Иосиф Нагиу тоже обнимает меня и говорит, что даст мне адрес одного фотографа, у которого я смогу переночевать в первые дни. Мы вместе смотрим на мой паспорт, который я выложил на коробку для игральных костей. Неужели этот маленький зеленый блокнотик с какими-то штемпелеч-ками внутри может изменить мне жизнь? Неужели судьба человека может зависеть от какой-то картонки с надписью «Социалистическая Республика Румыния» и с моим именем? Мистика. Паспорт — как клубок энергий в движении, он вибрирует, как образчик обогащенного урана. Я уверен, что, выключи я свет, паспорт будет иррадиировать, уж партию-то в кости мы бы смогли сыграть при свете загранпаспорта. «Ты сказал Раду Думитру?» — спрашивает Йошка. «Еще нет. Скажу».
Драматургу Раду Думитру тоже надо сказать, что у меня есть паспорт. В большой мере благодаря ему у меня есть этот паспорт. Благодаря ему и благодаря партиям в кости, которые мы уж сколько лет играем у Йошки.
С 1980 года я курсирую самым дебильным образом. Встаю в 5 утра, вбиваюсь в 368-й автобус на конечной, на «Друмул Таберей», где живу, и еду до «Героев». Оттуда на метро до «Завод Республика», где есть пересечение с железной дорогой. С «Завод Республика» сажусь на поезд 6.30 на Олтеницу. 30 минут — и я выхожу на станции Доробанцу-Плэтэрешти. До деревни Доробанцу, где находится моя школа, — 5 километров, которые я проделываю на велосипеде. Все учителя держат свои велосипеды в каком-то курятнике, который нам сдает начальник станции. Но иногда, особенно зимой, когда скользко и к тому же метет метель, путь приходится проделывать пешком. Возвращаюсь в Бухарест поездом 3.30 или пятичасовым. Возвращаюсь без рук, без ног, в голове пусто. Домой идти не хочется. И я иду либо прямиком в Союз писателей, поесть в ресторане, либо к Йошке.
У Йошки хорошо. Уже несколько лет я захожу к нему после школы по крайней мере два или три раза в неделю. Йошка не служит, живет на постановки своих пьес и на займы от Союза писателей. В квартире у него конь не валялся, счастье, что его девушки приходят иногда помыть пол и почистить кухню. Но нас беспорядок не смущает. К тому же у него в холодильнике всегда найдется для меня баночка консервов (фасоль или рыба), а то и кусок брынзы или салями из писательского буфета. Я ем (или мы едим вместе), Йошка рассказывает мне последние союзписательские сплетни, последние политические анекдоты. Почти всегда я могу полистать у него литературные газеты и журналы, а вечер неизбежно кончается партией в кости.
Кости — дело серьезное. Мы играем с полной отдачей и тщательно записываем счет в тетрадку. Йошка — сильный игрок, но и я не хуже. Выучился с самых малых лет, поскольку отец был заядлый игрок в кости и шахматы. Кости меня очень занимают, а главное — отношение между человеком и игральной костью, между желанием и жребием, то бишь случаем… Мне часто случается заказать «6–6», и «6–6» мне выпадает. Вообще-то случаю ничего заказать нельзя. Зато с ним можно играть. Играешь в кости — значит, играешь со случаем. Подначиваешь его или заклинаешь быть на своей стороне. Нет никаких строгих правил, когда вступаешь в личные отношения со случаем. Лучше всего держаться скромно, но не переборщить в скромности, потому что случаю нравятся дерзкие. Иногда ему нравятся даже фанфароны, паяцы, в общем, занятные типы. Случай — он как космическая сила, которая все время бдит, но которой в любой момент все может и приесться. Когда случаю кажется, что ты — занятный тип и что ты отдаешься игре без остатка, он тебе помогает. Раду Думитру раскаляется от азарта, он не любит проигрывать, но с достоинством склоняется перед тем, кому удается его побить. Во время игры Раду Думитру изрыгает огонь, жестикулирует, призывает духов-покровителей, говорит с костями, то благодарит их, то бранит, то гладит, то оплевывает… А если они его перестают слушаться, он их меняет на другие. Когда мы втроем, я, Йошка и Раду Думитру, устраиваем «чемпионат», время останавливается, планета перестает вращаться, муха не пролетит, сам Господь Бог склоняется над нашим столом, чтобы посмотреть на зрелище. Скажу без преувеличения, что благодаря этим партиям в кости у меня теперь есть загранпаспорт.
Я точно помню момент, когда решилась моя судьба. Был январский вечер. Бухарест стоял под снегом, зима до некоторой степени внесла чистоту в воздух, под снегом предметы вдруг похорошели, и где-то рядом витала идея чуда. Мы с Йошкой играли в кости. Не помню, я шел на выигрыш или на проигрыш, когда зазвонил телефон. Раду Думитру звонил из Парижа. «Привет, Йошка, я вот тут в кабинете мадам Аннетт Лаборе… Не хочешь поехать в Париж?» Аннетт Лаборе, эту деталь мне предстояло узнать после, занималась «Европейским фондом интеллектуальной взаимопомощи». Среди прочего, фонд предоставлял небольшие стипендии (так около пяти тысяч франков) интеллектуалам и писателям из Восточной Европы, чтобы помочь им с поездками на Запад, особенно в Париж. Раду Думитру, который уже воспользовался этой помощью, сейчас предлагалось порекомендовать еще двух румынских авторов.
«Я тебя порекомендовал мадам Лаборе, — говорил по телефону Раду Думитру. — Тебя я назвал и хочу порекомендовать еще кого-нибудь». «Да вот Матея порекомендуй, — сказал Йошка, одной рукой держа трубку, а другой бросая кости». «Он там, у тебя? — спросил Раду Думитру. — Передавай ему привет». «Тут он, — отвечал Йошка, — только что выбросил „6–6“. Слышишь?» И Йошка поднес трубку к коробке для игральных костей, чтобы Раду Думитру на сто процентов уверился в том, что мы на баррикадах и играем в кости, и чтобы в Париже лучше был слышен стук, с каким кости бросались в Бухаресте.
Показываю паспорт Раду Думитру и напоминаю ему про этот эпизод. Он смотрит на меня с выражением радости, как будто выиграл партию, которая была абсолютно провальная. Но прежде чем что-то сказать и пока я еще не успел разговориться, он выдергивает телефон из розетки. Неужели он правда боится жучков? Может, они просто у нас в мозгах, жучки? Страх насадил нам жучков в каждую нашу клеточку, в каждый атом. Нас всех следовало бы арестовать за то, что мы на самом деле думаем. Но разве мы уже не арестанты, давным-давно, все, в этой стране?
В день моего отъезда приезжает из Рэдэуци отец, проводить меня на вокзал. Мы особенно не разговариваем, он только повторяет несколько раз: «Береги себя». Радуется, что я еду, но и беспокоится за меня. Дает мне золотые наручные часы, имея в виду, что при надобности я смогу их продать. Передает золотую цепочку от мамы, чтобы я носил ее на шее и в случае чего… В жизни на мне не было столько золота.
Сажусь в поезд, на котором написано «Бухарест — Будапешт». Все кажется мне нереальным. Но чувства, что мне удалось выехать из страны, пока нет. Я уверен, что меня задержат на границе с Венгрией. В общем-то я в душе подготовлен к этому. В тот момент, когда полицейские или пограничники предложат мне сойти с поезда, я мысленно скажу им: «А я знал, что так и будет, и не строил себе никаких иллюзий; если вы думаете, что застали меня врасплох или что вам удалось травмировать меня психологически, вы глубоко ошибаетесь, я знал, что таков сценарий, я знал, что вы знали, что у меня на уме, и потому был прекрасно подготовлен».
Я еду вторым классом, в купе нас несколько человек. Но мне не хочется ни с кем разговаривать, я делаю вид, что сплю. Пунктиром идут многочисленные остановки поезда, ночь пролетает быстро. Ближе к границе начинается ажитация, контроль сменяется контролем. Кое-кто из тех, что делили со мной купе, сошли. Я смотрю на оставшихся, на тех, с кем я буду пересекать границу: чета стариков, вероятно, едущих в Будапешт, бесцветная женщина средних лет, тип с мордой мелкого спекулянта… Вдруг слышу, как один таможенник повышает голос, каким-то образом он обнаружил, что женщина прихватила с собой служебный пропуск. Не надо ли и мне тоже признаться, что у меня при себе билет Союза писателей? Слышу таможенника (или кто он там еще), который говорит раздельно: «Нет, вы не имеете права выезжать из страны ни с каким другим документом, кроме загранпаспорта. Может, у вас с собой еще и диплом или метрика?»
Не знаю, сколько раз я предъявлял паспорт. При этом руки не тряслись, но и жест был без вызова. Меня спрашивают, что в чемодане, отвечаю, не колеблясь: «Книги и личные вещи». «Книги? Какие такие книги?» — спрашивают. «Румынские, — отвечаю. — Романы и стихи, изданы недавно, везу в подарок». Неожиданно для меня граница проходит относительно быстро. Я ждал, что поезд блокируют там на два-три часа. Но пришлось ждать не больше часа, и вот я перевалил в Венгрию.
Я в Венгрии, я еду по Венгрии! Не арестовали меня на румыно-венгерской границе… Что вовсе не означает, что не высадят в Будапеште или, кто его знает, на границе с Австрией. Пока что остерегаюсь кричать «Победа!», пока что нету причин радоваться, я в общем-то пересекаю социалистическую страну, откуда, говорят, легче выехать, но которая все равно сама по себе тюрьма… В Будапеште у меня пересадка, жду на вокзале пару часов поезда на Вену. Сажусь в поезд, он выглядит пошикарней. Неужели австрийский? При других обстоятельствах я бы с удовольствием проехался по Будапешту, знаю, что город замечательный. Но сейчас меня интересует одно: оказаться в Австрии. Или чтобы меня арестовали на границе с Австрией, и дело с концом. Все еще возможно, говорю я себе, возможно и в плохом смысле, и в хорошем.
