— Я человек деловой, - Николай Георгиевич умел на ходу выбирать нужный тон разговора, и если бы собеседник его перебил, Филимоненко перестроился бы сразу. Но собеседник молчал.
— Я человек деловой, — повторил атаман, — и лишних предисловий не люблю. Если олимпийцам нужно мясо, мясо будет, вопрос один — сколько и какие у нас деньги. Об остальном можете не думать, Филимоненко еще никого не подводил.
Собеседник молчал, глядя атаману в глаза. Потом тихо сказал:
— Когда твои парни сжигали сарай этого козла — жидкость в сарае была?
Николай Георгиевич умел на ходу выбирать нужный тон разговора, но сейчас растерялся. Он еще раз, как будто впервые, посмотрел на Владислава Александровича — да, похож на гэбуль- ника, но о чем это может говорить? Это действительно могло говорить о чем угодно, но Филимоненко угадал, да, перед ним действительно сидел бывший сотрудник Федеральной службы — только не безопасности, а охраны, и мы с ним уже знакомы, потому что, пока был жив Мефодий Магомедов, Слава работал его помощником.
А когда Мефодия даже без вскрытия сожгли в крематории, Слава привез урну Кириллу прямо в офис — в большой красной спортивной сумке с белым Чебурашкой.
Кирилл брезгливо показал в угол — ставь, мол, сюда, и, словно продолжая прерванную только что беседу, сказал:
— Да, я умею говорить «спасибо». Ваша должность, как можно догадаться, теперь упразднена, но для вашей карьеры это значит только рост. «Олимпстрой» — слышали такое имя?
Слава слышал.
Уже два года прошло с тех пор, как президент Международного олимпийского комитета Жак Рогге, закрывая очередную сессию вверенной организации — на этот раз в Гватемале, — выдохнул: «Сочи!», вызвав тем самым бурю восторга и счастья на огромном пространстве между Владивостоком и Калининградом. Прошло два года, счастье не исчезло, только изменило форму — оно уже не гремело от моря до моря, а тихо сияло маленькой бронзовой табличкой на дорогом офисе в пятнадцати минутах ходьбы от Кремля. «Олимпстрой» — самая загадочная госкорпорация страны. Конечно, ее название было на слуху — в газетах регулярно писали о каких-то проваленных стройках или о том, что в корпорации опять сменился генеральный директор, — но к главной ее загадке все эти новости, по большому счету, отношения не имели, а сама корпорация имела гораздо меньше, чем могло показаться, отношения к приближающейся Олимпиаде. Ближе всех к этой тайне, сам о ней не догадываясь, подошел редактор отдела экономполитики «Коммерсанта», — он у себя в ЖЖ просто так, от нечего делать, составил табличку — кто и откуда за последние год-полтора перешел в «Олимпстрой», и оказалось, что это даже не корпорация, а такой кадровый пылесос — даже беглого взгляда на эту таблицу было достаточно, чтобы понять, что по каким-то таинственным причинам на вполне скромные (вплоть до замначальника департамента) позиции в «Олимпстрое» охотно меняли свои должности и министры, и губернаторы, и топ-менеджеры как государственных, так и формально частных компаний. Может быть, автор таблицы и додумался бы до правильного ответа, но по досадному совпадению именно в тот же день, когда в его ЖЖ появилась таблица с именами и должностями, какой-то сетевой придурок сломал журналисту почтовый ящик — слава Богу, не тронул ни личную, ни служебную переписку, ограничившись (наверное, фирменный знак, чтоб покрасоваться перед другими хакерами) изъятием пароля от ЖЖ и уничтожением всех постов за последний год. После себя взломщик оставил картинку — портрет Михаила Боярского в шляпе с пером и подпись «Все пидорасы!», а через два дня администрация ЖЖ уничтожила взломанный дневник. Журналист не расстроился, к ЖЖ он всегда относился как к забаве, а между прочим, именно после того поста с таблицей служба безопасности «Олимпстроя» получила указание блокировать все возможные утечки по поводу новых кадровых решений внутри корпорации. Потому что самое интересное, что стоит знать об «Олимпстрое» — это то, что собственно строительство олимпийских объектов было, скажем осторожно, побочной сферой активности корпорации. По большому счету, никто всерьез и не надеялся на то, что Олимпиада в Сочи состоится — и Жак Рогге был проинформирован об этом уже через месяц после торжеств в Гватемале — ну да, так бывает, Россия не рассчитала своих возможностей и ресурсов, а МОК ошибся, и хорошо еще, что до Игр оставалось достаточно времени, чтобы найти повод для их переноса в Корею, которую, в отличие от нашей страны, можно понять умом, и которая была готова к Олимпиаде еще задолго до подачи заявки в МОК.
Но у «Олимпстроя» была другая — пожалуй, гораздо более важная функция, чем строительство стадионов и гостиниц. Пользуясь своими безграничными возможностями, корпорация уже третий год тщательно отслеживала и отыскивала любые сколько-нибудь интересные с прикладной точки зрения изобретения и открытия, совершаемые на территории России. И если, задавшись такой целью, собрать сотню самых загадочных смертей и самоубийств, какие только происходили в стране в последнее время, выяснилось бы, что большая их часть так или иначе связана с тем, что происходило за закрытыми дверями корпорации. Технолог Калужского пивоваренного завода Никита М. — утонул в резервуаре с пивом, несчастный случай, причем вполне курьезный. Но кто знает о том, что у покойного были собственные оригинальные разработки, касающиеся десятикратного удешевления производства пива, позволившие бы родному предприятию в фантастически короткие сроки вырваться в, по крайней мере, всероссийские лидеры отрасли — так, во всяком случае, говорил, потрясая какими-то бумагами, специалист «Олимпстроя», когда в офисе корпорации собрались - формально для обсуждения нового «олимпийского» сорта пива и тендера на его производство, — руководители всех крупнейших пивных компаний страны. Про сенсационную технологию они все поняли сразу и правильно — и те добровольные пожертвования «на Олимпиаду», которыми пивная промышленность до сих пор снабжает бюджет «Олимпстроя», возможно, стоит считать платой за то, что идея убитого калужского технолога никогда не будет реализована.
Но о пивной истории Слава слышал от других — это еще было до него. У него все началось с мяса. Такое же совещание — но уже под его, Славы, председательством, — и докладчик, суетливый красномордый толстяк откуда-то с юга.
— Валентин Вячеславович Русак, — сверяясь с бумагами, представил толстяка Слава. Собравшиеся — люди, контролирующие всю, вплоть до кенгуря- тины, мясную отрасль страны, слушали. Слушали с ужасом, причем пугал их не тот гусар-одиночка с волшебной жидкостью, о котором говорил докладчик, а суммы, которые «Олимпстрой» в лице Славы мог запросить за то, чтобы волшебная жидкость не уничтожила сложившееся на рынке равновесие, за которое многие из сидевших в тот момент перед Славой заплатили кровью партнеров, конкурентов или еще чьей-то. Да и не только кровью.
Поэтому, наверное, всех удивило, что о деньгах Слава сказал каким-то необязательным голосом — а он действительно сразу понял, что традиционный налог на неиспользование изобретения в этой ситуации — не главное. В отчете Русака его заинтересовало прежде всего то, что кто-то из излишне активных местных мясников («Фи-ли-мо-ненко», — мысленно проговорил Слава, стараясь запомнить фамилию) то ли просто сжег гусару-одиночке лабораторию, то ли, — и об этом не хотелось думать, — уничтожил изобретение, которое может пригодиться не только олимпийскому движению и его общаку.
— Когда твои парни сжигали сарай этого козла — жидкость в сарае была? — повторил Слава свой вопрос, и Филимоненко вдруг подумал, что надо было, наверное, все-таки сходить в туалет перед тем, как в ворота позвонили, — но кто же знал.
— Я не помню, - жалобно ответил он, но могу узнать. Я обязательно узнаю, — переформулировал он, глядя на Славу уже не жалобно, а преданно — Николай Георгиевич и в самом деле умел подстраиваться под собеседника, даром что атаман.
— Сутки, — ответил Слава, встал и, не прощаясь, вышел. Это было вечером, а утром Слава позвонил и сказал, что интерес к жидкости его ведомство утратило, и если Филимоненко зачем-нибудь хочет поговорить с Карповым — то пусть говорит, Славы это уже не касается. Слава умел говорить так, чтобы по спине собеседника прыгали мурашки, но в этот раз он если на кого-то и злился, то только на себя — хотя, пожалуй, и сам не был ни в чем виноват, в больших системах всегда тяжело с логистикой, и хорошо хоть, что сегодня, а не через неделю ему позвонили с неопределяющегося номера и сказали, что с сывороткой все в порядке, образцы и формула уже в Москве. Он ехал в аэропорт, рассуждая, что, хоть первое задание и провалено, за ним все равно последует второе, и с ним-то уже осечек не будет — еще покойный Патриарх называл Славу быстроо- бучаемым, а это все-таки кое-что значило. С такими мыслями Слава взлетал над расчерченными лесополосами холмами и полями, а где-то внизу, на третьем этаже облезлого сталинского дома в институтском поселке, Карпов лежал в коридоре на линолеуме, который стелил еще дед, и пытался жестами показать, что он готов разговаривать, но, когда на кадыке стоит десантный ботинок, слова застревают в горле. Филимоненко понял его не сразу, но понял, сказал: ногу-то убери, — и молодой есаул с тремя георгиевскими крестами на камуфляжном армяке (Коля Черников действительно до прошлой осени служил в ВДВ, а кресты ему подарил Филимоненко — типа награда авансом), сплюнув куда-то Карпову между глаз, стащил свой ботинок с карповской шеи, и теперь Карпов мог видеть Колину ширинку — и, кажется, у Коли была эрекция.
