Однако говорить с Мейстралем оказалось совсем несложно.
– Стенсил видел вашу исповедь, предназначенную для Паолы.
– Тогда вы знаете, – сказал Мейстраль, – что своим появлением на свет эта исповедь обязана некоему Стенсилу.
Стенсил опустил голову.
– Возможно, он его отец.
– В таком случае, мы с вами братья.
У Мейстраля обнаружилось вино, которое пришлось весьма кстати. Повествование Стенсила затянулось далеко за полночь, и при этом он то и дело едва не срывался на крик, как будто наконец получил возможность оправдать всю свою жизнь. Мейстраль хранил вежливое молчание и терпеливо ждал продолжения всякий раз, когда в рассказе Стенсила возникала заминка.
В ту ночь Стенсил изложил всю историю V. и еще больше укрепился в своем давнем подозрении, что она сводится лишь к постоянно возникающему инициалу да нескольким неодушевленным предметам. Только однажды, когда он пересказывал историю Мондаугена, Мейстраль прервал его:
– А, тот самый стеклянный глаз.
– Вы… – Стенсил вытер пот со лба. – Вы слушаете как священник.
– Занятно, – улыбнулся Мейстраль. И когда Стенсил закончил, сказал:
– Вы читали мою апологию. Кто же из нас священник? Мы исповедались друг другу.
– Только не Стенсил, – уперся Стенсил, – Это се исповедь.
Мейстраль пожал плечами:
– Зачем вы приехали? Она же мертва.
– Он должен это выяснить.
– Мне так и не удалось найти тот погреб. Даже если бы я его нашел, толку было бы не много – там, наверное, все давно перестроили. Необходимое вам свидетельство лежит глубоко под землей.
– Да, слишком глубоко, – прошептал Стенсил. – Стенсил уже давно во всем этом увяз.
– Л я заблудился.
– Может, вам это привиделось?
– Вполне возможно. Всегда сначала заглядываешь внутрь себя, верно? Чтобы понять, чего не хватает, какой пробел можно заполнить с помощью «видения». В тот момент моя душа представляла из себя один сплошной пробел и у меня был слишком большой выбор.
– Вы только что вернулись из…
– Да, я думал о Елене. Латинянам свойственно все облекать в сексуальные покровы. Смерть становится прелюбодеем или соперником, возникает потребность увидеть хотя бы одного поверженного соперника… Но я к тому времени слишком пропитался чужой культурой. Настолько, что, наблюдая происходящее, уже не мог ощущать ни ненависти, ни торжества.
– Только жалость. Вы это имеете в виду? По крайней мере, если судить по тому, что Стенсил прочитал. Вычитал. Не знаю…
– Скорее пассивность. Безразличие, свойственное камню. Инертность. Я вернулся – нет, скорее, вошел в состояние камня, насколько это было возможно.
Через какое-то время Стенсил просветлел и сменил направление:
– Знак. Гребень, туфля, стеклянный глаз. Дети.
– Я не обращал внимания на детей. Я смотрел в основном на вашу V. Я не вглядывался в лица детей и не узнал никого из них. Нет. Возможно, некоторые не дожили до конца войны, а некоторые потом эмигрировали. Можете поискать их в Австралии. Поспрашивайте у ростовщиков и в антикварных магазинах. Но если вы в отчаянии решите дать объявление: «Просьба ко всем, кто участвовал в разборке священника…»
– Перестаньте.
В течение нескольких следующих дней Стенсил изучал описи вещей в антикварных лавках и ломбардах, расспрашивал старьевщиков. Заглянув как-то утром в жилище Мейстраля, он застал там Паолу – она заваривала чай для Профейна, который, закутавшись в одеяло, лежал на кровати.
– У него лихорадка, – сообщила она. – Переусердствовал со спиртным и прочей заразой в Нью-Йорке. Он почти ничего не ел с тех пор, как мы приехали на Мальту. Бог знает, где он питался все эти дни. И какую воду пил.
– Я поправлюсь, – простонал Профейн. – Нам не впервой, Стенсил.
– Он говорит, что ты на него взъелся.
– О, Господи, – сказал Стенсил.
На следующий день удача на мгновение улыбнулась Стенсилу. Лавочник по имени Кассар сказал, что видел стеклянный глаз вроде того, который ему описал Стенсил, у одной девушки здесь, в Валлетте. Ее муж работал механиком в гараже, где Кассар ремонтировал свой «моррис». Чего только не сулил Кассар, чтобы получить глаз, но глупая девчонка ни за что не хотела с ним расставаться. Твердила, что это, мол, ее талисман.
Она жила в многоквартирном доме. Оштукатуренные стены, ряд балконов на верхнем этаже. Дневной свет «сжег» все промежуточные тона между белым и черным, уничтожив размытые контуры, расплывчатые пятна. Белый был слишком белым, черный – слишком черным. От этого контраста у Стенсила заболели глаза. Цвета почти исчезли, перейдя на сторону либо белого, либо черного.
– Я выбросила его в море. – Руки вызывающе уперты в бока.
Стенсил неуверенно улыбнулся. Куда девался заветный талисман Сиднея? Исчез в морской пучине, вернувшись к своему владельцу. Свет, пробившись сквозь окно, упал на вазу с фруктами – апельсинами, лаймами – и выбелил их, и вычернил тени под ними. Какой странный сегодня свет. Стенсил вдруг ощутил усталость, почувствовал, что не может – по крайней мере сейчас – продолжать поиски; ему хотелось лишь одного – уйти. И он ушел.
Призрачно-бледный Профейн сидел в потрепанном цветастом халате Фаусто Мейстраля и мусолил окурок несвежей сигары. Злобно посмотрел на вошедшего Стенсила. Стенсил проигнорировал его взгляд, плюхнулся на кровать и проспал беспробудным сном двенадцать часов.
Он проснулся в четыре утра и пошел сквозь разлитую в воздухе фосфоресценцию моря к Мейстралю. Сквозь полумрак просачивался рассвет, постепенно делая освещение привычным. Несколько шагов по грязной дорожке и двадцать ступенек вверх. В комнате горел свет.
Мейстраль спал, сидя за столом.
– Не преследуйте меня, Стенсил, – раздраженно пробормотал он все еще сонным голосом.
– Стенсил сам чувствует, что его кто-то преследует, и это чувство передается другим. – Стенсил поежился.
Они сели пить чай из кружек с отбитыми краями.
– Она не могла умереть, – сказал Стенсил. Потом почти выкрикнул: – Я чувствую, что она в городе.
– В городе?
– В этом свете. Это как-то связано со светом.
– Душа есть свет, – заметил Мейстраль. – Значит, это присутствие?
– К черту это слово. Его мог бы использовать отец Стенсила, если бы у него было воображение. – Стенсил нахмурил брови, как будто собирался заплакать. Но лишь раздраженно заерзал на стуле, заморгал и принялся шарить по карманам в поисках трубки. Она осталась в комнате. Мейстраль щелчком послал ему через стол пачку «Плейерз».
Стенсил закурил.
– Мейстраль, Стенсил выражается как идиот.
– Но мне чрезвычайно интересны ваши поиски.
– Знаете, какую он придумал молитву? Ее нужно произносить, бродя по городу, под ритм шагов. Фортуна, дай Стенсилу достаточно сил, чтобы не застрять среди каких-нибудь развалин, выбранных им наугад или по туманным намекам Мейстраля. Не позволяй ему выходить в готический мрак ночи с фонарем и лопатой, чтобы эксгумировать какое-нибудь видение, ибо власти схватят его, грязного безумца, швыряющего в стороны бессмысленную глину.
– Бросьте, бросьте, – пробормотал Мейстраль. – Я и так неуютно чувствую себя в этом положении.
Стенсил громко втянул воздух.
– Нет, я не собираюсь заново задавать вопросы. Все это в далеком прошлом.
Однако после этого разговора Мейстраль стал пристальнее изучать Стенсила. Но с выводами не спешил. Он был достаточно умудрен опытом, чтобы понимать, что записанная апология будет всего лишь первым шагом в изгнании чувства греха, овладевшего им после сорок третьего года. Но была ли эта история V. чем-то большим, нежели просто ощущением греха?
Мальтийцев почти не затронули ни нарастающий кризис в Суэце, ни события в Венгрии и Польше. Мейстраль, как всякий мальтиец, с недоверием относился к мыльным пузырям мировых новостей и был рад всему, что – наподобие одержимости Стенсила – отвлекало его от газетных заголовков. Впрочем, сам Стенсил, которого, похоже, с каждым днем все меньше интересовали (как выяснилось в ходе дальнейших расспросов) события в других частях света, лишь подтверждал предположение Мейстраля о том, что в конечном счете V. – не более чем наваждение, причем наваждение сродни оранжерее, где всегда постоянная температура, безветрие и буйство красок диковинных цветов.
Вернувшись в меблированные комнаты, Стенсил попал в самый разгар бурного спора между Паолой и Профейном.
– Ну так уходи, – кричал Профейн. Что-то грохнуло в дверь.
– Кто ты такой, чтобы решать за меня? – завопила в ответ Паола.
Стенсил устало толкнул дверь, заглянул внутрь и получил удар подушкой по голове. Окна были занавешены, и Стенсил разглядел только смутные тени: пытающийся увернуться Профейн и преследующая его рука Паолы.
– Что, черт возьми, случилось?
Присевший по-жабьи Профейн швырнул ему газету:
– Здесь стоит мой старый корабль.
