Энергия и хаос, слившись в едином порыве, грозили смести студию к чертовой матери. Наверное, на Эбби-Роуд в этот поздний час лопались покрышки и глохли моторы проезжавших мимо случайных машин.
В это время в студию проскользнул длинноволосый носатый человек, похожий на цыгана. Тараща голубые глаза и приоткрыв рот, он с удивлением услышал музыкальный шум, который производили трое его друзей. Легко читаемый ритм этого шума прошил мгновенно его мозг, как электрический разряд.
Вошедший бросился к ударной установке и без подготовки, не разбираясь, что к чему, оглушительно вдарил по всем барабанам сразу. Это уже было непереносимо. Леннон, вздрогнув, пустил голосом петуха и перестал играть. За ним остановились двое других. Однако ударник продолжал лупить по барабанам и тарелкам своего «Людвика». Чувствовалось, что музыки он не слышит и слушать не желает. Для него был важен полученный импульс, который зарядил его основательно и мощно.
— Ты что шумишь? — строго спросил Маккартни в микрофон.
Ударник от повелительного тона мастера очнулся и перестал стучать. Последним жалобно звякнул под его левой ступней хет-чарльстон.
— Я? Ничего. А что, не надо было?
— Я бы на твоем месте поостерегся, — сообщил Леннон, вынимая изо рта жевательную резинку и прилепляя ее к своим же каракулям.
— Ну, я не знаю, — пробормотал ударник, — мне же надо когда-то играть, ведь так?
— Вот в этом и весь вопрос, Рич. Надо ли тебе играть? — иезуитским тоном спросил Пол. — Ты ведь еще не знаешь, что играть. Не разобрался. Не врубился. А уже лупишь в там-тамы и пляшешь у костра. А ведь ничего еще не ясно…
— Тело священника еще не разделано, — подтвердил Леннон.
— И мы еще не знаем. Может, здесь вообще не будет ударных? Может, это будет легкая пьеска, прелюдия в стиле Баха? — продолжал пытать Маккартни.
— Ну, я тогда вообще играть отказываюсь, — сообщил Рич, услышав имя Баха.
— Проконтролируй! — холодно приказал Пол Харрисону.
Джордж подошел к обиженному ударнику, у которого нос от расстройства еще больше распух, нежно взял за руку и прошептал, как девице, на ухо:
— А не хочешь ли ты, Рич, перекурить со мной в коридоре?
— Хочу, — охотно откликнулся тот. — А эти что? Курить не будут?
— Эти уже накурились, — сообщил Харрисон. — Теперь добавят колес — и готово дело!
— Что ж. Курить так курить, — покорно согласился ударник.
Джордж, обнимая его за талию, вывел в коридор.
— Ну как тебе лягушка? — спросил Маккартни, когда они остались одни. Понравилась?
— Я не знаю, — неожиданно серьезно сказал Леннон. — Не уверен.
— Тогда, может быть, прослушаешь мою? — И Пол, не дожидаясь ответа, сыграл партнеру песню про домохозяйку, с которой до этого знакомил Харрисона.
После того, как отзвучал последний аккорд, возникла долгая напряженная пауза. Но Маккартни взял себя в руки и все-таки дождался, чтобы Леннон нарушил ее первым.
— Это — явный хит, — неохотно признался Джон. — Только все равно… отдает халтурой!
— Почему же?
— Ты скрываешься. Таишься. Какая-то домашняя хозяйка! Какое она имеет отношение к твоей душе? А что там у тебя внутри, неясно. А только это, по-моему, цепляет.
— А твой бульдоляг имеет отношение к твоей душе? — с обидой спросил Пол.
— Нет, — коротко ответил Леннон.
— Значит, не будем записывать?
— Будем. Потому что нет ничего другого…
Пол встал из-за фортепьяно и потянулся, разминая суставы. В лопатках его затрещали свалявшиеся крылья.
— А я тебе давно говорил! Давно предупреждал!
— Что ты говорил? — окрысился Джон.
— А то. Нужны новые формы! Мы давно выросли из трусов милой песенки! Куплет, припев, куплет, проигрыш. Сколько можно? С самоката нужно пересаживаться хотя бы на велосипед!
— Для велосипеда нужно иметь хотя бы две ноги, — неопределенно сказал Леннон, устремившись мутным взглядом поверх головы партнера.
— Пойми, от нас все ждут очередного прорыва! Давай напишем оперу.
— Чего? — промычал Леннон, хлопая ресницами.
— Ну, мюзикл, на худой конец! Что ты кипятишься? — потерял терпение Пол. — Я же не заставляю тебя играть Равеля!
— Спасибо, брат! Спасибо, что этого еврея ты оставил при себе!
— Заткнись! — почти ласково сказал Маккартни.
— Это ты заткнись, Пол! Ты заткнись! — заорал Леннон с неожиданной страстью. — Не Равель нужен, не Бах или другой гнойный пидор! Нужно наше время и наши проблемы! Несчастная душа человеческая, которую измудохали эти подонки, — политики и военные!
— Хорошо, хорошо, — пошел на попятный Пол, потому что больше всего в жизни опасался скандалов и драк. — Пропусти Равеля через электричество, и я соглашусь!
— Не буду я пропускать Равеля через электричество! — нахохлился Джон. — Я лучше городской фольклор пропущу через электричество!
— Городской фольклор!.. Ты и такие слова знаешь? Не ожидал!
Маккартни взял в руки четырехструнный «Хофнер» и начал настраивать его, чтобы успокоиться и прекратить ненужный разговор, который лично ему грозил только одним — ударом в челюсть.
Однако до бокса дело не дошло. Джон вдруг интимно положил свою голову на плечо партнеру и сладко прошептал:
— А скажи мне, Полли, только искренно! Сколько тактов из Стравинского или Равеля ты запомнил при первом прослушивании?
Маккартни хмыкнул и решил не врать.
— То-то и оно. Здесь и зарыта бабушка, как говорил один внучок. Я не могу их слушать. Скучно! Музыка для критиков. И нужно быть величайшим мотом, чтобы в угоду консерваторским придуркам сделать из рок-н-ролла песок!
— Да не собираюсь я делать никакого песка! — начал оправдываться Маккартни.
— Да, рок — дебилен и прост, как математическая формула. Но в этой формуле — весь современный мир.
— У тебя по математике, кстати, всегда был «неуд»… — напомнил Пол.
Но Леннон уже не мог остановиться.
— И не нагружай ты рок излишней сложностью! Музыка не выдержит. Лопнет, как мыльный пузырь! Пифагоровы штаны не могут вместить e=mc2! Мы останемся без работы, а фанаты начнут слушать итальянских теноров!
— Не начнут, — сказал Маккартни, — покуда ты орешь своего бульдоляга!
Он неуверенно обнял Леннона за плечи. Стесняясь, погладил по голой руке, торчавшей из короткого рукава майки.
Джон, больше всего в жизни не переносивший сантиментов, отдернул руку, будто его укусила пчела.
— Все. Заметано, Буга?
— Заметано и похоронено, — подтвердил Пол, точно зная, что эта тема возникнет еще не раз.
— Тогда работай. Ставь песню на ноги. А то ночь на исходе…
— Какую из двух? — спросил Пол, испытывая партнера на прочность.
— Твою, — ответил Леннон, подумав. — А лягобульда оставим на потом.
— Позовите из коридора этих пижонов! — приказал Пол ассистенту.
Тот покорно исчез из стеклянной рубки.
Через минуту в студии появились Харрисон и Рич. Оба были навеселе. Чувствовалось, что отпущенный им перерыв они не протратили впустую.
— Это вы так курили? — спросил Леннон незлобиво.
— И курили тоже, — нагло подтвердил Харрисон. — Что делаем?..
— Спрашивай у хозяина, — и Леннон указал на Пола. — Я тут ни при чем.
Но Маккартни молчал, устремившись вдаль влажным взором.
— Значит, разъезжаемся по домам, — вывел Джордж.
— Мне нужна медь, — сказал вдруг Маккартни.
— У тебя есть медь, Ричи? — спросил ударника Харрисон.
— Есть, — Ричард полез в карманы джинсов. — А серебро его не устроит? — поинтересовался он у Харрисона.
— Не знаю. Сам спроси.
Ричард положил перед Полом серебряную монетку.
— Это все, что есть.
Но Маккартни по-прежнему молчал.
Джон хмыкнул и на акустической гитаре начал перебирать неприличный блатной мотивчик, что-то о прошмандовке Мэгги, которая умела вовремя смыться… По-видимому, он лабал обещанный ранее «городской фольклор».
— Они уже начали? — спросил у ассистента звукорежиссер, появляясь в рубке.
Был он подтянут и коротко острижен. Свежевыстиранная рубашка, пахнущая утюгом и крахмалом, довершала сходство с правительственным чиновником.
— Они давно начали, но ни к чему не пришли, — прошептал ассистент.
— Добрый вечер, господа! — сказал в микрофон звукорежиссер, садясь за пульт. — Вернее, доброй ночи!
— Привет! — вяло откликнулись Рич с Харрисоном, а Леннон только головой кивнул, да и то лениво.
— Медь, — сказал Маккартни, сфокусировав взгляд на рубке. — Мы можем пригласить сейчас медную секцию?
— Нет, — жестко отрубил звукорежиссер. — Заявку на сессионных музыкантов я должен подавать хотя бы за сутки.
— Да вот тебе медь, Буга! — заорал вдруг Леннон. — Вот тебе медь!
Он глумливо приставил ко рту свернутую трубой ладонь и задудел в нее, изображая тромбон.
