Недавно я хотела перестелить белье, но госпожа С. знаком попросила меня не притрагиваться к кровати. «Почему?» — спросила я. Госпожа С. ответила: «Ваша мама приказала оставить все как есть». Это была самая длинная фраза на французском языке, какую я слышала от госпожи С. Я поверила ей. Должно быть, мама просила ее повторять это предложение много раз.
Оглядев комнату, я подумала, что мамина душа ждет Юкио здесь, у вазы с камелиями. Осторожно дотрагиваюсь до подушки, словно на ней покоится душа мамы.
Вот я стою напротив комода. Один за другим выдвигаю ящички и заглядываю внутрь: ничего, кроме кусочков шелка и хлопковой ткани, которые мама красила сама, чтобы повязывать на шею и носить с рубашками и блузками. В первом большом ящике нахожу отрез темно-синего хлопка. Это мужское летнее кимоно. Совсем новое. На дне ящика лежит черный оби. Кимоно я вижу впервые.
Второй большой ящик пустой. Третий тоже. Я снова открываю тот, в котором сложено кимоно, и пытаюсь отыскать там что-нибудь еще. Под кимоно нащупываю какой-то твердый предмет. Пузырек со снотворным. Он пуст! Мама выпила все таблетки, как я и догадывалась.
Когда я вышла из комнаты, вернулась госпожа С.
— Добрый день, — сказала она, закрывая за собой входную дверь.
— Спасибо, что содержите дом в чистоте. Мама вам признательна, — поблагодарила я ее.
Госпожа С. сделала знак, что поняла меня. Захватив с собой пустой пузырек, я ушла.
Смеркается, нетвердым шагом я иду по улице. Прохожу мимо кладбища, где похоронены мои родители. Кладбище, обнесенное черной железной изгородью, простирается почти на десять гектаров. Самое большое в городе. Смотрю на надгробия, которые точно вырастают из-под земли. Останавливаюсь и касаюсь рукой прутьев ограды. Железо обдает меня холодом, я вздрагиваю. Прислонившись к прутьям, смотрю на небо, затянутое облаками.
Она убила отца, чтобы предотвратить иную трагедию? Если бы ее мать узнала правду — а для этого недоставало сущего пустяка, — произошло бы нечто невообразимое. Были бы разбиты жизни всех близких маме людей.
А вдруг она убила отца из ненависти, осознав жестокость его поступка? Он бесчестно обошелся с шестнадцатилетней сиротой, которая в первый раз ощутила обаяние мужчины и не сумела ему противостоять. Мама тоже была влюблена и могла почувствовать и понять боль, которую испытывала обманутая отцом молодая женщина.
Небо проясняется. «Неужели было необходимо убивать отца? Разве не нашлось другого выхода?» Подобные вопросы возникают всегда: неужели было необходимо сбрасывать атомные бомбы на Хиросиму и Нагасаки? В письме мама призналась, что у нее не было выбора и она должна была убить отца. А перед смертью она говорила моему сыну: «К сожалению, есть вещи, которых нельзя избежать». Она намеренно не писала ничего, что могло бы послужить ей оправданием.
Цианистый калий, атомные бомбы, Холокост, массовые убийства в Нанкине… Неужели это все было необходимо? Мама полагает, что после этих катастроф бесполезно задавать подобные вопросы. Возможно, все, что нам остается, — попытаться понять причины, толкнувшие людей на преступления.
Мне кажется, маме удалось освободиться от тяжелого чувства вины: она выбрала собственную смерть так же, как некогда выбрала смерть для своего отца. Тем не менее, она, я думаю, не сожалела о том, что положила конец его жестокостям.
Быстрым легким шагом я направляюсь к дому. Кладбище остается позади.
* * *
На следующее утро, когда я уже собралась уходить в школу, зазвонил телефон. Снимаю трубку и слышу голос мальчика, который работает в цветочном магазине, — он доставляет цветы покупателям:
— Госпожа, у нас закончились камелии.
— Уже? На прошлой неделе я заказывала новую партию, так ведь?
— Да, знаю. Но вчера кто-то купил все камелии, так сказала Мадока.
— Ладно, сегодня вечером привезу еще.
Кладу трубку и звоню Мадоке — продавщице в нашем магазине.
— Ты запомнила человека, купившего все камелии? Такое редко случается.
— Да, это был пожилой мужчина, и он не говорил по-французски.
— Спасибо…
Я вешаю трубку.
Вечером мы с сыном сидим на кухне. После ужина мы едим салат из фруктов и пьем мятный отвар. Думаю о маме. Настой из трав всегда нравился ей больше, чем японский чай. Сын рассказывает о своих друзьях, о школе, о занятиях. И вдруг спрашивает меня, словно неожиданно вспомнив что-то:
— Мама, ты сегодня ходила на кладбище?
— Нет. А что?
— На бабушкиной могиле лежат камелии. Я думал, это ты их принесла. Кто же тогда приходил?
— Он здесь! Это конечно же он! — воскликнула я.
— Кто «он»?
В глазах сына удивление.
— Человек, которого бабушка просила найти. Ее сводный брат, — отвечаю я.
— Сводный брат? Я всегда думал, что она была в него влюблена. Значит, я ошибся, — сказал он разочарованно. — Где же он теперь? Надеюсь, он хоть заглянет к нам.
Я промолчала. Допиваю настой из мяты и верчу в руках пустую чашку. Долгое время мы не говорим друг другу ни слова. Слышно только тиканье часов. Мама любила именно такую тишину.
Я собралась было сказать что-то сыну, как позвонили в дверь. Мы переглянулись. Встаю из-за стола и иду открывать. На пороге в темноте стоит пожилой мужчина — он поклонился, сняв шляпу. В его лице я узнаю маму и своего сына.
— Добрый вечер, меня зовут Юкио Такагаши…
I
Мама останавливается возле дома, обнесенного оградой. В палисаднике цветут гортензии — голубые, розовые, белые… На лепестках и на листьях еще блестят капли утреннего дождя. Между деревянными перекладинами забора улитка. Она ползет, выставив рожки. Осторожно касаюсь их кончиками пальцев. Улитка тут же прячется в свою раковину, как черепаха в панцирь. За забором старик собирает мелкие камешки и складывает их в ведро. На нем длинный белый халат, похожий на платье. Со двора доносятся крики детей: я прислушиваюсь, затаив дыхание. Должно быть, дети за домом. Хватаюсь за край маминой юбки.
Мама говорит:
— Все в порядке, Юкио. Вот церковь, где я начну работать с завтрашнего дня. Пока я буду на работе, ты поиграешь с детьми, они хорошие. У тебя появится много друзей.
— Я боюсь. Мама, можно мне остаться с тобой? Я не буду тебе мешать.
— Будь смелее. Тебе уже четыре года! Здесь ни у кого нет ни папы, ни мамы.
— Как у улиток? — спрашиваю я.
Мама удивленно смотрит на меня:
— Что?
— Одзисан сказал, что у улиток нет родителей.
Мама опускает глаза.
— Где спят эти дети? — снова спрашиваю я.
— В маленьком доме позади церкви. Те, что постарше, сейчас в школе. А младшие целый день здесь. Понимаешь?
Я не отвечаю. Я думаю о ней, моей единственной подруге. Соседские дети никогда со мной не играют. Они кидаются камнями и загораживают мне дорогу, когда я иду домой, окружают меня, толкаются и плюются. Они все старше меня. И никто не останавливает их. Я жду, пока они не уйдут сами. Они называют меня непонятными словами: «Тетенашиго!» или «Сын байшунфу!» Но я никогда не рассказываю об этом маме, потому что не хочу ее огорчать.
— А она тоже придет? — спрашиваю я маму.
Мама качает головой:
— Нет. С ней ты поиграешь в парке.
Мама толкает деревянную калитку. Я иду за ней. В первый раз вижу здание, которое называют церковью. Снаружи оно не отличается от обычного дома ничем, кроме двух перекрещенных жердочек, прикрепленных к стене над входом.
— Добрый день, Шинпу-сама! — обращается мама к незнакомому мне человеку.
Он оборачивается:
— Марико!
И подходит к нам. У него борода. Никогда еще я не видел такого высокого человека. Мне страшно, я прячусь за маму. Он наклоняется ко мне, улыбаясь. Зубы у него белые и большие, совсем не такие, как у остальных взрослых, которых я встречал. Он пытается взять меня за руку. А я не хочу. Длинный нос, карие глаза, светлая кожа. До сих пор я не видел ничего похожего.
— Ты Юкио, верно? — говорит он мне ласково.
Он странно выговаривает слова. Я не отвечаю.
— Стесняется, — объясняет мама.
Мы заходим в узкую переднюю и разуваемся. Рядом просторная комната с татами на полу. Там нет ничего, кроме деревянной статуи женщины. Мама разговаривает с человеком, которого она назвала «Шинпу-сама». Я разглядываю статую. Она выше мамы. Женщина держит на руках ребенка, на голове у нее длинное покрывало. Глаза без зрачков. Накидка до полу, как у того человека с бородой. Я дотрагиваюсь до статуи.
— Кто эта женщина с ребенком? — спрашиваю я маму.
Мама оборачивается и говорит:
— Это мать Кирисуто. Ее зовут Мария.
— Кто такой Кирисуто? — спрашиваю я снова.
— Сын Ками-сама, — отвечает человек с бородой.
Я не понимаю:
— Разве у Ками-сама был ребенок? Его отец — Ками-сама? Странно!
