10
Что касается отношений Ахматовой и художника Сергея Судейкина, то это и нынче тайна, окутанная туманом догадок и предположений. Известно, что Ахматова посвятила ему по меньшей мере четыре стихотворения, в том числе «Безвольно пощады просят глаза...» Что была какая-то ночь в 1910-м, когда после вечера в Доме интермедий на Галерной улице (где она восхищалась оформленным Судейкиным спектаклем) они вроде бы переправлялись на лодке или каком-то суденышке через бурную Неву. Что Ахматова в ту ночь оказалась у него в мастерской. Мастерская находилась тогда на Васильевском острове (3-я линия, 20). Было - не было? Отгадка, впрочем, в стихах Ахматовой: «Сердце бьется ровно, мерно. // Что мне долгие года! // Ведь под аркой на Галерной // Наши тени навсегда». И может быть - в характере Судейкина. Он ведь в молодости был «донжуан №1». Так с чьих-то слов пишет О.Арбенина: «Порченный был перепорченный! донжуан №1». Да и вторая жена его, Вера Судейкина-Стравинская, запишет в дневнике слова его: в молодости «дня не проводил, не употребив две-три женщины».
По семейному преданию, в 1710 г., во время Северной войны, капитан шведской армии Фредерик Вильгельм 1 фон Анреп попал в плен, был доставлен в Москву и с тех пор остался в России. Говорят даже, что какая-то внебрачная дочь Екатерины Великой была выдана замуж за одного из Анрепов, и, следовательно, наш герой оказался в родне с царской фамилией. Отец Бориса, Василий Анреп, беспутно проведя молодость (скачки, карты, вино, женщины), окончил университет в Гейдельберге и стал профессором Военно-медицинской академии в Петербурге. Первым применил кокаин для местной анестезии, основал первый Женский медицинский институт, а позже - и Институт экспериментальной медицины. Избирался депутатом III Государственной думы, служил Главным врачебным инспектором России, стал тайным советником, а во время войны 1914 г. - консультантом при Верховном главнокомандующем, то есть при Николае II.
В откровенной биографической книге о нем Аннабел Фарджен (ох уж эти смелые европейские биографии!) пишет, что в семь лет Борис, читая книгу об индейском племени, впервые испытал эротическое чувство. Годовалого брата его, Глеба, кормилица в это время как раз держала у груди, и Борис, увидев обнаженное тело, бросился, как вспоминал, на молодую женщину и на манер индейцев стал целовать ее. «Женщина развеселилась и, - как пишет Фарджен, - не стала отказывать себе в этом маленьком удовольствии». Потом в Основе, ярославском имении отца, он и братья его не давали прохода местным молодкам, а те, в свою очередь, даже почетным считали переспать с кем-нибудь из них. Позже, решив, что светский человек просто обязан иметь роман с балериной, Борис влюбился в танцовщицу кордебалета Мари- инки Целину Спрышинскую, писал ей стихи, встречал ее после спектаклей в отцовском экипаже, сделал даже предложение, которое было немедленно принято, но вовремя одумался (Спрышинская выйдет впоследствии замуж за Кшесинского, брата знаменитой Матильды). А в другой раз, потеряв голову от красавицы-гувернантки, он кинется за ней на край света, в Мексику, но, кроме желтухи, приковавшей его на несколько месяцев к постели, ничего из путешествия не вынесет. Словом, сердечная жизнь Анрепа была сложной и разнообразной не только до встречи с Ахматовой - даже до первой женитьбы его.
Воевал Анреп в 7-м кавалерийском корпусе в Галиции, служил в штабе, ходил в разведку, стал офицером связи между корпусами и на «великолепном коне» носился под пулями вдоль окопов. Храбр был от природы - пять боевых наград. «Ужасы войны, - напишет о нем Олдос Хаксли, - его только развлекали». Сам Анреп о боях скажет странную фразу: война - «всего лишь балет, люди бегут, падают, всего лишь балет...».
Курсивом я выделил слова, которые в семисотстраничном сборнике «Воспоминания об Анне Ахматовой» (М.: Советский писатель, 1991) оказались кем-то и почему-то изъятыми. Цензуры в тот год, сколько помню, уже не было, да и не цензурное это - «нравственное» сокращение. Кто-то заботился то ли о нашей морали, то ли - страшно подумать! - о морали Ахматовой. Словно ощущаешь чье-то тайное «превосходство» - нам, ахматоведам, можно знать все, а вам, читатель, только то, что мы позволим. Примерно так же сотрудники КГБ, как рассказывал мой приятель литературовед Шенталинский, уничтожив в начале перестройки девятисотстраничное «Наблюдательное дело» об Ахматовой, сказали ему, оправдываясь: «Ну, нельзя же порочить Анну Андреевну». Как будто они, возмущался Шенталинский, могут ее опорочить...
Флигель (огромное само по себе здание) был когда-то служебным помещением дворца. После Февральской революции здесь располагался аппарат уполномоченного Наркомпроса, потом Академия материальной культуры, а после того как Ахматова съехала отсюда, уже в 1930-х, здесь (вот насмешка судьбы!) открылся Рабочий литературный институт. Сам же Мраморный дворец был построен Екатериной II для своего фаворита Григория Орлова. Позже Павел I поселит в нем свергнутого к тому времени польского короля Станислава Понятовского. А в конце XIX в. в Мраморном дворце будет жить внук Николая I, великий князь Константин Константинович, известный и ныне поэт, подписывавший стихи инициалами «К.Р.».
Кстати, В.Шилейко был на два года младше Ахматовой. Он родился 2 февраля 1891 г. По некоторым сведениям, родился в Петергофе и там же учился в гимназии. Дело в том, что в Петергофе служил уездным исправником его отец - Казимир Донатович Шилейко. Тоже, кажется, не простой человек: он, например, сначала окончил пехотное училище, а через тридцать лет, в 1911 г., неожиданно для всех поступил вдруг в Археологический институт.
О Григории Герасимовиче Фейгине известно, к сожалению, немного. В 1915-1916 гг. он не был уже актером - служил секретарем в журнале В.Мейерхольда «Любовь к трем апельсинам». Кстати, и экспериментальная студия Мейерхольда, где он актерствовал, и, видимо, редакция журнала с 1913 по 1918 г. располагались в Доме инженеров путей сообщения (Бородинская, 6), где, кажется, бывала и Ахматова. В советский период в этом доме находился железнодорожный техникум, а когда-то великий режиссер ставил в нем «Незнакомку» и «Балаганчик» А.Блока и приглашал сюда читать стихи молодого В.Маяковского.
Г.Иванов писал мемуары в эмиграции, когда был недосягаем для тех, кого упоминал. А.Ахматова его «писания» возмущенно назовет «выдумками», О.Мандельштам, шутя, - «страшными пашквилями». Но сын Шилейко от последней его жены Веры Андреевой, Алексей, впоследствии профессор, доктор технических наук, назвав все это «беллетристикой», осторожно подчеркнул: «Крупицы действительных фактов... утопают в выдумке».
Поэтесса Мария Петровых, хорошо знавшая Ахматову, говорила потом, что Анна Андреевна и в сорок лет «не помнила», где надо ставить одно и где два «н»: «Порядок с эн и с пунктуацией в ее поэзии наводили Лидия Корнеевна (Чуковская. - В.Н.), Ника Глен и я...».
Дом назван по имени архитектора Доменико Адамини, построившего его в 1827 г. В XX в. здесь жили писатель Леонид Андреев (3-й этаж, шесть окон на Мойку, остальные на Марсово поле), критик А.Волынский, поэты В.Хлебников и В.Каменский, режиссер Н.Евреинов, художник С.Судейкин с Ольгой Судейкиной, а потом и с новой женой, Верой де Боссе (по первому мужу - Шиллинг). Жил здесь и Борис Пронин, «доктор эстетики» (устроитель сначала «Бродячей собаки», а потом и кафе «Привал комедиантов», которое открылось в апреле 1916 г. в подвале этого же дома).
Она была в «Привале» на спектакле Театра марионеток в апреле 1916 г. Потом, в том же 1916-м, читала тут стихи. Здесь столкнулась с юной поэтессой Ларисой Рейснер, у которой был в то время роман с Н.Гумилевым, из-за чего Рейснер вдруг очень смутилась. Наконец, здесь встретил ее перед отъездом в эмиграцию поэт Георгий Адамович. Пишет, что видел именно в «Привале», что наговорил ей кучу комплиментов и что она «ласково улыбнулась, протянула... руку и, наклоняясь, будто поверяя что-то такое, что надо бы скрыть от других, вполголоса сказала: “Стара собака становится...” Эту “собаку”, я запомнил... точно... Это были последние слова, которые я слышал от Ахматовой в России».
Судейкина была старше Ахматовой на четыре года. Родилась в Петербурге, дед был крепостным крестьянином Ярославской губернии, отец служил в Горном институте. Кстати, звала себя «неблагородной девицей», ибо, как и Ахматова, училась в Смольном институте благородных девиц, но на отделении, специально открытом для учениц из мещанской среды. В семнадцать лет поступила в Императорское театральное училище. С 1905 г. - в труппе Александринского театра, с 1906 г. - в драмтеатре В.Комиссаржевской. Здесь встречает С.Судейкина, художника. Влюбляется в него так, что, провожая его в Москву, «забыв» о спектакле вечером, вскакивает в его отходящий поезд. Когда вернулась в Петербург, Комиссаржевская уволила ее. После этого она окажется в Малом театре А.Суворина, где с 1909 по 1913 г. сыграет с десяток ролей. Став в 1907 г. женой С.Судейкина, она уже через год услышит: он не любит ее и обманывает ее «даже с девушками легкого поведения». Но разъедутся они к 1915 г. «Со слов Ю.Юркуна и М.Долинова... у четы Судейкиных были дикие скандалы, - пишет О. Арбенина. - Будто бы... Судейкин из ревности обмотал вокруг руки длинную косу Ольги и вышвырнул ее за порог на улицу. Будто бы в другой раз Ольга (из ревности) вскочила на подножку извозчика и зонтиком набила Сергея и его даму!..». Впрочем, О.Судейкина станет великолепным художником и скульптором, ее куклы и статуэтки хранятся ныне в музеях России, Франции, Бельгии. В 1924 г. она эмигрировала. А в январе 1945 г. в парижской больнице умерла от чахотки. Художник Н.Милиотти, бывший когда-то свидетелем на ее свадьбе с С.Судейкиным и видевший ее после смерти, напишет: «Не могу отделаться от ужаса воспоминаний того крохотного, точно из темного воска личика с какими-то растрепанными, мертвыми, как у плохой куклы, волосами...». Когда-то, еще до отъезда в эмиграцию, Судейкина сказала вдруг Ахматовой: «Вот увидишь, Аня, когда я умру, от силы четырнадцать человек пойдут за гробом...» Это невероятно, но на кладбище проводить ее придут как раз четырнадцать друзей ее. А в расходах на памятник примут участие С.Судейкин и А.Лурье - два бывших мужа ее, два эмигранта.
