— Молодец… не ожидал. Не зря я учил тебя этим штучкам, — прохрипел Мирон.
— Где Света? — в горле пересохло, и Саша дал петуха.
— А если не скажу, пытать будешь? Ты же, Енохов, не бьёшь лежачих, — лицо Мирона исказила гримаса. Он осторожно подвигал головой:
— Чёрт, ты мне чуть шею не сломал.
«Крепкий мужик, — подумал Саша, — как держится».
— Говори быстро, где Света! Или я сейчас напою тебя кипяточком, — Саша щёлкнул клавишей электрочайника. — А когда ты сдохнешь, гадина, развяжу и запалю избушку. Меня здесь никто не видел. Ментам пофигу, очень надо им разбираться… Сгорел по пьянке дачник, и все дела. И хоронить тебя не придётся. Сэкономишь.
Мирон судорожно сглотнул и прикрыл на секунду глаза. Саша до хруста сжал челюсти, ожидая, как тот себя поведёт. Вдруг упрётся, волчара? Не будешь же его и в самом деле пытать.
— Ну!
Саша постарался вложить в окрик как можно больше ярости.
По тому, как Мирон, открыв глаза, тут же отвел их в сторону, стало ясно, что он заговорит. Его же наука: опустил глаза — проиграл.
— Как адрес узнал, Скучин продал? — спросил Мирон и сам себе ответил: — А кто ещё мог знать кроме него… Я никогда не доверял этому слизняку.
— Где?! — заорал Саша, поднимая над тренером парящий чайник.
— На втором этаже твоя краля, ключ в кармане, в брюках… — Мирон повернулся на бок.
Саша обшарил его карманы, забрал связку ключей и свой телефон. Бумажник бросил ему на грудь, а мобильный Мирона шарахнул о порог. Осколки полетели во все стороны.
Света сидела в кресле, основательно примотанная к нему широким скотчем, рот был тоже закрыт липкой лентой. Саша разрезал путы валявшимися тут же, на полу, ржавыми ножницами, аккуратно отклеил скотч ото рта.
Света была не в себе. Она смотрела в пространство сухими глазами и молчала. Саша вынес её на руках.
Мирон так и лежал на проходе. Глаза его были закрыты, но веки подрагивали.
Чтобы не перешагивать через тренера со Светкой на руках — ещё, чего доброго, ударит связанными ногами, — Саша, подойдя вплотную, врезал ему кроссовкой по мышце бедра:
— Дорогу!
Мирон, охнув, перекатился.
— Послушай, Енохов, я всё рассказал, долг тебе прощаю, давай разбежимся, — быстро, захлёбываясь, проговорил он. У меня стара мати дома.
Саша поднял глаза. В красном углу, там, где обычно висят образа, на выгоревших обоях резало глаз светлое пятно. Иконку, видать, сняли. А чуть ниже, похоже, оставшаяся от умершей хозяйки избы — застёклённая, чуть тронутая лаком самодельная рама с фотографиями. Девка в нарядном платке и полушалке; бабушка в плюшевой шубке; скуластый парень в косоворотке улыбается в объектив; тот же парень, но уже в морской форменке, на груди — медали, чем–то похож на деда Ивана. И поверх фотографий подоткнута под рамку ксерокопия портрета молодого Степана Бандеры в костюме, галстуке, коротко стриженного с залысинами, упрямо сжавшего брови. Такое фото Саша видел на Википедии.
Саша опустил Свету на скамью — она так и оставалась безучастной к происходящему, — сорвал и скомкал чуждый этому дому листок, бросил Мирону в лицо:
— Что же ты, мразь, поганишь русское жилище? Мало Украины? Кто вам мешал пахать, сеять хлеб, детишек растить, жильё строить? Русские?.. — А Светка зачем тебе понадобилась? Меня хотел заманить, заработать на мне? Так вот он я, явился не запылился.
В Сашиных глазах потемнело:
— Ты её трогал? — он пнул Мирона ногой и бросился к Светке.
Она так же безучастно сидела, красные с отекшими запястьями руки — на коленях, глаза смотрят в пустоту.
— Саша встряхнул девушку за плечи:
— Он тебя трогал?..
Светка не отводила глаз от окна, за которым совсем стемнело.
Саша бросился в сени и вернулся с топором в руке. Света, очнувшись, смотрела на Сашу широко–открытыми глазами. Бледное лицо её было неподвижно и только быстро–быстро дергалось правое веко.
Света бросилась к нему, обхватила сзади:
— Не надо!.. Сашенька, родной, не надо!
Топор глухо стукнулся о половицу. Мирон смотрел на Сашу остановившимися глазами.
Тот, обессилев, опустился на пол. Всё вдруг стало безразлично, он чувствовал, что злость уходит, оставляя вместо себя свинцовую усталость. Ещё секунду назад он был готов вцепиться зубами в глотку врага, мучить его, терзать, цедить кровь по капле. А сейчас уже жалел поверженного противника, этого, в общем–то, несчастного человека, скитающегося на чужбине. Его страна пылает в огне, а он здесь, за тысячи километров от дома валяется на грязном полу, как падаль.
— Страшно? — спросил он чуть слышно. — А когда меня запугивал и вербовал, не страшно было? Вот и езжай сам, там как раз мобилизация. Хотел моей головушкой откупиться? Или заработать думал? Сколько тебе за меня пообещали?
Саша достал из кармана мятые купюры, которые Мирон выдал на обмундирование, и бросил на пол.
Мирон молчал.
Себя не жалеть! — повторил Саша слова тренера, стараясь вложить в них как можно больше сарказма. — Ты же знаешь, я лежачих не бью. Отдохни, Мирон Григорьевич. Что ты, как пацан, суетишься? Полежи, подумай… Утром люди на работу пойдут, шумни — развяжут. И смотри, чтобы твоим бандеровским духом больше в Питере не пахло. Следующий раз тебе с рук так просто не сойдёт. Появишься на глаза — берегись!
— Москаль поханый, — услышал Саша в уже дверях.
— Мы за наших… вам уши отрежем! — пообещал он, вспомнив нашумевший роман Захара Прилепина.
Проходя мимо хундая, Саша аккуратно прикрыл дверцу машины.
Обратная дорога показалась ему адом. Возбуждение прошло, и Сашу клонило в сон. По–хорошему, надо было остановиться и подремать хотя бы часок, а потом, со свежей головой, ехать дальше. Но утром должны вернуться из Швеции родители Светы, и Саша решил ехать, несмотря на изнеможение.
Света, напротив, очнулась от прострации и говорила без остановки. Саша, преодолевая усталость, вел машину на предельно возможной скорости, и будто сквозь вату, слушал лихорадочный шёпот девушки:
— Он противный… у него глаза масляные… если бы он меня тронул, я покончила бы с собой… я знала, что ты меня спасёшь… Сашенька, милый, как я тебя люблю… Ничего мне не нужно, только чтобы ты был всегда рядом… Только ты…
Света с неожиданной для хрупкой девушки силой обнимала Сашу, сковывая его движения. Его правая щека, шея и футболка промокли от её слёз. Он, не отрывая взгляда от дороги, деликатно освобождался от объятий, и тогда Света на какое–то время замолкала. А потом она вдруг заснула, откинувшись на подголовник. В одно мгновение. Вот только что лихорадочно шептала, обжигая дыханием, — и уже спит. На её щёчках проступил румянец. Губы сложились в обиженную подковку, меж бровей застыла упрямая вертикальная морщинка. Саша дотянулся до девушки, потянул, проверяя, ремень безопасности, и нежно погладил судорожно сжатую в кулачок ладошку Светы. Она улыбнулась во сне.
Родители Светы, вернувшись из скандинавского турне, так и не узнали о злоключениях дочери. Светлана сдавала экзамены в университет. Саша с ней встретился всего лишь пару раз, и то на бегу, больше они общались по телефону. А потом Света вдруг перестала отвечать на его звонки. Саша сначала не придал этому особого значения. Понятное дело, поступает человек в универ — собеседования, консультации, каждая минута на счету. А что поздно вечером не дозвониться, так спать ложится, выматывается, бедняжка. Соскучился Саша по Светке ужасно и в один прекрасный вечер позвонил в её квартиру. Он терпеть не мог какой бы то ни было неопределённости. Не буду отвлекать от занятий, взгляну только на неё, прикоснусь губами к щеке, вдохну запах волос, думал он.
Дверь открыл отец девушки. Саша учился со Светой одном классе и с детства знал её родителей. А уж Филиппа Сергеевича — тем паче. Тот когда–то был заместителем директора школы, заведовал учебно–воспитательной работой с учащимися и преподавал в старших классах историю. Он был среднего роста, коренастым и склонным к полноте, носил очки с дымчатыми стёклами, его широкий лоб обрамляла похожая на подкову лысина. То ли за круглые очки, напоминающие тёмные круги у глаз хищной птицы, то ли за крючковатый нос, нависавший над верхней губой, школьники прозвали завуча Филином. Вполне возможно, что тут сыграло свою роль и имя, созвучное с прозвищем, или его серое «оперение». Всё у Филина было серым: костюм, галстук, носовой платок, уголок которого выглядывал из верхнего кармана пиджака, лицо и волосы — русые с проседью. Зимой и летом он носил однотонные серые носки. Скорее всего, Филин ходил бы и в серых туфлях, будь такие в продаже. Саша опустил глаза — как он и предполагал, тапки у Светкиного отца были серого цвета.
Завуч он был неплохой, вежливый, не слишком строгий, тем не менее школяры боялись попасть ему на заметку. Филин был занудой. Вернее сказать, супер–занудой, чемпионом среди зануд! Ну, натворил чего мальчишка, стекло, скажем, разбил мячом или толкнул невзначай учителя на перемене, на урок, к примеру, опоздал… Поговори ты с ним, прикрикни, если надо, дай подзатыльник, наконец. Нет, Филин заводил нарушителя в кабинет, усаживал на жесткий стул и часа три вёл с ним воспитательную беседу. Говорил завуч о патриотизме, любви к отчизне и прочих высоких материях. Всю душу, бывало, вытянет.
