К удивлению Сурина, сын с прежним угрюмым спокойствием выслушал все его рассуждения. Похоже, он совсем не боялся мести местных пацанов. Да и сам Сурин, удивлялся, что те не сделали этого до сих пор, не собрали кодлу, не подстерегли… На все эти загадки ответ дать мог только Антон и Сурин начал "давить" сильнее:
— Вот что, кончай из себя партизана изображать. Давай говори, что у вас там произошло, не выводи меня из терпения, ну!.. Конкретно, что заставило тебя на них кинуться?
Антон сообразил, что с отцом, как с матерью отмолчаться не получится. Он зашевелил губами, словно хотел что‑то сказать… и не мог. Понимая, что отец не отступит, он, наконец, собрался с духом, и тихо произнёс:
— Они… они про маму сказали…
— Что… про какую маму, — не понял Сурин.
— Какую‑какую… нашу… мою! — на последнем слове сын резко повысил голос.
— Не понял… Что сказали? — уже тише, оглядываясь на веранду, спросил Сурин.
— Я не могу это сказать, — ещё тише сказал Антон и покраснел.
— Таак… — протянул Сурин, начиная кое что осознавать в загадочном молчании сына.
— А чего это… почему они сказали‑то? — он "зашёл с другого бока".
— Да они тут рядом с нашим забором… ну на пасынках этих, что там валяются, в карты резались. Ну, а мама их прогнала. Они разозлились, а тут я как раз с волейбола на обед шёл. Они меня остановили, ругаться стали, на меня, на маму… ну и сказали… А я им… в общем, подрался, — тихо закончил Антон.
— Так, понятно. Ты потому и матери ничего не сказал?
— Разве я мог ей такое сказать?
— Ну, ей ладно. А мне… мне ты должен сказать. Я должен знать, понимаешь?
Антон ещё ниже, чуть не на стол опустил голову, и, словно проходя сквозь какую‑то труднопреодолимую преграду, совсем тихо заговорил:
— Они… они сказали, чтобы я ей передал… ну чтобы она тут не кричала… ещё там что‑то, и что мы тут не хозяева улицы и пасынки эти не наши. Ну и это… это уж Володька, старший сын Хромого сказал, чтобы она тут не трясла… — Антон замолчал.
— Не трясла… что не трясла?
— Ни что, а чем… Ну пап, сам что ли не знаешь, как матом ругаются?
— Задом, что ли, — высказал догадку Сурин.
— Про это тоже говорил… но не только. Он ещё хуже сказал.
— Хуже, что хуже… жиром, что ли, животом?
— Да нет, — с досадой, от того, что отец столь недогадлив отреагировал сын. — Тем что ниже.
— Ниже… чего ниже?
— Ну, ниже живота… под ним, — через силу пояснял Антон.
Наконец Сурин понял, что сын просто не может произнести в подобном виде слово, обозначающее ту часть тела матери, из которого он появился на свет.
— Ты им хорошо дал? — теперь уже у Сурина глаза недобро сверкнули.
— Ну… Володьке этому и глаз подбил, и кровь с носу пустил. До сих пор с бланшем ходит. Брату его под дых двинул, и кореша ихнего тоже достал, — уловив перемену в настроении отца, Антон уже чуть не с радостью докладывал о своих достижениях в той драке.
— Ладно… Правильно, что ты матери про это ничего… молодец, — похвалил сына Сурин. — А сегодня пойдём к Хромому. Это дело так оставлять нельзя… поговорим.
Услышанное от сына, сначала очень разозлило Сурина, но постепенно он остыл. Он понимал, что в этом посёлке, так же как и в большинстве подобных населённых пунктах России, заочное словесное оскорбление женщин — дело обычное. Отцы в присутствии детей подобным образом обзывали их матерей. Дети к этому привыкали, для них это являлось обычным часто употребляемым словосочетанием, как бы и не считающимся оскорблением. И в той возбуждённой перепалке они в потоке слов так же привычно упомянули интимное место соседки‑москвички, о которой наверняка нелестным образом отзывались и их родители, то есть трясущую различными частями своего слишком раскормленного тела, в том числе и той, что располагалась "ниже живота"…
К соседям пошли уже ближе к вечеру из‑за чего отложили начало помывки в бане. Обычно сосед днём пропадая где‑то с собутыльниками к вечеру пребывал изрядно под "газом". Но сейчас он смотрелся трезвым. Дом в котором жила семья Хромого, был на две семьи с входами с торцов…
— Можно войти!? — отец и топтавшийся за ним сын оказались в узкой, заставленной какими‑то бадьями и бидонами, прихожей.
Сурин успел уже отвыкнуть от нищеты, что была спутником его жизни в детстве. Барачная грязь, вонь, пьяные мужики, уработанные неопрятные бабы, дёшево одетые, хулиганистые дети… и у всех в глазах голод. Но ему хорошо был знаком такой быт, а вот Антону в подобных жилищах ещё бывать не приходилось. Нет, с детства он тоже не больно "жировал". Пока отец служил да ездил по "горячим точкам", они жили на его ставшую в постсоветское время небольшую офицерскую зарплату и на то немногое, что зарабатывала мать в своей аптеке, ну ещё посылки бабушек… Тем не менее, по материальным меркам русской жизни то было сносное среднее существование в квартире с удобствами. Но то, что он увидел в этой двухкомнатной квартире с печкой… Нет, ему ещё так жить не приходилось. Даже их купленный под дачу дом смотрелся и внешне и изнутри куда лучше. И родители… Антон всегда считал, что у него родители, что надо, и отец, и мать. А эти… Нет, таких позорных родителей дети должны стесняться: отец мало что хромой, так ещё алкаш с трясущимся подбородком. Его отец рядом с таким — добрый молодец, хоть и воевал и ранен был. Ну а матерей вообще рядом нельзя ставить — никакого сравнения. Эта измождённая старуха с тусклым печальным взглядом… Нет мама даже тогда, когда сильно похудела, переживая за уехавшего в Чечню отца, когда ей кусок в горло не лез, смотрелась красавицей, а уж теперь тем более, когда она не переживает и "кусков" много, и поглощаются они в охотку. Антон не мог уразуметь, почему эти люди живут так плохо…
— Добрый вечер… извините за беспокойство… у нас к вам есть разговор, — сразу без прелюдии обратился Сурин к главе семейства.
При этом обитатели убогого жилища вопросительно и напряжённо уставились на неожиданных гостей. Сцену затянувшегося, не совсем дружелюбного разглядывания разрядила хозяйка:
— Ой, да что же вы стоите в дверях? Проходите. Хорошо, что вы к нам вот так… А то уж который год соседствуем и не зашли ни разу…
Неприглядная, но по всему доброжелательная хозяйка стала уговаривать немного подождать и поужинать с ними. Но Сурин, с трудом сдерживая гримасы от нездорового духа, исходящего из недр этого жилища, вежливо отказался:
— Спасибо, но мы… вы извините, но нам хотелось бы поговорить, как бы это… с вашим мужем и сыновьями.
Хозяйка испуганно‑непонимающе взглянула на хмурого, явно испытывающего какую‑то внутреннюю боль мужа, на виновато прячущих глаза детей…
— Ладно… ступай на кухню, вишь людям нам что‑то сказать надо, — довольно бесцеремонно "осадил" жену хромой, и та, прижав ладонь ко рту, и с выражением обычно предваряющим рыдания, попятилась из комнаты.
— Вот что Коль, — Сурин хоть и не был до сих пор тесно знаком с соседом, но его имя знал и потому заговорил без промежуточных церемоний, — ты в курсе, тут третьего дня наши пацаны подрались?
— Что?… — Хромой перевёл сумрачный взгляд с Сурина на сыновей, и те, стоя рядом, словно под тяжестью его взгляда стали ёжится и как будто уменьшаться, вростать в пол… особенно старший, у него явно подгибались колени.
Антон изумился, он не ожидал, что эти пацаны‑оторвы так боятся своего отца‑инвалида. Сурин, напротив, остался доволен этим обстоятельством, ибо ожидал обратного, что в этой семье царит анархия, и мальчишки не в грош не ставят родителей. Нет, в этой семье имелся настоящий глава, хоть и не очень положительный, но, похоже, пользовавшийся непререкаемым авторитетом.
— Ты Коль так на своих ребят не смотри. Они тут… в общем вина тут поровну и синяки тоже. Я не разбираться пришёл, а мирить наших парней. Зачем нам эти разборки, тем более рядом живём. С этими словами Сурин извлёк из глубокого кармана бутылку "Гжелки", которая до сих пор хранилась у них на "всякий случай". — Я думаю нам с тобой надо выпить за знакомство, правда с опозданием, ну и за то, чтобы наши пацаны друг‑дружку больше не лупили. Пусть руки пожмут и на этом инцидент исчерпан. Как думаешь?
Напряжение, буквально пронизавшее всю бедную квартиру, сразу спало. Старший сын хромого Володька, сообразив, что отец Антона или не знает, или не хочет говорить его отцу, то из‑за чего конкретно возникла драка… Он с готовностью сделал шаг к Антону и протянул руку. Ну а Хромой чуть не сиял от восторга:
— Ну что ж… это конечно… это можно… это правильно. Как там тебя… Алексей… это ты верно рассудил. Чего там… мало ли что… ну подрались… Эй Вер… мать, неси закусь нам… А вы ребята, давай на воздух, там крепче помиритесь… а мы тут…
Ваха умчался в Москву, там ему предстояло срочно раздобыть деньги, потому что «профессионалы», которые должны были прибыть с чеченских гор, хоть и не очень дорого брали за помощь в таких делах, как осуществление кровной мести чеченцами русским, но совсем задаром помогать не станут. Таким образом, несколько тысяч баксов Вахе предстояло достать. Вообще‑то «профессионалы» ехали в Москву с другими целями, на них возлагалась задача «выбить» долг из коммерческого банка, который до девяносто девятого года пребывал под чеченской «крышей». После начала боевых действий, когда «крыша» убыла воевать с русской армией, банк воспользовался этим и перестал платить «дань». Московские чеченцы несколько раз напоминали им, вежливо, потом подбросили руководителям банка в почтовые ящики фотографии их детей, причём у мальчиков были перечёркнуты красным фломастером шеи, а у девочек… места ниже животов. Но банкиры, обнаглев от побед русских солдат в Чечне, вместо того чтобы раскошелиться отнесли эти фото в милицию…
