облегченно вздохнул. Сенечку я не боялся. Он долго на пороге лавки растирал замерзшие уши и бормотал:
– Ну и холодрыга. Им-то хорошо, они в машинах. Там и тепло, и музыка. И чай в термосе. – Сенечка не смотрел на меня. Он как-то съежился, втянул голову в плечи и все отчаяннее и отчаяннее растирал лопоухие уши. Они уже просто пылали. Я заволновался. Что-то было не так. И хотя я плохо знал этого парня, все же подозревал, что сегодня он совсем другой.
– Выпьешь чаю, Сеня? – я рискнул все же быть с ним на «ты». Он был настолько молод! Даже, если антиквар отличался чрезмерными интеллигентскими замашками, с лопоухим мальчишкой Сенечкой и то бы не посмел на «вы». Я угадал.
Сенечка еще больше пригнулся к полу, растирая уши. Казалось, он не может мне ответить.
– Выпей чаю, ты согреешься. У меня хороший чай.
Я уже успел изучить запасы старика. Плохой чай он не пил.
– И зеленый есть, и красный, и белый, и черный. С листиком мяты. С веточкой облепихи. С ягодами земляники. Ты какой хочешь, Сеня?
Я приблизился к парню. Того всего колотило. И мне показалось, что холод тут не причем. К тому же не так уж было холодно на улице. Даже не завывал ветер.
Я осторожно встряхнул его за плечи и приподнял подбородок. И встретился с ним взглядом. Глаза Сенечки были полны слез.
Неожиданно он вздрогнул, словно увидел меня впервые. Неужели узнал? Нет, этого не может быть. Седые длинные волосы, седая борода и черный берет. Как можно узнать человека?
– Что с тобой, Сеня?
– Я не знаю… Я не знаю, как вам…сказать…сообщить… – Сенечка еще более отчаянно стал тереть уши. И я силой отодрал его ладони от ушей.
– Прекрати! – резко сказал я. – Что случилось!
Мой резкий властный голос заставил Сенечку подпрыгнуть на месте и вытянуться в прямую стойку. Он имел опыт общения с начальством. И действительно походил на оловянного солдатика.
– Аристарх Модестович! Имею неприятность вам сообщить, что гражданка…гражданка…, – и Сенечка не выдержал. Оловянный солдатик растаял и промычал сквозь слезы… – Викентьевна ночью умерла, умерла, как пить дать.
Я машинально перекрестился. Так наверняка бы сделал антиквар.
– Царство ей небесное, – первое, что мне пришло на ум сказать. Но, безусловно, этого было мало. С этой женщиной антиквар был знаком долгие годы, возможно, целый век. И отделаться дежурным «царством небесным» вряд ли получится. Мне нужно было воображать неутешное горе. А это было непросто. Мне искренне было жаль эту старушку, словоохотливую, полную жизни. И так… Вдруг…У нее даже не было насморка. Впрочем, чтобы остановилось сердце, насморк необязателен, иногда он даже мешает.
Я резко повернулся спиной к Сенечке. И правильно сделал. Теперь Сенечка поверил в искренность моего горя. И положил руку на мое плечо.
– Держитесь, дорогой Аристарх Модестович. Прошу вас, держитесь. Я знаю, что кроме нее у вас никого не было.
– Никого, – эхом повторил я.
– Она всегда говорила, что вы старики крепкие, даже не болеете. И к финишу придете вместе. Ой, извините, я не про то, извините. Я не то хотел сказать, не так выразился, ей-богу. Дай вам Бог еще долгих-предолгих лет.
– Не извиняйся, Сеня. Мне она тоже это не раз говорила, – глухо ответила моя спина. – Как будет, так будет. Не так уж я боюсь смерти. Я живу в таком мире, где смерть давно поселилась. Но это не просто смерть. Это вечность. И кто скажет, что эти мои вещи не есть настоящая вечность. А я один среди них. Я сам давно мертв и я сам давно уже вечность. Вот так, Сеня.
Странно, мне только вчера старушка сама заявила, что к финишу они с антикваром придут вместе. Пережила она его всего на один день, даже не зная о его смерти. Но она и не должна была знать. Это за нее знало сердце. Вот оно и остановилось.
– Так жаль Викентьевну, – Сенечка шмыгнул носом. – Она меня любила. Я сам это чувствовал. За меня никто в жизни так не переживал, как она. Никто, представляете. А она, как бежит через дорогу, как видит меня – и давай размахивать руками и со всей силы бить машины сумкой по капоту, или багажнику, или лобовому стеклу. Помните, у нее еще такая цветастая сумка была, в розочки, что ли, или…
– Не нужно, Сеня. Мне тоже тяжело, – не поворачиваясь, я крепко пожал его ладонь.
– Я все понимаю. Но ничего уже не пропишешь. Меня ждет дорога. Куда они все прутся? Неужели трудно хоть иногда пешком пройтись. Я вот этого не понимаю! Я даже себе клятву дал, что никогда не куплю машину! Ни в жизнь!
– Не клянись, Сеня. Жизнь идет, а клятва остается. Зачем быть повязанным?
– Ну, вот вы, к примеру, дорогой. Вы…Вы вообще редко выходите. А если и выходите – только пешком. Так и живете пешком. Разве это плохо?
Я пожал плечами. Я еще не знал, плохо это или хорошо.
– И в магазин не ходите, редко гуляете, и то только, когда стемнеет. Да уж, у каждого свой ритм, у каждого. Тут ничего не попишешь. Я так медленно не люблю. Мне бежать надо. Но только не машины. Это уже полный идиотизм.
– Странно это слышать от госавтоинспекции.
– Госавтоинспекция – звучит слишком солидно. А я всего лишь регулировщик. Мне стоять нужно. И смотреть в оба на этих монстров, эх, знали бы вы, как я их ненавижу! Ну, просто не переношу! И Викентьевна их ненавидела. Даже мне электронную игру подарила, где всех их на дороге можно отстреливать за нарушение правил. Получается 80 процентов отстреленных, представляете! Что бы было в жизни! Представляете, 80 % преступников! И все среди нас! И каждый убить нас может! Нас 20, а их 80! Какова гарантия жизни!
– Я не играю в электронные игры.
– И то верно. Другой ритм. Другие нервы. Я не знаю, чем вас успокоить, потому что не знаю, как успокоиться самому. Но одно, что я для вас успел сделать. Я знаю, для вас это важно. Я уже дал объявление о преходящей домработнице.
И я тут впервые резко повернулся к Сенечке.
Пожалуй, у меня был настолько свирепый взгляд, что Сенечка попятился, покачнулся и чуть не упал.
– Зачем? – прохрипел я.
– К-ка-как зачем? – испугался Сенечка. – Что с вами, дорогой? Я никогда вас таким не видел. Боже! – Сенечка стукнул себя по лбу. – Ну конечно! Как я смею задавать такие вопросы. Может быть, вам купить что-нибудь успокоительное? Хотя какое уж там спокойствие. Только время все успокоит. Положитесь на время, дорогой Аристарх Модестович.
