По какой то неведомой причине они построились.
– Так, – усмехнулся Дауд. – Направо, кругом! И все выполнили команду.
– Хорошо, парни. Шагом марш! – Рука опустилась, и солдаты замаршировали. В ногу. Со стены на них бесстрастно взирал Килрой. Неизвестно откуда возник Лерой Язычок и замкнул колонну.
Клайд, Джонни и Папаша Ход, выбравшись с поля боя, свернули за угол и потащились в гору на Королевскую дорогу. Примерно на полпути их обогнало подразделение, ведомое Даудом, который отсчитывал шаг в ритме блюза. Надо полагать, он вел солдат обратно на десантные суда.
Радом с троицей остановилось такси. Они влезли в машину, и Джонни сказал:
– Поехали за этим взводом.
В крыше такси был люк, и, разумеется, из него тут же высунулись три головы. Машина медленно поползла за марширующими десантниками, и трое приятелей запели хором:
Это что там за мелкий грызун,
Тот, который жрет больше меня?
ЕБУЧИЙ МЫШОНОК.
Песенка досталась им в наследство от Хряка Бодайна, который с фанатичной преданностью ежевечерне смотрел мультики по телеку в столовой, когда их судно стояло на приколе; он за свой счет обеспечил всю камбузную команду черными накладными ушами и сочинил пародию на мультяшную песню, где самым смачным перлом было слегка измененное имя главного героя. Шедшие в задних рядах десантники попросили Джонни научить их словам этой песни. Он согласился и получил за это большую бутылку ирландского виски, даритель которой утверждал, что все равно не сможет ее выпить до того, как утром они выйдут в море. (Бутылка до сих пор хранится у Джонни Контанго непочатой. Никто не знает, зачем он ее хранит.)
Эта странная процессия медленно двигалась по Королевской дороге, пока перед ней не остановился английский скотовоз. Десантники поблагодарили моряков за приятный вечер, погрузились в машину, которая, затарахтев, умчала их навсегда. Дауд и Лерой устало втиснулись в такси.
– Билли Экстайн, – рассмеялся Дауд. – О, Господи.
– Нам надо назад, – сказал Лерой. Таксист развернулся, и они поехали обратно к месту недавней драки. Прошло не более пятнадцати минут, а улица уже опустела. Тишь да гладь: ни петард, ни криков – ничего.
– Черт побери, – чертыхнулся Дауд.
– Будто ничего и не было, – сказал Лерой.
– На судоремонтный, – зевнув, попросил Клайд водителя. – Сухой док номер два. Американская посудина, покусанная винтоядной рыбиной.
Папаша прохрапел всю дорогу до дока.
Они прибыли на место, на час опоздав из увольнения. Двое патрульных промчались мимо сортира и поднялись по трапу на корабль. Клайд и Джонни, поддерживая Папашу с обеих сторон, с трудом потащились следом.
– Никакого проку от этого увольнения, – с сожалением сказал Джонни.
Возле сортира стояли две фигуры: толстая и тонкая.
– Держись, старик, – ободрил Папашу Клайд. – Еще пара ступенек.
К трапу подбежал Гнида Чобб; у него на голове была английская бескозырка с надписью на ленточке: «К. Е. В. Цейлон» [296]. Фигуры, стоявшие у сортирной стены, вышли из тени и подошли ближе. Папаша споткнулся.
– Роберт, – позвал женский голос ровным тоном, без вопросительной интонации.
– Привет, Папаша, – прозвучало приветствие со стороны второй фигуры.
– Кто это? – спросил Клайд.
Джонни застыл как вкопанный, и Клайд, продолжая движение по инерции, развернул Папашу к фигурам лицом.
– Чтоб мне захлебнуться в вонючем кофе, – сказал Джонни.
– Бедный Роберт, – нежно сказала Паола и даже улыбнулась, и если бы Джонни с Клайдом не были так пьяны, они бы разрыдались, как дети.
Папаша замахал руками.
– Идите, – велел он приятелям. – Я не упаду. Сам справлюсь.
Сверху, с квартердека, донесся шум спора: Гнида Чобб препирался с вахтенным офицером.
– Что значит – проваливай? – возмущался Гнида.
– У тебя на бескозырке написано «К. Е. В. Цейлон», Чобб.
– Ну и что?
– Как что? Ты ошибся кораблем.
– Профейн, – сказал Папаша. – Вернулся. Я знал, что ты вернешься.
– Это не я, – ответил Профейн. – Это она вернулась. – И отошел в сторону. Прислонился к стене вне пределов слышимости и стал разглядывать «Эшафот».
– Здравствуй, Паола, – сказал Папаша. – Sahha. – Что по-мальтийски значит и «здравствуй» и «прощай».
– Ты…
– Ты… – одновременно воскликнули они. Папаша жестом показал, чтобы она продолжала.
– Завтра, – сказала она, – у тебя будет похмелье и ты, скорее всего, решишь, что тебе все это привиделось. Если перебрать в «Метро» тамошнего пойла, всякое может померещиться, а голова наверняка будет болеть. Но я настоящая, я действительно здесь, и если тебя посадят…
– Я могу уволиться с флота.
– Или пошлют в Египет, или еще куда-нибудь, все это не имеет значения. Потому что я в любом случае окажусь в Норфолке раньше и буду встречать тебя там на пирсе. Как всякая матросская жена. Но до тех пор никаких поцелуев, мы не будем даже касаться друг друга.
– А если я сбегу?
– Я все равно уеду. Пусть все идет своим чередом, Роберт. – Каким усталым казалось ее лицо в белом свете фонарей на трапе. – Так будет лучше и правильнее. Ты уплыл через неделю после того, как я от тебя ушла. Выходит, мы потеряли всего лишь неделю. Все, что случилось потом, не более чем морская байка. Я буду сидеть дома в Норфолке и прясть, как верная жена. Прясть пряжу и вязать подарок к твоему возвращению.
– Я люблю тебя, – единственное, что сумел сказать он в ответ. Эти слова он твердил еженощно стальным переборкам внутри корабля и бескрайнему морю снаружи.
Над ее головой мелькнули белые ладони.
– Вот, возьми. Чтобы завтра все это не казалось тебе сном. – Она распустила волосы и протянула ему гребень из слоновой кости. Пять распятых лаймов – пять Кил-роев – на секунду глянули в небо Валлетты, и Папаша убрал гребень в карман. – Не проиграй его в покер. Это старинная вещица.
Он кивнул:
– Мы должны вернуться в начале декабря.
– Тогда я к поцелую тебя на ночь. – Улыбнувшись, она сделала шаг назад, повернулась и ушла.
Папаша, не оглядываясь, быстро прошел мимо сортира. Пронзенный лучами прожекторов, на высоком флагштоке вяло полоскался американский флаг. Папаша ступил на длинные сходни и направился на корабль, надеясь протрезветь по дороге на квартердек.
Стремительный бросок через континент в краденом «рено»; ночь, проведенная Профейном в тюрьме неподалеку от Генуи, где полицейские приняли его за американского гангстера; совместная пьянка, которая началась в Лигурии и закончилась намного южнее Неаполя, на выезде из которого у них полетела коробка передач; неделя в ожидании, когда ее починят, проведенная на острове Искья в полуразрушенной вилле, где обитали друзья Стенсила – монах-расстрига по прозвищу Феникс, который занимался разведением гигантских скорпионов в мраморных штольнях, куда раньше римская знать сажала провинившихся наложниц и мальчиков, и поэт Синоглосса, несчастный гомосексуалист-эпилептик, который в эти не по сезону жаркие дни апатично бродил среди потрескавшихся от землетрясений мраморных глыб и расщепленных молниями сосен на фоне взъерошенного умирающим мистралем моря; прибытие на Сицилию и малоприятная встреча на горной дороге с местными бандитами (от которых их спас Стенсил при помощи непристойных сицилийских анекдотов и бутылки виски); однодневное плавание из Сиракуз в Валлетту на пароходе «Звезда Мальты», где Стенсил умудрился проиграть в покер сотню долларов и запонки розовощекому священнику, назвавшемуся Робином Птипуэном; и непоколебимое молчание Паолы на протяжении всего пути, – в этом не было ничего такого, что бы им хотелось удержать в памяти. Их влекла только Мальта – кулак, в котором зажата веревочка йо-йо.
Ежась от холода и зевая, они приплыли в Валлетту дождливым утром. И сразу отправились к Мейстралю, ни о чем не вспоминая, не предвкушая особой радости, безразличные и скучные, как мелкий дождь. Мейстраль спокойно приветствовал их. Было решено, что Паола останется у него. Стенсил с Профейном планировали остановиться в отеле «Финикия», но при цене номера 2 фунта 8 шиллингов в сутки урон, нанесенный шустрым Робином Птипуэном, был слишком ощутим. И они остановили свой выбор на меблированных комнатах в районе Гавани.
– И что дальше? – спросил Профейн, швырнув свой матросский вещмешок в угол.
Стенсил надолго задумался.
– Мне, конечно, нравится жить за твой счет, – вновь заговорил Профейн. – Но вы с Паолой обманом заманили меня сюда.
– Сначала разберемся с делами, – сказал Стенсил. Дождь перестал, Стенсил заметно нервничал. – Надо поговорить с Мейстралем. С Мейстралем.
Разговор с Мейстралем состоялся только на следующий день, после затянувшегося на все утро поединка с бутылкой виски, в котором победа осталась за Стенсилом. До комнаты в полуразрушенном доме он шел в сияющем блеске пасмурного дня. Свет струился по его плечам мелкими капельками. Колени у Стенсила дрожали.
