Когда Мефодия били, он еще думал, что вот, наверное, расстроится Марина, увидев его разбитое лицо, а уж когда он расскажет о своих сегодняшних приключениях, то она, наверное, вообще будет плакать. Но даже если бы он остался жив и вернулся бы в гостиницу, в номере вместо Марины он нашел бы записку, в которой было написано, что Марина поняла, что ошиблась, что зря бросила Карпова, и теперь возвращается к нему, и пусть Мефодий ее больше не ищет.
Записку она написала через пятнадцать минут после того, как они с Мефодием расстались на Тверской — спустилась в подземный переход, вышла на той стороне, потом остановилась и быстро пошла назад.
Потом вышла на улицу, спустилась в метро, купила билет на двадцать поездок и поехала на Таганку к маме.
В эти дни Карпов старался о Марине не думать, не в смысле «забыть об этой бляди», а — ну зачем расстраиваться лишний раз, когда от тебя ничего не зависит, особенно если есть обстоятельства, требующие немедленного вмешательства, — сарай, гибель которого, надо отдать Карпову должное, он ни на секунду не захотел связывать с исчезновением Марины и Мефодия, быстро рассудив, что, каким бы мерзавцем ни был этот олигархический карлик, сжигать карповский сарай у него резонов не было; даже если предположить, что Мефодий на что-то обиделся, уведенной жены было вполне достаточно, чтобы отомстить Карпову за любую обиду. Поэтому версий насчет сарая у Карпова оставалось две, точнее, полторы. Первая — просто местное хулиганье, шпана какая-нибудь, гопники — видели ночь, гуляли всю ночь до утра, смотрят — сарай стоит, дай, думают, подожжем. Это первая версия, самая неинтересная.
Вторая — сугубо конспирологическая, и поэтому Карпов и относился к ней, как к половинке версии, в заговоры он не верил. Не захотел дружить с Еленой Николаевной? Не захотел. А она здесь, между прочим, главная и, по-хорошему (не по-хорошему, конечно, а наоборот — по-плохому, но это сейчас не имеет значения), вполне могла таким вот хулиганским способом продемонстрировать Карпову, что на ее территории он — человек нежелательный, и если ему по- прежнему хочется выращивать телят и поросят, пусть выберет для своих экспериментов какое-нибудь другое место.
Вопрос «Кто виноват?», впрочем, имел сейчас для Карпова вполне факультативное значение — даже если бы он точно вычислил того, кто сжег сарай, он ничего бы обидчику не сделал, только сам бы огорчился. Гораздо интереснее было - что делать. Карпов любил повторять (то есть вообще-то это были слова Марины, но Карпов был с ней согласен), что у настоящего мужчины всегда должен быть план. А еще у Карпова было важное примечание к этой формуле: да, план нужен всегда, но чем хорош любой план — тем, что в него всегда можно внести коррективы, «сцену на стадионе заменим сценой в телефонной будке», — и вот сейчас, шагая туда-сюда по длинному коридору дедовской квартиры, Карпов решал, как именно после сожжения сарая он должен изменить свой первоначальный замысел. Решал, решал — решил.
У входа в институт дежурил дедушка вахтер — Карпов знал его в лицо, встречались где-то в поселке, но по имени не знал, и, пожав дедушке руку, — здесь, в конце концов, все друг другу кем-нибудь приходятся, — он небрежно, кивнув подбородком куда-то вверх, спросил:
— У себя?
— Не, — ответил дедушка. — Гости у нее.
— Мне подождать? — но дедушка, махнув рукой куда-то вбок, сказал, что ждать можно долго, но вообще-то директорша водит гостей по выставочному залу, и Карпов может прямо сейчас пройти туда — дедушке, по крайней мере, не жалко.
Выставочный зал — тесная комната, похожая оформлением на армейский красный уголок. Стенды, портреты, диаграммы и пучки каких-то злаков — вероятно, достижения института еще по прошлой жизни. Вдоль стендов и пучков, сопровождаемая десятком человек свиты, плыла Елена Николаевна под руку с плотным и низеньким, полтора на полтора метра, похожим на бульдога мужчиной, в котором Карпов узнал полпреда президента в этом федеральном округе. Другой бы, может быть, ушел, но Карпов чиновников не боялся, и ему показалось, что именно этот момент может стать самым удобным для того разговора, который он себе сегодня придумал. Кивнув директорше (она, кажется, его не узнала — то есть узнала, конечно, но не подала вида, и Карпов счел такую реакцию косвенным доказательством причастности Елены Николаевны к поджогу сарая), пристроился в хвост свиты и принялся слушать, о чем хозяйка разговаривает с гостем.
Разговор (точнее — монолог Елены Николаевны, полпред только кивал) крутился вокруг новейших инновационных достижений сельскохозяйственной науки.
— Вот,—говорила Елена Николаевна,— это наша гордость, ветвистая пшеница. Корешок, видите, один, а колосьев — пять или шесть, очень экономично.
Полпред кивал.
— А это, — жест в сторону тщательно вырисованной плакатными перьями таблицы с наклеенными ксерокопиями двух картинок с какими-то птичками, — схема, из которой видно, как при правильном питании сойка может превра- титья в кукушку. Да-да, не удивляйтесь, я бы и сама не поверила, если бы не работы наших ученых. Все очень просто. Мы — это то, что мы едим. Кукушка ест таких, знаете, мохнатых червячков. А сойка их не ест, но если мы ее заставим — вуаля! — палец Елены Николаевны, описав в воздухе дугу, коснулся правой птички.
— Забавно, — впервые подал голос полпред. — Но что нам это даст с практической точки зрения?
— Здесь важен принцип! — затараторила Елена Николаевна. — Важно, что если мы можем получить определенный результат, мы должны хотеть получить этот результат. Кукушка и сойка - да, это показательный опыт, на практике это имеет отношение в первую очередь к зерновым. Рожь можно породить пшеницей, причем разные виды ржи можно породить разными видами пшеницы, и теми же видами пшеницы можно породить овес, а овес может порождать овсюг.
Полпред кивнул.
— А это, - Елена Николаевна показала на бутыль с чем-то черным, — нефтяное ростовое вещество, НРВ, уникальная, особенно если не забывать о нашем главном богатстве, о нефти, пищевая добавка, способная дать фантастические результаты в животноводстве.
Карпов подумал, что жалко, не дожил дедушка, а полпред, наверное, ничего не подумал, потому что, глядя куда-то мимо Елены Николаевны, сказал:
— Все прекрасно, только скажу откровенно — инноваций я здесь не вижу. Импортозамещение — да, с точки зрения импортозамещения вы выше всех похвал, да ведь и мы когда-то преуспевали в импортозамещении. Может быть, даже слишком преуспевали. Но инноваций я здесь не вижу, увы, — и Карпов понял, что ему пора.
— Позвольте, — протиснулся он вперед к бутылке с дедовским НРВ. Полпред, директорша и сопровождающие — все уставились на Карпова, а Карпов, волнуясь, начал объяснять, что это просто экспозиция — хорошая, конечно, интересная, но недостаточно полная, а главного достижения института здесь, к сожалению, нет, но он сейчас быстро расскажет, вы позволите? И, не дожидаясь ответа, Карпов рассказал и о крысах, и о поросятах, и о телятах, умолчав только о лилипутах. Семь дней — цикл роста, подтверждаемый документально. Россия станет сытой. Четыре «И» (Инновации, Инвестиции, Институты, Инфраструктура) и еще две — Иван Ильин (Карпов читал газеты и знал о слабости полпреда к трудам философа- фашиста).
— Иван Ильин — это так называется ваша сыворотка? — оживился полпред, и, обращаясь уже к Елене Николаевне: — Вы же представляли мне коллегу, но я, наверное, не запомнил.
— Это доктор Карпов, наша гордость, - выдохнула Елена Николаевна Горская. Через полчаса письмо в министерство экономики с одобрительной резолюцией полпреда лежало на ее столе, а за столом перед чашкой с кофе и блюдечком с засохшим датским печеньем сидел новый старший научный сотрудник института Карпов.
Николай Георгиевич Филимоненко, атаман и мясоторговец, конечно, не верил телевизионным новостям и подозревал, что с сочинской Олимпиадой все не так безоблачно, как говорит Владимир Познер в рекламных роликах. Но чтобы для спасения Игр стране понадобился он - скромный и малозаметный, в общем, человек - это больше походило на сюжеты виденных в детстве французских кинокомедий, чем на реальную жизнь. Он взвешивал на ладони голубоватую визитку и почти потрясенно молчал. На визитке было написано — «Корпорация Олимпстрой. ОЗЕРКОВ Владислав Александрович. Технический директор».
— Я человек деловой, - Николай Георгиевич умел на ходу выбирать нужный тон разговора, и если бы собеседник его перебил, Филимоненко перестроился бы сразу. Но собеседник молчал.
— Я человек деловой, — повторил атаман, — и лишних предисловий не люблю. Если олимпийцам нужно мясо, мясо будет, вопрос один — сколько и какие у нас деньги. Об остальном можете не думать, Филимоненко еще никого не подводил.
