Из Кызыла возвращались через Шагонар и приехали в Шушенское к началу Саянского карнавала. На день съездили в Казановку, Аскизский район, где стоит стела Ахтаз из белого гранита и в котловине, окружённой сопками, нежность ковыля, чабреца и полыни достигает райской несбыточности. И среди редких лиственниц сереет каменный бок сопки, и Маша приложила к нему лист бумаги, ярко горящий на солнце, а Женя сорвал пучок сочной степной травы, потёр лист, и на нем проступил зелёный конь.
А на обратной дороге остановились возле могильника, и все вышли из машин и автобусов, и в этот момент подъехали на «уазике» несколько хакасов из ближайшего села и налили всем вина, и главный из них, оглядев древнюю землю, колыбель сибирских народов, сказал, подняв стакан:
– Высокому степному небу – Сег! Древней земле Аскиза – Сег! Синим горам Хакасии – Сег!
И все стоящие вокруг, и Маша, широко открыв глаза, повторили это слово «Сег!», переводящееся как «слава» и означающее великую причастность человека к Земле.
В Абакане в гостинице «Хакасия» трещал, как жук, и надрывался, повторяя руслице нехитрой мелодии, телефон с халцедоновой крышечкой, и Маша, не шелохнувшись, говорила: «Пускай звонят», и стояло в её глазах выражение спокойствия и торжества.
И было открытие Саянского карнавала в Шушенском, и на площади в полной темноте стояли и сидели на земле несколько сотен людей из разных углов Земли. В середине пылал костёр и сидел тувинец с бубном, и плясала старая тувинка с широким и грозным лицом. И вся эта картина озарялась негаснущими вспышками фотоаппаратов, и гул бубна уходил в землю, и она сама гудела, как бубен.
А неподалёку сияла сцена с проводами и аппаратурой, и пела хакасская молодёжная группа, и звук басов был тем же голосом бубна, но усиленным в несколько сотен раз. Он пронизывал тело насквозь, сотрясал землю, и она отвечала тектоническим рокотом.
Утром ходили в заповедник деревянного зодчества, огромную деревню из нескольких десятков домов, свезённых и спасённых вместе со всей утварью со всех окрестностей. Многие избы были срублены из распиленных надвое повдоль огромных кедрин, и углы казались сложенными из лунных половинок. Там работали мастерские, в бондарной сушилась кедровая клёпка, пахло свежим деревом, всё было завалено стружкой и освещено солнечным светом свежего дерева. Молодой парень-бондарь, показывая инструменты, сказал: «Вот это уторник», и почему-то добавил: «По-нашему, посибирски, зауторник».
У нескольких изб стропила продолжались из-под крыши и загибались, держа желоба для воды.
– Это курицы.
– Почему они курицы? – спрашивала Маша своим крадущимся голосом.
– Я не знаю… Но они делаются из цельного дерева, и этот загиб естественный, там, где ствол переходит в корень. А дождевая вода из желоба называется поточной. Так и говорят: поставить бочку под потоки.
В Абакане шёл «Чир Чайан» – международный фестиваль абаканского театра «Сказка», и они смотрели спектакль «Алтын Аях», и снова пела степь, и говорили курганы, и гудела земля, как бубен, и двое людей любили друг друга и были частью этого гула и не искали большего смысла в своей жизни. На другой день показывали фильм Куросавы с Соломиным и Максимом Мунзуком. И приехало полно французов, у которых с Мунзуками была своя старая дружба. Два тувинских паренька перенеслись через Саяны на роскошном «лауреле-медалисте», и он стоял возле театра со своими фарами «крылья бабочки» и буковкой «L» на ножке. Молодой француз, горбоносый брюнет, захотел посидеть в невиданном автомобиле и, когда тувинец распахнул для него дверь совсем не с той стороны, откуда он ожидал, удивлённо и восхищённо вскинул руки и открыл рот.
Последним вечером в гостинице Маша села к Жене на колени, внимательно провела губами по щеке, чуть прихватила зубами, сказала шёпотом:
– Ты молодец. Спасибо тебе.
– Тебе правда понравилось?
– У меня никогда не было такого путешествия.
– А у меня такой путешественницы.
– И ты не пожалел?
– Я не пожалел… А что тебе сказал тот француз?
– Он сказал, что ему тоже понравилось.
– А мне понравилось, как он ломанулся «лаврику» не в ту дверь.
– Ты опять всё переводишь на машины.
– Я же не на все машины перевожу…
– Я тебя покусаю… Они неправильные…
– Они лучше…
– Всё равно… Это неправильно.
– Что неправильно?
– Что они лучше… и что здесь с таким рулём ездят… Когда ты меня целуешь…
– Ты думаешь про машины…
– Что названия у них дурацкие… У меня сводит…
– Названия отличные.
– Самые глупые… Низ живота…
– Живот… Самая красивая часть… кузова…
– Почему?
– Потому что я его люблю…
– Я тебя покусаю…
– У тебя иногда бывает сердитое лицо. А у него всегда доброе.
– Как ты узнаёшь?
– На ощупь… Тебе здесь нравится?
60 – Да… Но… Ты знаешь… Я разговаривала с этим парнем, бондарем, вся эта жизнь, она… как тебе сказать… ну, еле сама себя тянет. Красиво, интересно, конечно, казачий хор… театр… музей… но на это не проживёшь.
– Ну они же не ради денег работают.
– А ради чего?
– Ну как ради чего? Это же просто…
– Я не думаю… Но ты не любишь эту тему…
– Я же предлагал про машины… Я тебе показывал «сурф» в новом кузове?
– Смешное выражение «в новом кузове». Вот бы у людей так было… Пошла Маша в новом кузове.
– Ты мне в этом нравишься…
– Эт-то… к сожалению, ненадолго…
– А в другом я тебя не узнаю…
– Узнаешь…
– Как?
– По вредности. Теперь ты понял, зачем деньги?
– Зачем?
– Чтобы следить за кузовом. Тебе же нравится, когда всё… как положено. – Голос её стал прохладнее. – А ты… разбираешься… В машинах…
– Перестань… Кстати, ты знаешь, как отличается немецкая машина от японской?
– Как?
– Как бюргер… От самурая. Это я придумал.
– И что?
– Ничего.
– Женя. Что ты хочешь?
– Чтоб ты здесь жила…
– Слушай, – сказала резким, ледяным голосом. – Ты пойдёшь ради меня в бюргеры?…Почему ты молчишь? Пусти…
Она встала и вышла на балкон. Он подошёл к ней, обнял, она дернулась, окаменела. Потом постепенно оттаяла, Женя взял её на руки, занёс, положил на кровать. Она сказала совсем тихо, ему в шею:
– …Зачем ты меня ломаешь? Ты же всё решил… и я ничего не прошу.
В Красноярске вдруг потянуло чем-то предосенним, листва зашумела суше, и раньше наступил вечер. Маша весь день работала, Женя тоже сделал кое-какие дела, напечатал фотографии и заехал в гостиницу.
– Хм… хорошие фотографии… Мы поужинаем?
– Да. Только я машину оставлю.
В суши-баре почти никого не было. На смуглой дощечке ярко-зелёный вассаби напоминал червячок краски. Соевый соус в плошке казался тёмным, как дёготь, а розовые пластинки имбиря эфирно-жгучими. Евгений размешал вассаби в соусе и обмакнул в него кусок тунца. Маша подняла рюмку:
– Давай выпьем, знаешь за что? За то, что у нас сейчас есть. Всегда кажется, что будет что-то ещё, а это… не так, потому что каждый раз сгорает что-то важное и потом уже ничего не вернешь… Давай выпьем за то, что есть…
– Давай…
Ролл с лососевой икрой впитывал соус, как губка. Икра мелко лопалась на зубах.
– Как твоя работа? И что с Фархуддиновым?
– С ним не всё так просто. Я тебе говорила. То, что пытается сделать Григорий Григорьевич, это всего лишь маленькая часть того, чем занимается наш медиа-холдинг. И руководство с самого начала к его затее относилось скептически и профинансировало только частично. Остальное предполагалось получить через региональных спонсоров, с которыми я работаю по другим проектам. Ты помнишь… Мы набираем девушек по всем городам, они приезжают в Москву, и там из них делают супермоделей. Это, конечно, не сразу происходит, и мы хотим показать, как они меняются и чего можно добиться, если захотеть и работать. Эта такая летопись… Начиная с самого первого кастинга, и дальше, как они приезжают, как с ними начинают заниматься… пластика… спорт… как играют в теннис, плавают, скачут на лошадях. Как знакомятся с режиссёрами, артистами, модельерами. Это большая серьёзная работа… Всё нужно организовывать. Аренда помещений. Съёмки… Спонсоры… Сотни людей. Ты не представляешь… Приезжаешь домой, и не хочется ни-че-го…
– И что они умеют?
– Ну, обычно сначала они ничего не умеют, только свинячить в гостиницах. Но их учат.
– А если они не захотят? – спросил Женя.
– Что не захотят?
– Ну, скакать?
– Как не захотят? Они не могут не захотеть. Это же сценарий.
– Странно, такой сыр-бор ради того, чтобы они поскакали на московских лошадях. Что, они не могли у себя в деревне это сделать?
– Что?
– Ну, проскакать?
– Так… Ты специально?
– Я действительно не понял, зачем всё это и что дальше? Только для того, чтобы все устроители смогли бы уже по-настоящему обедать с режиссёрами, играть в теннис и скакать на лошадях?
