А читать Голубь любит. Вот только уроки литературы почему-то ненавидит…
Вот и Новокрещенов нарисовался. Монис, Монс… А что такое это значит — таинственное «Монс» — никто объяснить не берется. Красиво звучит, и Новокрещенов не возражает, когда его так называют. Появляется он обычно последним, перед учителем. При одном условии — если вообще появляется. Идет по проходу — походочка неспешная, шарнирная. Парта у него последняя в ряду у окна — королевское место. Там он восседает в гордом одиночестве. Понесло по проходу табачищем, пахнуло. Само собой, Монис из туалета идет: для кого «перемена», а для кого «перекур».
Проходит. Улыбается. Жизнь прекрасна и удивительна. На роже написано.
И вдруг — на! Голубю подзатыльник. С оттяжкой этак, небрежа. Походя — по светлой Голубевой макушке. Не сильно, не больно. Просто так, от избытка чувств. Заполучи и не кашляй. Спросить: «За что»? — дохлый номер. Осклабится, покажет желтые зубы, никотинчиком подкрашенные: мол, было бы за что — прибил бы. «Ща, дам больно. Ща, крюком суну», — просто и со вкусом Монис выражает свои мысли…
Да и чтоб Голубя не щелкнуть? Русинову, к примеру, просто-запросто «плюху не выпишешь», огрызнется. А это чревато: кончится взаимным мордобоем — есть ли смысл? А Голубь: нашел — молчит, потерял — молчит… Пригнулся еще ниже к своей парте, еще незаметней стал. Побледнел только, шевелит что-то беззвучно губами. Да Монис того уж не видит, прошел, уселся.
И тут — будто щелк! — замолк гул, вырубился. Жанна Борисовна появилась в дверях с классным журналом. В класс вползла тишина. Тревожная, ненатуральная.
— Так. Здравствуйте, — грохнули крышки парт — звук, неизменно соответствующий молчаливому приветствию педагога учениками. Привстали на полусогнутых: здрасьте, мол, Жанна уселась, и все опять грохнули. Голубь — глядь на часы. Три минуты урока прошли. Осталось сорок две… Привычка у него такая — урок литературы рассчитывать по минутам. Вот пять минут прошло, десять…
— Та-ак, — Жанна носом в журнал сунулась, — что было задано? — Ласково этак, певуче, с сиропчиком.
— Афонин! — резко, властно. Как пинок под зад.
— Выучить стихотворение Лермонтова! — Афонин-толстячок подскочил с парты.
— Какое стихотворение? — допрос продолжается. Жанна снова переходит на сиропно-кошачий диалект.
— Ну, любимое… — выжимает из себя Афонин.
— Почему «ну, любимое»? — Жанна опять гавкает: нельзя такое стерпеть, борется за чистоту русского языка.
— Любимое… — багровая у Афонина стала шея. Даже затылок напрягся. Оцепенел.
— Любимое. Верно, Афонин. Ну давай, Афонин, с тебя и начнем. Какое ж твое любимое? Выходи к доске, не стесняйся.
Кисло Афонину приходится, заедает его черная несправедливость. В списке он первый, и чаще всего попадает в зону внимания преподавателя.
— «Тучка». — Вышел Афонин на «лобное место» — возвышение около доски.
— «Тучка»? Хорошо, давай про тучку. Начинай, Афонин.
Ночевала тучка золотая
На груди утеса великана.
Утром в путь она умчалась рано…
Пробубнил и смолк настороженно.
— Ага. Все? — Жанна всегда по книжке следит. И не приведи боже ошибиться! — Ага, все. — Сама же подтвердила. — Так, а почему же ты, Афонин, выбрал такое маленькое стихотворение?
— Ну… любимое же… — Афонин будто потупел… А ведь не дурачок, по математике пятерочник. Химию любит. Уставился на стену. Нету там поддержки… Сергей Петрович, директор школы, грустно смотрит со стены из черной рамки: он недавно умер. И висит здесь в кабинете электротехники заместо Кирхгофа — того временно сняли, прислонили в уголке, лицом к стене. И получилась теперь галерея: Сергей Петрович, Ом, Ампер, Вольта… Все покойники, старые, новые, великие и не очень…
— Ах, любимое!? Так ты, Афонин, оказывается любитель поэзии? Вот не знала…
Покраснел Афонин, как пожарный кран. И заморгал. Он всегда так подмигивает, когда волнуется, — двумя глазами сразу. Потому и накликан «Помаргушей» в тесном кругу одноклассников. А Новокрещенов зовет его еще проще — Мохан.
— Га-га-га, — кстати он, Монис, голос подал. И следом весь класс тревожно хихикнул.
— Ладно, — отпустила Жанна схватку. — Садись, три. Но вот с таким минусом. — Показала с каким, навроде того рыбака.
Сел Афонин, а класс снова уши навострил. Жанна спускается по списку.
— Охо-хо, — вздохнула. Беда, мол, с этими троечниками. — Давай, Горева. Расскажи ты, Света.
Горева — соседка Голубя по парте — отличница. Красотулечка такая, ти-ти-ти, говорит. Надежда. Опора. Гордость. Отрада учителей. Да еще и комсорг класса.
Вышла — по походке человека видно — есть у нее цель в жизни, идет, как пишет. С придыханием начала, красиво так. Артистка!
Белеет парус одинокий
В тумане моря голубом…
И так дальше, до покоя, который будто бы есть в бурях…
— Хорошо, Света, пять. — Жанна аж прибалдела, размякла. Отдушина эта Света, белый парус для истомившейся двоечниками и троечниками Жанниной душеньки.
— А теперь пойдет… Витя Новокрещенов. — Жанна огласила приговор. Голубь вздохнул разочарованно: прошла она его фамилию, проехала. — Давай, Витя, тебя давно не спрашивали…
С Монисом у Жанны Борисовны отношения сложные. Два года она самоотверженно боролась, чтобы упечь его в спецшколу для «трудных», но, увы, не выгорело. Так и не досталось для Витьки путевки — оказывается, дефицит. А теперь вот его, Монса, побаивается Жанна. Чуток, конечно. Самую малость. Но ведь ни для кого не секрет, что Витя этот выжил из школы учителя черчения. Да, да, из-за одного только этого Новокрещенова уволился учитель, замордовал его Монс. Задавил учителя морально — километры нервов на каждом уроке у него выматывал.
А Жанне самой в прошлом году еще подкинул тему для размышления. Про нее, про Жанну, в ей же самой сданном сочинении на тему: «Мой любимый урок» написал: «Жанна Борисовна средней красоты, нос римский, глаза зеленые, повадки, как у кошки». И еще написал, что любимый урок у него — литература, на нем «всегда можно вдоволь посмеяться. Но Жанна Борисовна умеет держать учеников в ежовых рукавицах»… Наворотил вот такую ахинею. Спрятала то сочинение Жанна подальше и выставила ему годовые тройки. Дотянуть бы его до экзаменов, да выпихнуть из школы куда-нибудь, хоть в ГПТУ, хоть в тюрьму…
Вышел Монис с ухмылочкой своей коронной, а здоров детинушка, рост вполне баскетбольный. Вместо школьного костюма — рубаха в крупную клетку, джинсы неустановленного цвета. Руки в брюки и «пилевал» он на всех.
— Ну что ты выучил, Витя? Рассказывай.
— «Тучка»! — Витя радостно этак сообщил. — Мое любимое. — И повторил для верности, чтобы сомнения не было. — Мое любимое стихотворение «Тучка».
«Тучку» Монис слышал, конечно, единственный раз в жизни — десять минут назад в исполнении Афонина-Мохана.
— «Тучка»? Ну что же, очень хорошее стихотворение, — мягко стелет Жанна, спрятала когти.
— Ночевала тучка… хи… голубая… Нет, золотая, на груди… этого… утеса.
— Великана, — по классу прошелестело. Жанна слышит, конечно, но молчит. Звереет тихонечко про себя, закипает в ней…
— Великана… да, великана.
— Утром, утром… — по классу.
— Утром… в путь… она… пустилась…
Добил «Тучку». Выехал на подсказках, как говорят педагоги.
— Все? — Жанна спрашивает. — Ага, все. Ну, Витя, ты сегодня молодец. Получаешь твердую тройку.
И Монс с победой обратно по проходу — весь из себя, белый человек. Вот так надо с ними, с учителями. Построже. Тогда будут уважать.
А Жанна разозлилась. Ох бы уж она этого Витю!
И следующего на прицел:
— Голубев! К доске! — неожиданно скаканула она снова вверх по списку.
У Голубя моторчик — прыг, прыг. Подскочил куда-то к горлу. И кровь забулькала горячая, красная. Спросила!
— Ну чем ты нас обрадуешь, Голубев?
— Эй, Гуля! Выдай им про царицу с Тамарой! — веселый Монс со своего места «крякнул».
Голубев проглотил слюну. Посмотрел в окно, там падали снежинки. Медленно спускались, как на парашютах. Сердце колотилось.
— «Спор», — сказал он.
— Что? Спорт? — Жанна опешила. — Ты чего мелешь?
— Га-га-га! — в классе оценили.
— «Спор», — повторил Голубь. А сердчишко — маленький моторчик — он всего с кулак — опустилось на свое старое место. И не горячая по жилам потекла кровь, не красная. Обычная, жидкая. Во рту стало сухо и горько. А под мышками — сыро. Покосился на часы — долго, долго еще до звонка…
— Значит, спор. И где ты его выискал? Ну давай про спор, — разрешила.
Как-то раз перед толпою
Соплеменных гор
У Казбека с Шат-горою
Был великий спор…
— С какой-какой горою? Штат?
